Магия книги

В 1910 году, когда терпела крушение личная и творческая жизнь, когда, несмотря на рост формального мастерства, не удавалось „заворожить действительность“, Гессе с головой окунулся в издательскую деятельность, которая стала не просто продолжением идеи и смысла посредничества и жертвенной самоотдачи, не только отвлечением, когда „не писалось“ из-за нервозности и тревог, как отмечают биографы Гессе, но, видимо, также и компенсацией ускользавшей цельности и полноты жизни. Целью этой деятельности, как и в рецензировании, было возобновление связи времен, спором возвышающих дух просветительско-романтических идеалов с современностью, пропагандой этих идеалов. Первой изданной Гессе книгой стал томик стихов любимого Мёрике, за ним последовали антология немецких народных песен и „Песни немецких поэтов“; поэзию романтизма содержал сборник „Волшебный колодец“, вышли издания Жан Поля, Эйхендорфа и Кристиана Вагнера. Только в 1913 году вышло шесть книг! Стараниями Гессе увидели свет „Волшебный рог мальчика“ Арнима и Брентано, средневековый повествовательный сборник „Деяния римлян“, два перечня рекомендательных аннотаций „Для любителей хороших книг“, избранные стихи Гёте и многое другое. Эти издания и имена, выбранные отнюдь не по заказу, рассказывают о „книжном человеке“ Гессе почти так же много, как и его художественные произведения, рецензии, публицистика и малая библиофильская проза.

В 1912 году Гессе вместе с семьей перебирается в Берн и до 1914 года почти постоянно разъезжает по Швейцарии и Германии с лекциями о книгах, писателях, с чтением любимых авторов и собственных произведений. Бурная пропагандистско-посредническая деятельность тех лет все больше напоминала бегство от собственной жизни, тогда как писательская была попыткой приспособиться к „статус-кво“. И если бы не война и сильнейший психический кризис, - вспоминал Гессе много лет спустя, - он, писатель, стал бы лишь мастером формы и не овладел бы проблематикой, ввиду которой чисто эстетическое оказалось несостоятельным.

В начале войны массовый милитаристский психоз даже в среде „людей духа“ - писателей и художников - вызывает у Гессе горечь, отчаяние и отвращение. Страстный поборник мира, противник всяческой розни, тем более национальной, в сентябре 1914 года Гессе пишет свою знаменитую статью „О други, не эти звуки!“, в которой, отстаивая пацифистские позиции, вместе с тем призывает интеллигенцию к нейтралитету по отношению к войне. Вопреки стараниям писателя преодолеть свое аутсайдерство под знаком неприятия насилия, эта противоречивая установка еще больше углубилась в статье „Листок из дневника“ и далее, в 1915 году, в эссе „Военная литература“. Выступления Гессе почти всеми, за исключением немногих друзей, воспринимаются как антипатриотические. Писателя со всех сторон начинают оскорблять, поносить его книги и почти злобно оспаривать его писательский талант; от Гессе отворачивается почти вся писательская общественность и даже бывшие друзья. Издатели отказываются печатать его книга, а книготорговцы - продавать. На Гессе обрушиваются и пацифисты, обвиняя его в поверхностности взглядов, сомневаясь в их искренности. Потрясенный и раздавленный, но пытающийся сохранять спокойствие, Гессе отвечал в прессе на нападки и справа и слева, вызывая, однако, своими возражениями еще большую травлю. Как реакция на кампанию против себя и гуманистических ценностей, которые он представляет, в Гессе росло убеждение, что дух книжной культуры - дух исключительно наднациональный, что гуманистический космополитизм, несмотря на нежнейшую, трепетную любовь писателя к родной литературе, составляющей основу его „книжной“ формации, - единственное спасение в обстановке кровавого хаоса. И Гессе продолжает свое книжное служение.

