Маг-целитель

Поэт протянул мне обрывок пергамента, и я прочел речитативом:

Хочу туда, где небеса,Под ними — горы, долы, воды...Везде бывают чудеса,Но нет чудеснее свободы.Но чую: злобная змеяСулит другую нам дорогу...Возьмемся за руки, друзья,И будем трогать понемногу!

Дверь распахнулась. В камеру пыток ввалились воины. У меня в глазах потемнело, к горлу подступил комок.

Глава 16

Не было ни пространства, ни времени — ничего, кроме света. Вокруг меня мелькали разные цвета... но самое главное — была Анжелика.

Теперь я не один-одинешенек в этом тумане. Да, я представлял собой отдельного человека, но вместе с тем я как бы соединился с Анжеликой. Наши души соприкасались. Я чувствовал ее прикосновение каждой клеткой и испытывал состояние, близкое к экстазу. Я чувствовал ее воспоминания о пережитых ужасах, о пробуждениях после агонии... но постепенно все они утихли, уснули. И теперь, казалось, все в ней кричало: «Наконец-то, наконец-то появился мужчина, который так глубоко и сильно полюбил меня».

«Да, я люблю тебя, Анжелика! И не хочу я больше прятать свою любовь! Наши души открыты друг другу». Только смерть заставит меня отказаться от моей возлюбленной.

И потом, почему я должен скрывать свои чувства от девушки, которая сама любит меня — любит преданно и чисто. Да, конечно, раньше из-за заклинания она видела только мои хорошие качества. Теперь же лицезрела и недостатки: вспыльчивость, упрямство, лицемерие, задиристость... видела мое прошлое — глупые маленькие интрижки... вечную готовность пустить в ход кулаки... Однако мои достоинства были важны для Анжелики, она так нуждалась в них, так восторгалась ими, они настолько совпадали с ее собственными понятиями о добре и справедливости, что, похоже, моя некоторая черствость и жестокость ее нисколько не беспокоили. Она воспринимала их как самозащиту — да так оно, в сущности, и было.

А я... я просто растворился... Я не видел ни ран, ни кровоподтеков — лишь ее светящийся призрак. Я знал, как красивы ее лицо и тело... Да что там красота тела — ее душа была во много крат прекраснее тела — любого женского тела.

Я не был так чист, как она, но это ее нисколько не смущало. Ее поле соприкасалось с моим, билось, пульсировало, стремясь излечить мою душу от ран, нанесенных мне другими женщинами, да и не только женщинами, — жизнь изрядно потрепала меня, пока я не выучился давать сдачи. Прикосновения — если можно так назвать контакт двух душ — были прохладными, успокаивающими, а потом стали горячими, зажигательными. Сначала мне показалось, что это лучше всякого секса, а потом я понял: это секс, но в его наивысшем проявлении... или нет, не так: это то самое, чего мы, жалкие людишки из плоти и крови, пытаемся достичь на физическом уровне.

Пожалуй, вот тут-то я впервые и уверовал в существование души. Впервые подумал о том, что, пожалуй, и загробная жизнь не выдумка.

А потом пришла грубая боль, то есть не боль, а всепоглощающий страх. Анжелика беззвучно закричала и еще крепче прижалась ко мне. Я пытался оградить ее от зла, заслонить собой. Я пылал гневом, я ненавидел существо, прервавшее нашу идиллию, разрушившее наш Рай. Но что я мог поделать? Издавая гулкое эхо, чей-то непреклонный голос приказал:

Расстаньтесь — и живите вновь!Все будет, все придет!А вот такая вас любовьДо гроба доведет!

Продолжая беззвучно кричать, Анжелика оторвалась от меня. Я чувствовал, что ей нестерпима сама мысль о несчастной любви. Вне себя от злости, я бросился куда-то, сам не зная куда, встал в боевую стойку, открыл глаза...

...Лицо Фриссона, совсем рядом — дюймах в шести. Поэт был угрюм — я впервые видел его таким.

А потом все вокруг завертелось, завертелся и я... но кто-то сжал мою руку, мир остановился — рядом со мной стояли Фриссон и Жильбер.

— Что... что стряслось? — прохрипел я.

