Магазин потерянной любви

Чего не скажешь, к примеру, о Vi. Чего не скажешь про Тайку Нефёдову, да и Митя хорош. Они были в гуще событий и носились, как те ошпаренные овцы. Их телефоны надрывались. Они кидались за деньгами, были открыты, оптимистичны и лояльны к власти. Что ожидало их в старости? Всё та же бабушка, с которой как с гуся вода, надеялся Джони. Природа чудесным образом заботится об идиотах, размышлял он и радовался за друзей.

Острова Гилберта как нельзя лучше подходили для работы ума. Вместе с тем природа беспомощна перед разумом. Человек, способный к анализу, перманентно разочарован. Он разочарован в юности, в старости и особенно перед смертью. Когда же он атеист, он разочарован вдвойне: нет даже загробного мира, мысль о котором так популярна среди религиозных фанатов.

Письмо из прошлого потрясло его. Да и как не потрясти: он жестоко ошибался. Ошибался, хоть был уже и довольно разумен. Уже в ту пору он мог сосредоточенно размышлять. Он многое испытал и, казалось, не строил иллюзий: ни о людях, окружавших его, ни о себе. Вероятно, ему не хватало знаний и опыта, рассуждал старый Джони незадолго до смерти, удобно устроившись в своём доме с видом на океан в Южной Тараве. В сущности, это был его теперешний планетарий, в точности скопированный с планетария на Мясницкой, но оборудованный куда более совершенной техникой.

Ну и что толку? — размышлял Джони, вглядываясь в бескрайнюю даль. Техническое совершенство планетария никоим образом не устранило его страданий. Более того, со временем они лишь усугубились: к пресловутой бабушке добавился ещё и дедушка — крайне разочарованный и нуждающийся в ремонте.

Всё тот же брак, думал Митя, поглядывая на Джони и не скрывая раздражения. Брак, с которым не совладать. Даже купив свою потерянную любовь, покинув постсоветский Понт и добившись материальной независимости, Джони по-прежнему испытывал боль. Сядет себе в своём планетарии и сидит, высматривая парус на горизонте.

Примерно так же рассуждали и Тайка с Викой. Особенно их беспокоило последнее письмо, полученное Джони из прошлого. «Будь он неладен этот сайт», — бесновалась Нефёдова. «Кто-кто, а «Остановка во времени» как раз и заслуживает чёрного списка», — вторила ей Vi.

Заслуживает или нет, но Джони был рад письму и мысленно возвращался к Эмили в Лондон. Какая разница, кто лечит больного? — задавался он вопросом. Без сомнения, лечить могут и свои, и чужие — лишь бы больной выздоровел. Агенты иностранного влияния, думал Джони. Вот и живи теперь, испытывая счастье.

Никакого счастья он не испытывал.

Получив письмо, Джони немедленно связался с Бонер, и вот что он узнал. Эмили до сих пор ждала его. Что ни день, она надеялась его повидать, но он не появлялся. Сначала Джони попал в тюрьму, а после сбежал на край света. «Край света?» — Эмили прекрасно говорила по-русски. Она по-прежнему занималась этой страной, сделав себе карьеру известного в Британии политолога и специалиста по России. В качестве хобби она занималась русской культурой и даже издала книжку.

— Что за книжка? — спросил он.

— «Современная русская культура как постсоветский Понт», — ответила Эмили и рассмеялась.

Довольно известная работа, изрядно нашумевшая в начале двадцатых. На книжку Эмили вдохновил Джонин роман. Прочтя его, она предприняла масштабное исследование, посетив Россию и её сателлиты. СС — как называли они себя: Содружество Стран-героев. Даже в названии этого союза содержался вызов, не говоря уже о содержании. «Понт как Понт», — припомнил Джони свою же реплику из рассказа «Спрос и предложение» про Лизу Берковиц.

