Мафия

Моя родительница была уже на ногах: встала, по обычаю, ни свет ни заря.

Ее гости — моя жена Галина, дочь Ксения (они тут две недели) и я, прилетевший вчера, чтобы побыть с родными пару дней — субботу и воскресенье. Засиделись за полночь. Но и четырех часов хватило, чтобы усталость многих месяцев отпустила. В жарком душном Южноморске о таком облегчающем сне можно только мечтать…

Я распахнул окно, высунулся наружу. И дух захватило от красоты.

Синьозеро расположилось на возвышенности, и многие его улочки словно стекали к озеру с таким же названием. Окрестили его так не зря: вода в нем голубая-голубая.

Сейчас над озером стлался туман, что развеется под лучами солнца. Оно еще пока пряталось за дальним лесом. Слегка розовела лишь ободранная маковка церквушки, поставленной синьозерскими прадедами на самом высоком месте.

— Таки разбудил! — огорчилась матушка, увидев меня, и в сердцах замахнулась на пса, виновато нырнувшего в свою будку.

— И правильно сделал, — сказал я.

— Небось не выспался, — переживала за меня родительница. — Вчера вона как поздно легли…

— А не ты ли меня всю жизнь учила, — напомнил я, — кто рано встает…

— Тому Бог дает, — закончила она с улыбкой. — И то правда, сынок. Только накинь что-нибудь. Утренники теперь зябкие, простынешь в одной майке.

И направилась к хлеву, где нетерпеливо пофыркивала Зорька, ее любимица и кормилица — пятнистая буренка.

Я поразился матушкиной походке: ей далеко за семьдесят, а как легок и быстр шаг. Не чета нашему поколению — к пятидесяти уже доходяги.

На меня напал зуд деятельности.

— Подъем! — громко крикнул я своим женщинам, безмятежно спавшим в теплых постелях.

Галина проснулась тут же. Сладко потянулась, одарив меня улыбкой, с которой так приятно было начинать день. А вот Ксения вставать не желала. Странная у нее была привычка — спать с головой под одеялом. Я легонько потянул за него, приоткрыв розовое со сна лицо дочери.

— Что, соня, тебя не касается? — пожурил я. Она открыла один глаз и капризно протянула:

— Ну, папа-а-а… Дай еще немного поспать.

— Не дам! — деланно грозно сказал я.

— У меня каникулы, — снова натянула на себя одеяло Ксения.

Мне стало жаль ее. Но вступила Галина:

— Как только приехал отец, сразу в капризы ударилась! Знаешь, что любит и потакает тебе!.. Вишь, каникулы у нее! А бабуля? Шестьдесят лет не только каникул — выходных не знала в жизни!.. А ну марш умываться!

Суровый тон матери подействовал. Ксюша поднялась.

Каждому нашлось дело. Дом ожил.

Я сходил за водой к колодцу, а Галина заправской дояркой пристроилась к Зорьке, важно жующей пахучее луговое сено. Звонкие струи молока ударили в дно ведра. Как только будет выпростано тугое вымя буренки, Ксюша отгонит ее в стадо.

Матушка набросала поесть курам, деловито заработавшим клювами, потом задала корм борову, с довольным хрюканьем уткнувшемуся в деревянное корытце.

Знакомые до боли звуки словно воскрешали далекое детство.

Завтрака я дожидаться не стал — выпил кружку парного молока, облачился в рыбацкую униформу (старый костюм, кепка, резиновые сапоги), прихватил удочки и двинулся к озеру.

Уж кому-кому, а рыбаку Бог действительно дает только спозаранку.

У меня было заветное местечко, облюбованное еще пацаном. Надо было протопать все село, пройти небольшим ольшаником и спуститься к заливчику. Там поутру жируют караси, своими всплесками нарушая гладь воды. А за ними охотятся щуки. Поймать хитрую хищницу локтя в два — мечта каждого местного рыбака. Но такие удачи редки. О них долго толкует все село.

Я шагал по широкой улице, всей грудью вдыхая утренний воздух. Синьозеро оживало на глазах.

До чего же мило сердцу, когда каждый встречный тебя знает, справляется о делах, здоровье! В большом городе это невозможно. Людей много, а мы одиноки…

Я поравнялся с крайним домом. Со двора с лаем выскочила лохматая собачонка.

— Тузик, ты что, не узнаешь односельчан? — потрепал я его по загривку.

Песик вмиг замолк, стал обнюхивать мои сапоги, виновато виляя коротким хвостиком.

— Дурной он становится, — недовольно проворчал хозяин собаки, выходя на улицу и запирая на щеколду калитку. — Здорово, Петрович.

Это был синьозерский почтальон. Теперь уже на пенсии. Всю жизнь его помнил с тяжелой сумкой на плече.

Он-то и принес матери похоронку на отца…

— Доброе утро, дядя Ваня, — ответил я. Расспросив, как полагается, о житье-бытье, бывший почтальон поинтересовался:

— На щуку настрополился?

— Как повезет.

— А я на прошлой неделе знатную взял. Пришлось услышать очередную рыбацкую легенду.

— А вы куда путь держите? — спросил я Он держал в руках лучковую пилу.

— Как — куда? — удивился старик. — Разве Елизавета Ильинична тебе не говорила?

— Что именно?

— А то! Надоело на воскресные службы и святые праздники за десять верст в Александровку топать. Нешто у нас своего храма нет? — он кивнул на обшарпанную церковь.

Я тоже невольно посмотрел на нее. Старик был прав: синьозерские верующие, в том числе и моя мать, чтобы помолиться, вынуждены были ходить в соседний поселок и в распутицу, ив мороз.

— А как же с колхозным добром? — спросил я, зная, что в здании храма давно уже располагался склад.

— Вчера сход собрали и постановили: всем миром построим новый склад, а нам вернут церковь. Уж сколько годов добивались!

— Да, боролись вы давно…

Вероятно, старику в моем голосе послышалось сомнение, потому что он с тревогой поинтересовался:

— А как тут с позиции закона?

— Если правление колхоза не против — все путем, — успокоил я бывшего почтальона.

— Все — за! Да и с чего бы это быть против? — обрадованно закивал он. — Новый склад отгрохаем, считай, задарма.

Со двора напротив вышла бабка Федора, в пестром платке и с лопатой в руках. За ней показался паренек в армейских штанах и гимнастерке без знаков различия. Сразу видно, демобилизованный. Он нес портативный магнитофон, оглашающий улицу лихим рок-н-роллом.

— Доброе утречко, — поклонилась нам старушка. Бывший солдатик тоже поздоровался. Мы ответили им тем же.

— На субботник, стало быть? — осведомился у соседки дед Иван.

— А куда же еще, — гордо заявила та и скоро засеменила по улице.