В 1915 году писатель добивается места „должностного представителя“ (эта должность была утверждена по его настоянию) в немецком посольстве в Берне и, основав вместе с профессором зоологии Рихардом Вольтереком „Службу по обеспечению немецких военнопленных“, до конца 1919 года снабжает сотни тысяч немецких пленных в разных странах книгами и журналами, издает „Газету для интернированных немцев“, а в 1917 году открывает собственное „Издательство книжного центра для немецких военнопленных“, где за два года издает 29 книг: свои собственные произведения, Готфрида Келлера, антологии стихов, Эмиля Штрауса, Адальберта Штифтера, Арнольда Цвейга, сборники анекдотов, Вильгельма Шефера, Теодора Шторма, Томаса Манна, Роберта Вальзера, Кнута Гамсуна и многое другое - преимущественно антологиями, но и отдельно тоже. Правительство почти не давало на это денег, и Гессе, гордец по натуре, просит пожертвований у крупных писателей, обивает пороги филантропических учреждений, обращается в международные организации и, естественно, вкладывает свои собственные средства. И все это на фоне сильнейшего нервного срыва, случившегося в начале 1916 года.

„Запрограммированный“ натурой Гессе и стимулируемый обстоятельствами жизни, этот кризис, как мы видели, готовился исподволь; стремление интегрировать свое сознание привело Гессе лишь к попыткам приспособиться к собственной автономной формации; сложившийся метод магической символизации оказался не „путем вовнутрь“, а бегством во внешнее; искусство обернулось заменой жизни; пропагандистская деятельность на книжной ниве лишь усиливала раздвоение сознания, удовлетворяя лишь непреодоленному идеалу Я и собственной формации писателя, но не удовлетворяя Я-сознанию, к тому же и результатов своей работы Гессе видел мало; росло чувство вины и страха, которое создавало субъективное ощущение прогрессирующей душевной болезни, переходило в навязчивый невроз. Разваливался брак - попытка претворить символы сознания в объективную жизнь, что еще больше усиливало ощущение тревоги. В 1914 году тяжело заболевает младший сын, что Гессе словно предсказал в „Росхальде“ и в чем, конечно, винил только себя. На глазах развивается психическое заболевание жены, в которой Гессе, несмотря на разлад, по-прежнему видел и возлюбленную и мать (в 1918 году она была помещена в лечебницу, а в 1923 состоялся развод). Война и травля довели писателя до отчаяния. Последней каплей была смерть отца, потеря любимого человека и призрачной возможности когда-нибудь „очиститься“ перед ним, воплощением правильной жизни и суда над „блудным сыном“, снедаемым к тому же чувством вины, которое было порождено вытесненным в бессознательное страхом инцеста, столь важным для книжной формации Гессе.

Кризису суждено было продлиться около десяти лет, и преодоление его происходило у Гессе под знаком психоанализа Фрейда - Адлера - Юнга. Гессе как интроверт был стихийным психоаналитиком и с юности читал и изучал все, что касалось психологии, а в 1914 году он основательно познакомился с работами Фрейда и Адлера, о чем свидетельствует его рецензия на книгу Э. Лёвенштайна „Нервные люди“ и что, очевидно, было продиктовано глубокими жизненными интересами Гессе в этот период. Вероятно, именно это чтение побудило Гессе обратиться в 1916 году за помощью к психиатру Йозефу Бернхарду Лангу, ученику Юнга. Ланг, давший писателю свыше ста сеансов психоанализа, видимо, увлек своего пациента учением Юнга, чью знаменитую книгу „Метаморфозы и символы либидо“ (1912) Гессе тщательно изучал в 1916-1917 годах. С этого времени Гессе постоянно читает и рецензирует всю психоаналитическую литературу, в первую очередь классиков психоанализа, среди которых уже с 1918 года на первое место в сознании Гессе выдвигается Фрейд, а любимыми книгами Юнга остаются для него лишь „Метаморфозы“ и „Психологические типы“. Психоаналитические сеансы принесли Гессе заметное облегчение и попутно дали толчок к выходу из творческого кризиса. Гессе взял курс на открытую конфронтацию со своим „заколдованным“ автономным комплексом, из которого в первую очередь предстояло выделить осадок от незавершенного отождествления с родителями - идеал Я. Символом веры писателя становится требование „жить самому собственной жизнью“, а в произведениях его это выразилось в образах процесса индивидуации, пути к „самости“, к интеграции Я-сознания и автономного „книжного“ комплекса через прочувствованную символическую реализацию всех осознанных и неосознанных конфликтов. Творчество Гессе из эстетико-дидактического становится ярко исповедническим, черпающим свой материал в бессознательном, которое он теперь уже последовательно рассматривает как подлинный источник образования, в том числе и книжного; образным воплощением коллективного и индивидуального бессознательного предстает в сознании Гессе и вся всемирная литература и каждая входящая в нее книга.