Особое внимание Эмили уделила состоянию галерей, клубов и клубной музыки. Эти галереи и клубы, надо сказать, были в полном раздрае. Большая их часть попала под влияние «Народного фронта», к тому же все они подвергались жесточайшей цензуре. Смотреть там было нечего, слушать тоже, разве что — туалеты. Фактически, клубные туалеты и представляли собой главную инсталляцию современной русской культуры. Взять хотя бы клуб «Пушкин». Нечего было и думать, чтобы подобраться там к унитазу: пол устилало говно. Оно же вытекало изо всех щелей и проникало в основные помещения, включая кладовую, бар и сцену. «Пушкин как Пушкин», — смеялся Джони, а что вы хотели?

Особенно острой вышла зарисовка о выступлении группы Paint The Morning в «Запаснике» на Китай-городе. «Незабываемое выступление, — пишет Эмили. — Несмотря на нечистоты, сочившиеся невесть откуда, Paint храбро высмеивали «Единую Россию», не забывая при этом и о вечном». Одна из их композиций так и называлась: «Чучело во вселенной». Композиция посвящалась всем узникам совести, поплатившимся жизнью в борьбе за человеческое достоинство. В главной роли там было соломенное чучело, установленное прямо на сцене, одетое в футболку с надписью Pussy Riot и полыхавшее ясным пламенем.

Чучело настрадалось и летело теперь во вселенной, подобно космическому мусору. «До свидания, Пуси», — пели Paint, и «Запасник» содрогался от гитарных рифов и хорала. «Это и было торжество их человеческого достоинства, — замечает Эмили в своей книжке. — Торжество безвозвратной потери и извечной русской драмы».

Чуть ниже она размышляет о будущем российской клубной сцены и приводит небольшой фрагмент из «Чучела во вселенной» незабываемых Paint The Morning — одного из тысяч безвестных коллективов постсоветского Понта:

До свидания, Пуси, до свидания. До свидания, утро, свет в глазах. До свидания, краски, до свидания. Встретимся теперь на небесах.

Участницы панк-группы Pussy Riot, осуждённые за молитву против диктатуры в храме Христа Спасителя, были и вправду сожжены, подобно соломенному чучелу в «Запаснике». Они трагически погибли в одной из камер «Матросской тишины» глубокой ночью 30 апреля 2017 года. «Апрельские ведьмы, — иронично писала о них проправительственная газета «Завтра». — В результате случайного возгорания в одной из камер «Матросской тишины» сгорели заживо Надежда Толоконникова, Мария Алёхина и Екатерина Самуцевич — враги народа. Туда им и дорога», — следовала приписка и рядом смайлик. Эмили с самого начала следила за процессом над Пуси и теперь с горечью констатировала: «Вот что бывает при слиянии государства и церкви — диктатура в квадрате». Если подруги и заслуживали наказания, то ясно, что не столь жестокого, соглашался Джони. Нонконформистское искусство в России оставалось запретным. И государство, и церковь вели себя как бандиты. Да и вообще не понятно — что для них любовь? «Подлинная же любовь, — писала Эмили, — никак не связана ни с религией, ни тем более с государством. Она сама по себе и нуждается лишь в мимолётном откровении. Это мимолётное откровение и есть свобода».

Джони по-прежнему выглядывал свой парус.

Не то чтобы Эмили убивалась по нему, но каким-то странным и до конца не понятым способом он вдохновлял её, и она жила этим вдохновением. Эмили Бонер, таким образом, оставалась единственным человеком, полностью разделявшим его взгляды и ожидавшим все эти годы его возвращения.

ВОЗВРАЩЕНИЕ. «Не есть ли это краеугольный камень, который и придаёт существу очарование любви?» — размышлял Джони. Взять хотя бы воскрешение Иисуса Христа в православии, вознесение Аллаха при очередном теракте или радость найданов (отшельники, возведённые в ранг божества) в ходе буддийского обряда «Найдани-хурал». Любовь — что чучело в «Запаснике». В сущности — трагедия с переизбытком метафоры: «До свидания, Пуси».