Магические числа

— Дурная веселящая вода?

— Совсем немного, — весело ответил Сундбек. — Ровно столько, сколько нужно для здоровья и хорошего самочувствия после такой бани.

По мере того как проходила банная усталость и слабость, тело обретало необыкновенную упругость и легкость, и в голове становилось как-то свободно, словно чудесным образом увеличилось пространство для мыслей.

Один за другим в кают-компанию приходили члены экспедиции, и каждый выражал восхищение и удивление новым обликом Кагота.

— Да вы просто красивый мужчина, Кагот. — заключил общие восторги Амундсен. — Я и не ожидал, что простая баня вас так преобразит.

Каюта Кагота помещалась недалеко от его рабочего места — камбуза. Она представляла собой такое же помещение, какое занимали все члены экспедиции, за исключением самого начальника, чья каюта была составлена из двух и несколько иначе меблирована. Когда Кагота оставили одного, он первым делом отогнул одеяло и обнаружил под ним снежно-белую простыню. Приложив ладонь, он отнял ее и посмотрел: по-прежнему чисто. Такой же белой была и подушка. Да, это совсем не то, что на «Белинде». Там на жестком деревянном ложе лежало неопределенного цвета одеяло — и больше ничего, ни подушки, ни тем более, белой материи.

Вечером, перед тем как ложиться, Кагот осторожно снял обе простыни, наволочку и все это аккуратно сложил в стенной шкафчик. На непривычной поначалу постели не спалось. Вспоминалось плавание на «Белинде», страх перед неизведанным, который, в общем, оказался преувеличенным, и вот теперь новое возвращение на корабль. Амундсен договорился с ним о работе пока только до весны, точнее до освобождения «Мод» из ледового плена. Но, как понял Кагот, намерение Амундсена вмерзнуть в лед и продрейфовать до самой вершины земного шара оставалось в силе, и был намек на то, что, возможно, и Кагот сможет пробыть на корабле столько, сколько нужно до достижения главной цели экспедиции. Интересно, каково там, на вершине Земли? Амундсен и некоторые из его теперешних товарищей уже побывали на самом нижнем конце Земли, на Южном полюсе. Как они там удержались и не попадали вниз, в бездну, непонятно, да и расспрашивать об этом как-то неловко. Но придет момент — и можно будет поинтересоваться, как это им удалось. Видно, они — как мухи, которые по потолку ходят, на это время какие-то приспособления придумали. Но столько времени вниз головой пробыть — это, видимо, очень тяжело! А вот на Северном полюсе, должно быть, куда интереснее! Наверное, вид оттуда — голова закружится! Во все стороны, куда ни глянь, будет видна вся остальная земля — и чукотская, и русская, и американская!

Ощущение собственного превращения после бани еще больше усиливалось при появлении фантастических и дерзких мыслей, которые никогда не пришли бы ему в голову в яранге. Значит, иная обстановка, иные обстоятельства и даже иная постель побуждают к мыслям, не похожим на прежние! Если бы Амтына-Амоса, когда с ним случилось несчастье и его надо было спрятать от злых духов, поместили сюда, никакой, даже самый проницательный кэлы [19] не догадался бы искать его здесь, на корабле тангитанов. Хотя яранга оставалась совсем рядом, всего лишь в нескольких десятках шагов от «Мод», чувство было такое, что он уже далеко-далеко, словно в других краях. Целый день сегодня он ел тангитанскую еду, смыл со своего тела все запахи и всю грязь, которая нетронутой лежала на его коже много лет, улегся в непривычную постель, и тут же появились другие мысли. А где же те думы, что были всегда в нем, будили по ночам? Вот уже несколько дней Внешние силы не говорили с ним высокими словами. Или они тоже потеряли его на корабле, среди тангитанов?

19

Кэлы — злой дух.

В таком случае и он может потерять то, что делало его отличным от соплеменников, потерять способность общаться с Внешними силами. Внешние силы ведь не только говорили со своим избранником и через него влияли на людскую жизнь, но и оказывали ему особое покровительство. Это покровительство Кагот чувствовал всегда, оно было частью его силы и спокойствия…

А сон все не приходил. Иногда вдруг в глубокой тишине слышался легкий скрип снега под ногами вахтенного, треск льда, какие-то незнакомые шорохи, звуки, движение воздушных потоков, неизвестных в яранге.

И еще запахи. Они оглушали новизной и резкостью, иногда вызывая сильные приступы головной боли. Новые запахи лезли отовсюду, проникали — то по отдельности, то смешавшись — в ноздри, грозя разорвать их нежную внутренность. От них было одно спасение — выйти на палубу и глубоко вдыхать свежий, морозный воздух, глотать его, вбирать всеми порами тела, изгоняя из себя тревожащие, причиняющие физическую боль запахи. Но сейчас, ночью, не поднимешься на палубу, не побеспокоив других обитателей корабля. Это тебе не яранга, где по земляному полу можно пройти совершенно бесшумно, потому что прекрасно знаешь расположение всех вещей и даже где какая собака выбирает себе место для ночлега. Может, сон не идет оттого, что он как-то неправильно улегся на этом деревянном ложе с небольшими бортиками, сделанными для того, чтобы человек не свалился во сне во время качки? Кагот осторожно встал, зажег свет и оглядел каюту. Вспомнив о простынях и наволочке, которые он спрятал в шкаф, достал и в задумчивости уставился на них: быть может, именно их отсутствие и не дает ему спать? Но постелив простыни, он будет испытывать еще большее неудобство — не столько от непривычки, сколько от мысли, что лежит на таких дорогих кусках прекрасной, добротной ткани. Кагот снова улегся на постель и погасил свет.

