Мафия

Сменяют друг друга фрагменты съемок, сделанных сотрудниками МВД и врачами-наркологами. На экране опустошенные люди-тряпки в наркотическом трансе. Ос­текленевшие глаза. Потухший разум. Другие буйствуют, катаясь по полу, воют с закатившимися белками.

Проходит галерея пожилых, дряхлых людей. Но называется их подлинный возраст – это юноши и девушки. Наркотики вызывают стремительное старение, буквально в несколько лет.

Еле двигаются от бессилия и ползут по стенке девушки – недавние наркоманки. Не могут сами открыть дверь, за них это делает медсестра. Не могут говорить – шепчут.

И наконец, дети наркоманов. Мучительное уродство. Укрупненные планы безнадежных идиотов.

Тушина всхлипывает, еще раз и, не удержавшись, рыдает в голос…

– Кто они? – спрашивает Знаменский, когда чувствует, что женщина способна отвечать. – Кто вас заставил?

– Я так мало знаю… совсем мало…

– Рассказывайте все, что помните. – Он включает магнитофон на столе. – С мельчайшими подробностями. Упоминание какого-либо места. Внешность. Одежда. Стиль разговора… Цвет машины, первая буква номера. Любая обмолвка в разговоре с вами. Понимаете?

– Да… Я постараюсь.

Коваль шагает по вечерней набережной Яузы. Приос­танавливается посмотреть и подышать. Сзади то ползет, то останавливается его «Волга».

С другого берега через горбатый мостик переходят трое парней лет шестнадцати-семнадцати в одинаковых курточках. Сбегают по ступенькам навстречу Ковалю. На машину они внимания не обращают. Кто когда выскакивал из машины, чтобы уберечь от неприятностей одинокого пешехода?

Традиционное начало:

– Дядя, дай закурить.

– Не курю, племянник.

– Он не курит и не пьет, здоровье бережет.

– Старое дерьмо.

Коваль вынимает руки из карманов, парни – финки, но тут налетают «псы». На ошеломленную шпану настав­ляют пистолеты, командуют:

– Бросай лезвия!

Финки падают на асфальт. Черная «Волга», вооружен­ная охрана… понять, с кем столкнулись, парни не могут и на всякий случай лепечут:

– Товарищ генерал… ошиблись…

– Не лезьте, – цыкает на «псов» Коваль, короткими ударами сбивает двоих парней с ног, приказывает: – На колени!

Те повинуются.

– А ты мочись на них. Не понял? Пис-пис-пис… Выше! За шиворот, на голову!

И пока третий справляет малую нужду на своих при­ятелей, отчеканивает:

– Чтоб я вас здесь больше не видел. Здесь Я хожу!

У Вероникиной двери он нашаривает в кармане ключ – на отдельном кольце с брелком. Отпирает.

На полу в коридоре, раскинув рукава, лежит платье, перчатки почему-то валяются, туфли.

Коваль переступает через них, удивляясь непривыч­ному беспорядку, входит в комнату.

Вероника сидит перед туалетным столиком и раскра­шивает лицо. С криво подведенными чуть не до висков глазами, с ярким пятном рта – оно похоже на маску.

– Здравствуй, малышка.

Она поворачивается к нему на пуфе:

– Я одинокая кукла Ника. Хотите познакомиться?

Полагая, что это очередная игра, Коваль раскланива­ется:

– С такой ослепительной девушкой? Весьма счастлив!

– Вот я тебя и обманула! – неприятно хохочет Вероника. – Ты меня не узнал! А я тебя зна-аю.

– Ну и ладно, хватит. Умойся.

Но она снова отворачивается к зеркалу.

– Я сегодня одна. Никого не слушаюсь, – и неверным движением опрокидывает флакон духов.

– Ты пьяна? – поражен подозрением Коваль.

– Не-ет, – хитренько тянет девушка, как ребенок, ждущий, чтобы угадывали дальше.

– Что с тобой? – Иное подозрение, куда страшнее, берет его.

Он подходит, как по воде, поднимает руку Вероники. На сгибе у локтя – свежий след укола. И бесспорные следы нескольких прошлых!

– Колешься?!

– А что… так веселей, а тут ску-учно… У него дела… дела, зачем?.. Он сегодня не придет.

Она делает несколько танцевальных па, подпевая вместо аккомпанемента.

Расслабленно падает на диван, смеется.

– Мне хорошо. Давай познакомимся.

Коваль встряхивает ее за плечи:

– Ника! Ты узнаешь меня? Ника!

Сознание ее на миг немного проясняется.

– Д-а… Здравствуй.

– Ты понимаешь, что ты сделала? Ты же станешь ходячим трупом! И я должен это видеть?

Но она уже снова во власти дурмана.

– Нет, он не придет. Я красивая кукла Ника.

Возбуждение постепенно покидает ее.

– Это его подарки… Я все выкину… – бормочет она, растягиваясь на диване.

Если бы Коваль умел плакать – он бы плакал. Но он только говорит через силу:

– Ты для меня была… в этом грязном мире… ты одна.

– Я всегда одна, – сонно доносится с дивана.

Коваль долго молчит.

Наконец, стоя над Вероникой, подводит итог:

– Тебя больше нет. Это не ты. Та спит беспробудно.

И он уходит.

Наутро он сажает Веронику в машину. О вчерашнем ни слова. Она слегка тревожится, но старается это скрыть.

– Куда мы едем?

– Я хочу представить тебя маме.

Веронике странно, о матери Коваля никогда не было речи.

Машина трогается, вторая – в некотором отда­лении.

– Ты вчера не был? Я так спала, ничего не слы­шала.

Это проверка, она не уверена, что все помнит.

– Я был занят.

– А где живет твоя мама?

Коваль молчит. То, что они подъезжают к кладбищу, тоже странно, но, привыкнув подчиняться Ковалю, де­вушка покорно идет рядом.

У могилы матери Ардабьева Коваль задерживается и, поколебавшись, кладет на нее одну из трех гвоздик, которые несет.

К своей матери приходит с двумя цветками, заменяет ими прежний почерневший букетик.

– Мама, прости, одну твою гвоздику я отдал другой матери. Я чувствую, с ее сыном что-то неладно… А это Ника. Вероника. Я привез ее с твоей родины. Из Касимова. Она похожа на тебя. Как чистый родничок… Но ты все знаешь. Придется расстаться.

Вероника все поглядывает то на него, то на памятник: ей то ли смеяться впору, то ли плакать. Но не решается прервать медленный монолог Коваля.