Магическая трубка Конан Дойла

— Что ты задумала, дрянь? — неистовствовал гном. — Лучше добром отдайте трубку!

Но я молчала, игнорируя его нападки. Берегла силы. Я манила сыночка и звала, делая все для того, чтобы он, приближаясь к маяку, не боялся и смотрел только на меня. И все у нас получилось. Мы благополучно добрались до круглой башни, взобрались на крылечко, толкнули дверь и побежали вверх по узким железным ступенькам, стараясь как можно скорее достичь смотровой площадки. Вымокшая насквозь Настя, грохоча по лестнице туфлями, с каждой секундой сокращала расстояние и уже тянула к Гошке руки, чтобы схватить его и силой отобрать трубку, но мы все же успели добежать до самого верха раньше, чем она нас настигла. Оказавшись на смотровой площадке, малыш в панике заметался, кривя губы и собираясь заплакать, ибо даже он понимал, что бежать дальше некуда и он попал в западню. Понимала это и Настя. Она уже не торопилась. Отдуваясь и держась за живот, Настя взошла на площадку, ухватила моего сына за волосы и, с силой дернув голову назад, прошипела ему в лицо:

— Ну что, добегался, придурок?

Я видела, как в глазах Гоши застыл дикий ужас, но ничего не могла поделать. Только говорила ему ласково:

— Не бойся, Гошенька! Все хорошо! Я рядом! Я с тобой! Кто с ним бегает вдоль крыш? Мышь!

Но сын меня не слушал. Он в ужасе смотрел на свою мучительницу. Злобный взгляд рыжей бестии буквально парализовал ребенка, целиком и полностью оказавшегося в ее руках. Свободной рукой Настя размахнулась и хлестко стукнула Гошу по залитому дождем и слезами лицу.

— Сам трубку отдашь или еще раз врезать?

— Не бойся, Гоша! Кидай трубку вниз, — выкрикнула я, увидев, как мокрая Настина рука поднимается для нового удара.

— Не вздумай, щенок! — дернулся Кузьма, все это время наблюдавший, как его подруга избивает малыша.

Но Гоша уже размахнулся и кинул. Глиняная трубка описала дугу и, пролетев мимо Насти, устремилась вниз.

— Ася! Что ты стоишь? Лови трубку! — вне себя от ярости прокричал гном.

И Настя, перегнувшись через низкую ограду, сделала инстинктивное движение вперед. Выпирающий живот сместил центр тяжести, и беременная, взмахнув руками и испуганно вскрикнув, белой птицей полетела вниз.

— Не-ет! — закричал Кузьма, устремляясь следом за любимой и пытаясь поймать ее в объятья. Терракотовая трубка упала на камни и на его глазах разлетелась на мелкие куски.

Я изо всех сил прижала к себе Гошу и так стояла, всем телом чувствуя, как бьется его маленькое сердечко. Через секунду раздался глухой шлепок и обезумевший крик Кузьмы огласил окрестности:

— Ася-я, не-е-ет! Мой ма-альчик! Вер-ни-те моего сын-а-а!

А в следующее мгновение постаревший на полвека Кузьма появился на площадке, безумно хохоча и рыдая одновременно. Поглощенный своим горем, нас он больше не замечал. Все, на что он был способен, это раненой чайкой звать с маяка своего не родившегося мальчика, как выдуманная им графиня Сокольская, печальную участь которой он мне предрекал.

— Все хорошо, маленький! Все хорошо! — говорила я, поглаживая Гошу по мокрой голове. — Сейчас мы потихоньку спустимся и пойдем домой. Кто живет под потолком?

— Это плохие стихи, злые, — вдруг прошептал Гоша. — Я люблю другие. Добрые. — И чуть громче зачастил:

— Хвост косичкой, ножки — спички, оттопырил вниз губу… Весь пушистый, золотистый, с белой звездочкой на лбу. Юбку, палку, клок мочалки — что ни видит, все сосет. Ходит сзади тети Нади, Жучку дразнит у ворот. Выйдет в поле — вот раздолье! Долго смотрит вдаль и вдруг взвизгнет свинкой, вскинет спинкой и галопом к маме в луг.

Закончив читать, сыночек посмотрел на меня и уверенно добавил:

— Это добрые стихи про маленькую лошадку. Я знаю еще про воробья. И про ежика. И сам сочинил про медвежат.