Когда Кагота одолевала бессонница в яранге, там, в темноте, сразу же вставали тени, слышались отголоски событий, дневных или давно прошедших, возникали лица знакомых, звучали полузабытые разговоры. В ярангу в такое время приходила Вааль, и ее нежный, полный ласки голос заполнял все темное пространство. Иногда ощущение ее присутствия было настолько сильным, что Кагот невольно протягивал руки, чтобы коснуться ее тела. Но руки встречали только пустоту, и снова тоска и безнадежность охватывали его.

Но здесь, на корабле, родные голоса не были слышны. Кагот так и не смог уснуть до самого утра, до того момента, когда до него донесся шум из соседней каюты, а потом и стук в дверь. Он быстро вскочил навстречу Амундсену.

— Как спали на новом месте?

— Не совсем хорошо, — ответил Кагот. — Непривычно.

— Это естественно, — заметил Амундсен, кинув взгляд на его постель. — Ничего, пройдет немного времени — и вы будете здесь чувствовать себя прекрасно.

Кагот быстро натянул на себя матерчатую одежду и последовал за начальником в умывальную комнату. Здесь он почистил зубы, умылся и только после этого, отправился на место своей будущей работы, на камбуз.

— Вы не беспокойтесь, — говорил Амундсен. — Первое время я буду рядом и покажу все, что следует делать. Сначала надо принести свежий лед и, разбив его на куски, наполнить вот эти два котла. Размельченный лед хорошо тает, и воды образуется вполне достаточно не только для приготовления пищи, но и для мытья посуды. Вы, видимо, поняли, что пища должна готовиться абсолютно чистыми руками. Для этого вот здесь имеются краны с горячей и холодной водой, мыло и полотенце. Я не хочу вам больше повторять, но малейшая неряшливость автоматически повлечет увольнение. Так что, будьте добры, следите за этим… Сначала затапливаем плиту, чтобы она хорошенько разогрелась, — продолжал Амундсен, — а пока разгорается огонь, ставим тесто для булочек. Можно, конечно, испечь и оладьи, но свежие, теплые булочки по утрам прекрасно идут с маслом, джемом. Работа экипажу предстоит тяжелая, и, разумеется, одними булочками утренняя еда не ограничивается. Вообще, я вам должен заметить, господин Кагот, утренняя еда определяет и настроение и работоспособность человека на весь день. И вам как повару нашей экспедиции надо обращать особое внимание именно на завтрак… Итак, как готовится тесто для булочек? Вот смотрите…

Кагот старался все запоминать и отмечал про себя, что, в общем-то, в приготовлении тангитанской еды особой хитрости нет.

Надо только быть аккуратным, внимательным и добросовестным. Качество блюда, даже на первый взгляд такого простого, как овсяная каша, зависело от точного соблюдения пропорций крупы, воды, молочного порошка и времени варки…

Едва только Кагот замечал какое-нибудь пятнышко на пальцах, даже кусочек прилипшего теста, он тут же брал мыло и тщательно отмывал руки. Вообще ему понравилась чистота и аккуратность, и он с удовольствием мылся и следил за собой. Теперь от него пахло душистым мылом и вкусной едой. Принюхиваясь к самому себе, он вновь испытывал чувство, что стал совсем другим человеком. Словно тот Кагот, которым он был раньше, остался на берегу, в яранге Каляны, в привычной чукотской одежде — меховой кухлянке, камусовых штанах, меховых торбасах, без нательной матерчатой рубашки.

Несколько дней Амундсен вставал вместе с Каготом и, руководил приготовлением завтрака.

— Первым делом, — говорил Амундсен, — вы самостоятельно приготовите завтрак с начала до конца и подадите его, а потом уж займемся обедом и ужином.

Приспособлений для еды у тангитанов оказалось довольно много. Были ложки для супа, и другие, чуть меньше, и совсем крохотные — для чая и кофе. То же самое и с вилками, среди них попадались похожие на крохотные острожки, с помощью которых Кагот в детстве бил мелких рыбешек в ручье, впадающем в лагуну. Кроме орудий еды, которые надо было размещать на столе в определенном порядке, возле каждого прибора клалась салфетка в серебряном кольце. Это был как бы рукав кухлянки, с помощью которого в яранге вытирались губы, руки, только здесь он был оторван и свернут. На столе, кроме всего прочего, находились разные, приправы — соль, перец и другие подозрительные вещи, которые Кагот остерегался пробовать. В довершение всего-зубочистки из моржовых усов! Конечно, стол от всего этого выглядел красиво, а кажущееся разнообразие и путаница сервировки разрешалась простым способом: каждое приспособление для еды предназначалось для определенного блюда. Хотя, как полагал про себя Кагот, всю тангитанскую еду по причине ее мягкости можно было запросто съесть одной ложкой, или ножом, или даже одной вилкой. Суп можно выпить, припав ртом к тарелке, а все остальное особенно и жевать не надо. Однако, понимая, что его наняли на корабль не для того, чтобы он устанаваивал новые обычаи еды, Кагот помалкивал. Иной раз ему самому начинало казаться, что есть какая-то особая целесообразность в этом почти ритуальном поглощении еды. За столом велись степенные и важные разговоры и очень редко звучал смех. Это Кагот тоже хорошо запомнил и за общим столом старался не раскрывать рта — разве только если к нему обращались с каким-нибудь вопросом. И в таком случае он отвечал коротко.