Магия отступника

— Я должна заботиться о тебе. Я твоя кормилица, — возразила Оликея, но в ее голосе не было убежденности, а взгляд не мог оторваться от сына.

— Как и Ликари. Присмотри пока за ним. Если ты мне понадобишься, я смогу за тобой послать.

— Как пожелаешь, — с облегчением отозвалась Оликея и поспешно вернулась к Ликари.

Мальчик-солдат последовал за Вуртой и ее помощниками. Они отвели его в тесный шалаш из обмазанных глиной веток, полный пара. Посередине над очагом кипел большой медный котел. Прежде чем войти внутрь, все разделись. Как только дверь плотно закрылась за ними, жар и духота сделались почти невыносимыми.

— Для начала твоя кожа должна раскрыться, — пояснила Вурта, — чтобы как следует впитать мазь.

Ему пришлось сидеть на стуле, пока в кипящую воду окунали полосы плотной ткани. Кормильцы дали им слегка остыть, чтобы их удалось отжать, после чего сразу же принялись обертывать ими мальчика-солдата. Ткань не обжигала, но была достаточно горячей, чтобы вызвать неприятные ощущения. Мальчик-солдат стиснул зубы и вытерпел новое испытание. Когда ткань сняли, его кожа сделалась ярко-алой, а пятна на ней казались черными. Кормильцы торопливо принялись втирать мазь в его тело. Полностью покрыв его кожу склизкой жижей, поверх они заново обернули его исходящей паром горячей тканью. От жары и едкого мятного запаха мази у мальчика-солдата закружилась голова. Только что проглоченная им пища колом встала в желудке. Он страстно пожелал, чтобы Оликея оказалась рядом и спасла его от кормильцев Кинроува.

Я с ним согласился.

— Они прикончат тебя таким обращением, — предупредил я. — Прислушайся-ка, как колотится твое сердце. Ты едва дышишь из-за пара и вони. Вели им отпустить тебя. Им придется тебя послушаться — ты же великий. Ты получил то, зачем сюда пришел: тебе вернули Ликари. Тебе стоило бы уйти и увести их с Оликеей обратно к клану. Давай поищем другое решение наших затруднений.

Ему становилось трудно дышать. Воздух был горячим, а едкий запах мази лишь усугублял положение.

— Я сделаю все, что должен… — тем не менее ответил он — и слова замерли у него на губах.

Один кратчайший миг он дышал музыкой, а не воздухом. Она невесомо приподняла его. Он вздымался вместе с ней, парил на ней, рвался в небо из земных пут… А потом, столь же внезапно, вновь очутился в собственной плоти, сражаясь уже не за глоток воздуха, а за музыку, которую вдыхал еще мгновение назад.

— …чтобы вновь обрести Лисану, — закончил он дрогнувшим голосом.

Мальчик-солдат широко раскинул руки, пытаясь вернуть себе музыку.

— Вы почувствовали это? — с изумлением спросила Вурта. Другие кормильцы согласно и благоговейно забормотали.

— Он будет танцевать, — объявила Вурта, но ее тон вмещал куда больше, чем слова. — Кинроув прав. Став целым, он превратится в русло для магии. Танец уже нашел его. Мы должны поторопиться, чтобы он успел доесть остаток необходимой пищи.

Но было уже слишком поздно.

Они вывели мальчика-солдата из шалаша, все еще обернутого в горячую ткань поверх травяной мази. Выйдя из темноты на свет, он вдохнул чистого и прохладного лесного воздуха, радостно приветствовавшего его. И кровь, бегущая по его жилам, обратилась в музыку. Он начал танцевать.

Кормильцы тревожно загалдели. Двое схватили его за руки и попытались его удержать.

— Нет, нет, еще рано! — окликали его они. — Ты еще не готов!

— Скажите Кинроуву! — завопил кто-то другой. — Быстрее, быстрее!

— Приведите его кормилицу! — предложил еще один. — К ней он может прислушаться.

Когда прибежала Оликея, я услышал ее голос. Но мальчик-солдат — нет. Его захватил восторг музыки и движения сильнее, чем опьянение, глубже, чем обморок. Я окликал его, тянулся к нему — так ныряют в глубокое холодное озеро, чтобы вытащить товарища, выпавшего за борт. Но я так и не смог до него добраться. К моему ужасу, мы больше ничем не соприкасались. Словно вместо того, чтобы объединить, магия Кинроува еще более полно нас разделила.