В 1918 году Гессе пишет программный рассказ „Книжный человек“, в котором выстроена модель „книжной“ индивидуации. Читателя-Гессе, живущего переживанием чужих страстей и постоянно приспосабливающегося к своему книжному складу, чтение (инициация во внешний мир) приводит к образованию „маски“, неподлинной личности. В сновидении Читателя, символе бессознательно прогрессирующей болезни, возникает возводимая собственными руками Читателя стена исполинской башни - символ и авторитарного книжного комплекса, и идеала Я, и эстетического нарциссизма, и вины, и первородного греха (прочитываются в этом символе и многочисленные другие универсальные значения). Стена, „маска“ Читателя, рушится, обнажая кровавый хаос и упоение жизнью - символ подлинного рождения и инициации во внутренний мир, во все то, что было под спудом, осознанным или неосознанным табу. Женской парой к внутреннему „башни“ выступает гулящая девушка, символическое воплощение архетипа „Вечной Матери“, плодородия и бессознательного - потенциального источника всех творческих порождений. Содержания книг и гулящая девушка, встреченная Читателем на восходе солнца, рисующем образ „духовного пробуждения“, составляют „аниму“ - проекцию родительской сизигии. Объединение Читателя с женским началом „анимы“ знаменует то, что Юнг называет преодоление „материнского комплекса“, доведением до конца отождествления с женским родительским началом. Читатель на пороге отрыва от идеала Я и претворения давящей материальности книжного комплекса в духовную функцию, образующую как бы мост к „самости“, „путь вовнутрь“.

Прелюдией к этому пути стал написанный годом раньше, в 1917-м, роман „Демиан“, созданный в психоаналитическом ключе символический „образ“ самого писателя. В „Демиане“, мистифицированной автобиографии Эмиля Синклера, прослеживается история становления цельной личности, освобождающейся от своей „тени“ (чувства вины) и вместе с тем от авторитарной власти родительского дома. Через зеркально перевернутый ветхозаветный миф о Каине и Авеле функция отца переходит (изменяя свое значение авторитарности и отчуждения на значение свободы и духовного сродства) к другу Синклера Демиану, а не менее авторитарная функция матери переходит к матери Демиана госпоже Еве. Госпожа Ева и ее сын Демиан выступают символом „анимы“ главного героя. На пути подчеркнуто эротического стремления Синклера к госпоже Еве как к потенциальной „самости“ стоит знание о мире - как бы „содержание“ книжного комплекса Гессе, символизированное птицей, которая стремится пробить изнутри скорлупу яйца. Душе-птице Синклера помогает родиться отшельник-богослов Писториус (его прототипом послужил врач Ланг), который вводит главного героя в древние оккультные учения, помогающие преобразить зло в добро. Именованием образа птицы, разбивающей яйцо, соотнесением его с объединяющим добро и зло гностическим божеством Абраксасом открывается путь к любви госпожи Евы. В начале войны, символизирующей возврат к хаосу и „переоценку всех ценностей“, сын Евы Демиан, служивший лишь проводником к идеалу женщины и матери, погибает, оставляя Синклеру завещание о необходимости перерождения мира. Но в жизни реального Гессе это завещание не так легко осуществить, о чем свидетельствует преисполненная жесточайших душевных мук и немилосердного самообличения повесть „Клейн и Вагнер“, написанная только что оставившим бернскую чиновничью службу Гессе в марте 1919 года, сразу после переезда под Лугано, в деревушку Монтаньолу.