— Твоя душа слилась с призраком Анжелики, — объяснил Фриссон. — На пути из бытия в небытие твоя душа отделилась от тела — так всегда бывает при подобных странствиях — и ухватилась за душу Анжелики. Ухватилась за нее, как если бы ты взял ее за руку — ведь только таким способом ты мог перенести ее из одного места в другое.

— Хвала Господу за мелкие услуги, — прошептал я. — Я побывал на Небесах.

— Ты лишь вкусил немного от Царствия Небесного, насколько я могу судить об испытанной тобою благодати.

— Ты хочешь сказать, что бывает еще лучше? — Я весь задрожал от предвкушения неземного наслаждения. — Да я готов теперь всю жизнь жить праведно, лишь бы только после смерти испытать подобное... Знаете, честно говоря, и ждать особо не хочется!

— Видишь, девица, в какие бездны ты увлекла его душу! — сурово проговорил Фриссон. Анжелика смущенно опустила глаза.

— Стыд и позор, девица, — продолжал Фриссон. — Еще несколько мгновений, и он бы возжелал умереть до срока, а что это значит? А это значит, что он захотел бы покончить с собой, и тогда бы вы не встретились вовеки веков! Ты соблазнила его на уход из жизни до того, как он исполнит свой земной долг. А сколькие были бы обречены на страдания, если бы он этот долг не исполнил? Сколькие бы погибли из-за того, что он не спас их?

— Эй, прекрати! — возмутился я. — Это низко и подло! — Я готов был сжечь Фриссона взглядом. — Чем ты лучше палача? Это же эмоциональное истязание!

— Таких слов я раньше и не слышал, но, наверное, они правильные, — согласился поэт. — И все же то, что я сказал, правда. Не забывай об этом. Если она ввела тебя во искушение расстаться с жизнью, это ляжет на ее душу тяжким грехом. Как же тогда вы сможете встретиться после смерти?

— Ну, может быть, мы встретимся не в Раю, а...

— Не бывает иного соединения. — И Фриссон резко рубанул рукой по воздуху. — В Аду всякий страдает по-одиночке, там души не связаны между собой. А что может быть большей пыткой, чем отсутствие Господа нашего, отсутствие даже напоминаний о нем?

Вот такая тупая убежденность меня всегда выводит из себя.

— А ты-то откуда знаешь? — не без злорадства поинтересовался я.

— А ты не догадываешься? — дерзко ответил мне Фриссон. Дерзость? У Фриссона? Это что-то новенькое! Правда, вспышка гнева мелькнула и погасла, и Фриссон снова стал меланхоликом. — Не раз я искал смерти до срока, чародей Савл. Девушка, которую я любил всей душой, отвергла меня, и горе неразделенной любви было столь велико, что мне захотелось умереть. Я привязал веревку к дереву, обернул ее вокруг шеи и повис на ней. Я остался в живых только потому, что мимо проходил странствующий монах и обрезал веревку. Когда я пришел в себя, он долго разговаривал со мной. Он доказывал мне, что отчаяние влюбленного подобно любому иному отчаянию, что отказаться от надежды быть любимым — это значит перестать желать прикоснуться к другой душе. Иными словами, отказ от любви означает отказ от желания попасть в Царствие Небесное. — Фриссон посмотрел мне прямо в глаза. — Я должен и тебя благодарить несказанно, господин Савл. Я был уже не против умереть от голода. Я благодарен тебе, потому что, оставшись в живых, я познал, что такое дружба, что такое забота о тех, кто тебе дорог. Пусть это не любовь, но ради этого тоже стоит жить, и из-за этого жива надежда на лучшее.

— Ну... ты того... ну, спасибо тебе, Фриссон, — пробормотал я, возмущенный и растроганный одновременно. — Приятно чувствовать, что сделал для кого-то доброе дело. Ну, то есть я хочу сказать, что это было бы глупо — такому молодому парню, как ты, умирать. И из-за чего? Из-за того, что он решил, будто никто на свете его не любит!

— А я бы до сих пор думал, что так оно и есть. Но, научив меня писать, ты научил меня и тому, как дар слагать стихи из проклятия обратить в радость.

— Ты мне уже не раз отплатил за добро, — вздохнул я. — Ну что ж... пока нам до настоящего Царствия Небесного еще далеко, давайте попробуем устроить его подобие на земле, а? Ну, по крайней мере можно попробовать изгнать отсюда Ад.