Оликея бросилась к мальчику-солдату и поймала его руки.

— О, мне не следовало позволять им тебя забрать! Мне не стоило тебя слушать! Невар, Невар, перестань танцевать! Перестань! Вернись ко мне!

Но он не послушался. Вместо этого он попытался вовлечь Оликею в свой танец. Он стиснул ее руки и потащил ее за собой сквозь шаги, наклоны и повороты. Кормильцы Кинроува испуганно закричали, четверо из них перехватили Оликею и вырвали из хватки мальчика-солдата. Им пришлось бороться с ней, удерживая ее, пока она визжала, царапалась и пыталась вернуться к нему.

— Это не поможет! Он тебя не слышит. Если ты позволишь ему схватить себя, он потащит тебя и затанцует до смерти. Вспомни о своем сыне, вспомни о мальчике! Останься здесь и позаботься о нем!

Я лишь мельком увидел их борьбу. Глаза мальчика-солдата были широко раскрыты, но на людей он не смотрел. Он видел деревья и играющий на молодой листве свет. Видел дрожь одинокого листка, и его пальцы вторили ей. Он ощутил ветерок, легко погладивший его лицо, и, пританцовывая, пошел назад, словно подхваченный им. Как и у многих тучных людей, его ноги оказались на удивление сильными. Его движения были изящными и уверенными: казалось, мазь расслабила и смазала его мышцы. Он поворачивался, кружился, поднимал руки к небу, подражая вздымающемуся над шалашом влажному дыму. Из-под его полуприкрытых век я увидел Кинроува, которого поддерживали двое кормильцев. В глазах мага стыло смятение.

Слишком рано. Лишь одна его половина танцует! Я не знаю, что теперь будет. Покажите мне миску с похлебкой. Сколько он успел съесть?

Оликея рухнула на колени, все еще рыдая и вскрикивая. За ее спиной я заметил тощую фигурку Ликари, спешащего к матери; одеяло свисало с его костлявых плеч. Когда мальчик увидел меня, с его губ сорвалось тихое поскуливание. Показывая на меня пальцем, он заплакал и тоже упал на колени. Меня утешило лишь то, что Оликея тотчас же обернулась на его голос. Она чуть не задохнулась, а потом поползла к сыну. Когда он поднялся на ноги и заковылял ко мне. Оликея поймала его и прижала к груди. По крайней мере, он в безопасности от безумного танца Кинроува.

А я — нет. Музыка струилась по моим венам, точно кипящая вода по трубам. Она обжигала болью и в то же время подбадривала. Это ощущение напомнило мне о том, как меня в детстве раскручивал вокруг себя старший брат. Голова кружилась, я не мог ни на чем удержать взгляда. Меня переполняло ожидание неминуемой беды. Когда Росс хватал меня за запястье и лодыжку и начинал вертеть, я прекрасно понимал: если он вдруг разожмет руки, я окажусь весь в синяках. Но я также помнил, что рано или поздно брат устанет и постарается осторожно опустить меня на землю. Именно это и позволяло мне наслаждаться этой забавой.

Но танец мальчика-солдата не сулил передышки. Я не мог найти его в тесном сплетении музыки и танца. Он сливался с ними, а вовсе не со мной. Я стал лучше чувствовать собственное тело — или тело, некогда бывшее моим. Мои легкие работали, как кузнечные меха, во рту пересохло. Захваченный музыкой, мальчик-солдат танцевал. Он вертелся, чуть подпрыгивал, низко наклонялся и покачивался, словно дерево на ветру. С каждым шагом он все больше удалялся от меня, глубже погружаясь в волны музыки.

Я мельком заметил Кинроува, сидящего в принесенном для него кресле. Его лицо было мрачным, но руки двигались в едином ритме с танцем мальчика-солдата, как если бы он управлял им. Так ли это было? Пугающая мысль. Глаза мальчика-солдата сузились до щелок. Я сосредоточился на том немногом, что мог увидеть. По большей части это было небо и быстро мелькающие стволы деревьев. Заплаканная Оликея. Одна из кормилиц Кинроува, почесывающая нос. Стена шалаша. Кинроув, чьи пальцы танцуют вместе со мной.