Клейн и Гессе идентичны во всем. Бегство Клейна, бросившего жену и детей, в Италию - это бегство Гессе в Монтаньолу, изменены лишь географические названия; совпадают и мысли и приключения Клейна с событиями в личной жизни Гессе в первые несколько дней пребывания в арендованном Доме Камуцци - вплоть до самоубийства Клейна, которое у Гессе было лишь попыткой. Плод воображения Гессе - лишь танцорка Терезина, воплощающая недостижимую „самость“ и служащая контрпроекцией жены Клейна-Гессе. Фрустрация в отношениях с Терезиной, образующей в паре с неизвестным партнером по танцу „аниму“ Клейна, - это отчаяние Гессе обрести тождество с собою, со своей авторитарной формацией. Идеал Я, несмотря на понимание цели, остается непреодоленным, и спасение лишь в перерождении через смерть в материнском лоне - в водах озера. И Гессе перерождается в Клингзоре, герое повести „Последнее лето Клингзора“ (1919).

История Клингзора, живописца, поэта и философа, разыгрывается в гессевском Доме Камуцци и рисует мыслимый тогда для Гессе в реальной жизни и тогдашнем его реальном состоянии финал индивидуации - изображение собственного автономного комплекса в автопортрете. Живопись здесь символическая визуализация архетипа „образа“, „самости“, состоящего из двух пар, из двух двойных проекций Гессе. Клингзор - проекция, „второе рождение“ гениального китайского поэта Ли (Тай) Бо (701-762), жившего в непрерывном творческом горении, ощущавшего в себе целый мир и не страшившегося одиночества, певца печали и мужества, равного в своих вечных скитаниях могучей природе; а поэт Герман, „альтер эго“ Клингзора, - проекция друга Ли Бо, великого Ду Фу (712-750), мечтателя и страдальца, готового к самопожертвованию отшельника. Символов вожделенной „самости“ предстает кажущаяся стареющему художнику недоступной „Царица Гор“ Эрсилия, прототипом которой послужила Руфь Венгер (в 1924 году Гессе вступил с нею в короткий и неудачный брак). Эрсилия живет в замке на вершине горы. Восхождение Клингзора и его друзей на эту гору символизирует полноту жизни, которую Гессе испытал вслед за отчаянием „Клейна“, а спуск с горы, сопровождающийся мимолетными объятиями со встречными красавицами, - нисхождение, возврат в „царство матерей“ - к творчеству, целью которого остается лишь создание собственного „образа“ и слияние с этим образом, что является символическим аналогом смерти. „Клингзор“ - мучительное размышление Гессе о том, не оказывается ли искусство в действительности „лишь заменой, трудно дающейся и вдесятеро дорого оплаченной заменой упущенной жизни, упущенной животности, упущенной любви“, не болезнь ли искусство и литература, равно как и их потребление, как и сама духовность. Начиная с подросткового кризиса, вопрос этот Гессе прямо или косвенно решал для себя всю жизнь, изображал его во многих произведениях. Вопрос о болезни связан с „колдовством книги“, с властью духовной культуры, трудно совместимой с бытовыми и биологическими потребностями жизни, и, поставленный без оговорок и виляний, в период кризиса он оказывается для писателя главным препятствием на пути к „магическому“ слиянию с собственным „образом“ - к „образованию“ и „самости“.

И в „Курортнике“ (1923) Гессе бросает юмористически выраженный вызов своему страху перед укоренившимся навязчивым неврозом, открыто объявляя себя невротиком. Жизнеутверждающее воссоединение раздвоенного Я происходит в три этапа. В беседе с врачом курорта Гессе называет объект: болезнь в писателе „первичная сила“... порожденная душой, „оно... самовыражается в пластическом материале“. Затем названное „оно“ предстает в образе мешающего жить соседа-голландца, которого как врага можно устранить, лишь „преобразив, переработав“ его „из объекта ненависти и страданий... в объект любви и братского участия“, и Гессе в деталях воссоздает в своем воображении образ голландца, „вдыхает“ в него свою любовь, отождествляясь с ним. Так же поступает писатель и со своим ишиасом, превращая его в органический атрибут собственной личности.