Два медвежонка в чистой одежонке вышли погулять. Встретили собаку, завязалась драка — мишек не унять! Клубок мохнатый катится, ревет, визжит, горбатится! Как они рычали, как собаку драли — и не передать! Прилетела галка, зашвырнула палкой — лишь так смогла разнять. Два медвежонка в рваной одежонке тащатся домой. Будет им от мамы, от сердитой мамы большой головомой!

У меня перехватило дыхание. Мальчик мой! Солнышко! Няня все ждет, когда можно будет Гоше прочитать что-то, кроме «Скрута», и томик стихов ожидает своего часа в детской. Значит, Гошенька не только читал, но и заучивал особенно понравившиеся стихотворения и даже сочинял похожие стишки сам!

Так, читая стихи, мы осторожно стали спускаться вниз, оставив на вершине маяка оплакивающего утраченную любовь Кузьму, из-за разбитой трубки так и не сумевшего вновь стать Радием Полонским. По привычке я стала перебирать, пересчитывая, пальчики на маленькой Гошиной ручке, которую держала в своей, помогая ему спускаться. Но тут же себя одернула. Я родила прекрасного здорового мальчика, которого сама загнала в комплексы. У Гоши светлая голова и славные руки с пятью положенными пальцами, и больше никогда я не буду их считать. И на трещины в асфальте буду наступать, ибо все это глупости. Беда приходит не потому, что не туда наступаешь. Она случается оттого, что ты поселил в себе страх. А мне уже нечего бояться. Меня больше нет. Я растворилась в сыне, стала частью его.

А внизу уже толпились люди. Косые струи дождя хлестали их лица, и зонтики были слабой защитой от водяного светопреставления. Из возбужденной толпы слышались возгласы:

— Женщина с маяка упала!

— Какой кошмар! Разбилась!

— Беременная!

— Она за мальчиком бежала. Я в кафе сидела и их видела!

— Мальчик маленький такой! На маяк полез! А она за ним!

— Должно быть, спасти хотела. И не удержалась. Скользко… Дождь…

— Мальчишка-то где? Как бы тоже не сорвался! Надо лезть за ним!

— Да вот же он! Целехонький! И даже не испугался!

Мы с Гошей преодолели высокие ступеньки и попали прямо в объятья добродушной на вид женщины, подхватившей моего сына на руки и завернувшей его в сухое полотенце, неизвестно откуда появившееся в этом насквозь промокшем мире. Я потрепала сыночка по спутанным волосам и засмеялась. Ничего не бойся, малыш! Мама с тобой! Ты вырастешь умненьким и развитым, уж я об этом позабочусь. Я тебя не покину и буду следовать за тобой добрым ангелом, оберегая от зла.

Я вижу всю твою жизнь так ярко и отчетливо, точно стою на вершине холма и смотрю на железнодорожное полотно, по которому идет поезд. Поезд — это ты, мой хороший. Пока что ты в самом начале пути, но перед тобой простирается прекрасная длинная дорога. Ты станешь детским писателем, напишешь много дивных книг, будешь любить и будешь любим, и вот тогда, когда стану тебе не нужна, я расправлю руки, взмахну ими, как крыльями, и, подхваченная воздушным потоком, устремлюсь к яркому свету, который так и притягивает меня к себе. Жизнь прекрасна, мой мальчик! Живи! Дыши полной грудью! И ничего не бойся! Ничего и никого! Но что это? Рядом с тобой какая-то женщина. Она держит тебя за руку, помогая преодолеть жизненные трудности и невзгоды. Ну-ка! Да это же я! Я?

Острая боль пронзила тело. Ноги свело судорогой, руки кололи тысячи игл, сжатый в комок желудок подступал к горлу, а в голове гудел медный колокол. Сделав над собой титаническое усилие, я подняла пудовые веки и увидела сосредоточенное лицо пожилой женщины. Склонившись надо мной, она расправляла простыню, собираясь накрыть меня всю, с головой и ногами.

— Гошу увели от маяка? — прошелестела я пересохшими губами. — Он дома? Его переодели?

Женщина отшатнулась, испугавшись, но тут же взяла себя в руки и торопливо заговорила: