Маэстро

Так он потом и объяснял трясущемуся от возмущения Владимиру Петровичу в дубовом кабинете с вытертой ковровой дорожкой и бледным чаем в граненом стакане с подстаканником. Чай давно остыл и потерял всякий вкус, но Владимир Петрович про него забыл, а Марату и вовсе было не до угощения. Он сидел бледный как мел и изо всех сил старался сохранять самообладание.

– Надо же до такого додуматься! – потрясал руками Владимир Петрович. – В капиталистической стране! Взять деньги за работу и потратить их на себя! Шмотки он купил! Ты родину на рубашку променял, ты понимаешь?!

– Я не понимаю, я должен был отказаться? На всю Италию прозвучали романсы Чайковского, Глинки, даже песня Соловьева-Седого, советского композитора! Разве это плохо?

– Во-первых, ты должен был посоветоваться со мной! Вам, кажется, ясно сказали, никакой самодеятельности! Во-вторых, ты не должен был получать деньги за выступление и тратить их по своему усмотрению! Тебя отправило сюда советское государство. Оно тебя обеспечивает. А ты, живя на всем готовом, еще незаконно обогащаешься!

Марат просто дар речи потерял от такой убийственной логики. Владимир Петрович явно намекал на то, что деньги нужно было отдать ему. Как бы в кассу советского государства. А то, что обеспечение стажеров не тянуло даже на минимально необходимое, его не касалось.

– Итальянские балерины, кстати, живут на точно такое же пособие в Москве, – ни к кому не обращаясь, сообщил Владимир Петрович, усаживаясь за стол и пробуя остывший чай. – Тьфу, пакость. Чертовы итальяшки, даже чай нормальный производить не умеют! Так вот, балерины живут в Москве и не жалуются!

– Балеринам не нужно есть, – не удержался Марат. – Они чем стройнее, тем лучше. А мне уже голос не на что опирать.

Владимир Петрович покачал головой и закурил, даже не потрудившись открыть окно.

– Борзый ты. Ох, борзый. Тебя спасает только то, что талантливый. Но когда-нибудь ты допрыгаешься, Агдавлетов. И твои поклонники там, – он многозначительно поднял глаза к потолку, – тебе не помогут. Ты думаешь, я не знаю о твоем романе с некоей Кармен?

– Думаю, вы обо всем знаете, – буркнул Марат, решив, что пропадать – так с музыкой.

– Да уж… Связь с иностранной гражданкой. К тому же крайне неблагонадежной. Почти что изменницей родины.

Что ж тебя на той родине-то заклинило, с досадой подумал Марик. Главный патриот нашелся. Это в посольстве у тебя стены дубовые и чай жидкий. А в шесть часов служба закончилась, дверь закрылась, и ты поехал в свою уютную квартиру с отдельной спальней и отдельным туалетом. И костюм у тебя по размеру, и ботинки кожаные, уж точно не советские.

Вслух он благоразумно ничего не сказал.

– Но, заметь, я не приказываю тебе немедленно прекращать ваши отношения. Хотя мог бы.

Марик поднял тяжелый взгляд. «Приказываю», значит. Владимир Петрович взгляд не отвел. Он уже совершенно успокоился, чуть ли не улыбался.

– Более того, я мог бы давно доложить о твоем безобразном поведении куда следует. И, возможно, ты бы уже ехал домой. Домой, Агдавлетов, а не в Москву. Но я этого не делаю. Хочешь спросить, почему?

Марат молчал. Владимир Петрович ответил сам себе.

– Потому что не вижу смысла. Через два месяца стажировка подойдет к концу, и ваш роман с Кармен прекратится сам собой. Ты же не надеешься, мальчик, что она поедет с тобой в столицу нашей родины? Или ты настолько наивен?

Марик мучительно краснел, но продолжал хранить молчание. Он не надеялся: этот разговор состоялся как раз после постыдного инцидента, когда он предложил Кармен руку и сердце. А она смеялась минут пятнадцать, после чего, как неразумному ребенку, объясняла ему, что не создана для брака и семьи, что глупо в их положении даже обсуждать такие вещи, а нужно просто наслаждаться ситуацией и друг другом. И Марат до сих пор не понимал, как такое может быть? Ему казалось, что единственный повод отказать мужчине – отсутствие к нему чувств. Но то, что происходило между ними по ночам, свидетельствовало о самых настоящих и горячих чувствах с обеих сторон. Или нет?

– А может быть, ты надеешься остаться тут? – вдруг прищурился Владимир Петрович. – Попросишь политического убежища, кинешься на ковер итальянским властям, мол, влюбился, хочу жениться, спасите-помогите, устройте в «Ла Скала» заодно? А?

– Нет, – твердо ответил Марат. – Даже в мыслях не было.

– Это хорошо! Всегда помни, что там, дома, остались твои родные. Ой, как несладко живется родителям изменников родины. Какой же мерзкий у них чай! Агдавлетов! Спроси у своей итальянки, где здесь чай хороший продается, что ли! Должна же быть от тебя какая-то польза! И иди уже, надоел хуже горькой редьки.

Марат вышел из кабинета. Он чувствовал себя подавленным и абсолютно разбитым. Эта кабинетная сволочь была абсолютно права – у них с Кармен нет никакого будущего. И хуже всего, что сама Кармен считала точно так же. А он просто влюбленный идиот, разучивающий неаполитанские романсы и готовый сделать предложение непонятно чего, стоя на одном колене с розой в зубах. Как есть идиот.

* * *

Я думаю, правильнее всего, говоря об Италии, сравнить ее с лоскутным одеялом. Кусочки такие разные, такие пестрые, разноцветные, но каким-то волшебным образом соединяются в одно целое. Так же и Италия, собранная из множества маленьких государств, не похожих друг на друга. Больше всего я люблю свою солнечную Тоскану, но мне хорошо и в слегка пафосном Милане, и в странным образом совмещающем нищету и роскошь Неаполе, и в строгом, но завораживающим древней могучей энергией Риме. Есть только один город Италии, который я не люблю. Венеция. Да, я знаю, мекка для влюбленных со всего мира, самый романтический город, каналы, мосты и маски. Но он словно давит на меня. Наступающие дома, узенькие улочки, стоячая вода каналов с отчетливым запахом старости и смерти. Первый раз я попала в Венецию зимой, в низкий туристический сезон. Со мной был прекрасный гид, увлеченно старавшийся влить в мои уши как можно больше исторических фактов. Он с энтузиазмом и красочными подробностями рассказывал, как население Венеции трижды почти полностью вымирало от чумы – вода и сырость только способствовали распространению болезни. И мне уже чудилось, что я вижу похоронные гондолы, мрачно и неотвратимо вывозящие из умирающего города зачумленные трупы.

А Марат был влюблен в Венецию. Он мог говорить о ней часами! Он знал всех персонажей комедии дель арте! У него в квартире висели венецианские маски: и красивые, с перьями и блестками, и жуткие, с длинными носами и изогнутыми ртами, – и про каждую Марат мог прочитать целую лекцию. А на письменном столе у него стояла фигурка Пульчинелло – итальянского шута, горбуна в черной маске с мандолиной в руках, тоже привезенная из Венеции.

Уже после перестройки, когда границы открыли, и Марат приехал ко мне в гости, я решила показать ему Италию во всем ее многообразии.

– Куда ты хочешь? Рим, Флоренция, Пиза?

– Поехали в Венецию! – с горящими глазами воскликнул он.

– Нет, умоляю, только не туда! Это город смерти!

– Это город искусства! И тоски по настоящей любви, без масок венецианского карнавала, – неожиданно тихо поправил меня уже седеющий, но все же мой Марик.

* * *

– Ты зря расстраиваешься, мальчик!