Магнат Пушкин

Александр внезапно улыбнулся.

— Знаете, Пушкин… Вы и впрямь достойный выпускник Лицея, и я начинаю жалеть, что не учредил его раньше. Вы и Пущин сегодня доказали мне пользу подобных учебных заведений. Великолепно, господа лицеисты!

Я рассмеялся.

— Ваше Величество, это только одно из многих изобретений, которые могут изменить будущее России. Если, конечно, вы готовы их поддерживать. Россия богата на таланты.

Он посмотрел на озеро, затем на меня, и в его взгляде появилось что-то новое — решимость.

— Продолжайте. Я слушаю. Вы что-то хотите для себя?

— Вовсе нет. Денег у меня достаточно. К наградам я довольно равнодушен. Карьеру чиновника делать не намерен. Земли… Они не так дороги. Куплю, если нужда появится. Так что, просить для себя лично мне вроде бы и нечего. Хотя… — выдержал я небольшую паузу, а государь глянул на меня с прищуром, — Организуйте Тайную полицию. Буду премного благодарен.

— Вы желаете её возглавить?

— Упаси Бог! Конечно же нет! — истово замотал я головой, — Но представление о её работе и первоначальных задачах могу представить. Пока летите — ознакомитесь от скуки. Не понравится, выкинете эти листы, как юношеский бред.

— Не пойму я вас, Александр Сергеевич, а когда я не понимаю — мне это не нравится. Объясните мне, в чём ваша выгода — заниматься на свои деньги теми же торпедами, и уж тем более просить меня учредить ещё одну надзорную службу.

— Прежде всего, я дворянин, Ваше Величество.

— И что с того?

— Вот видите, — огорчённо махнул я рукой, — Даже вы перестали воспринимать дворян, как точку опоры для государства. И я вас понимаю. В моей семье предпочитают говорить на французском, а мой отец даже стихи сочиняет исключительно на этом языке. Зато спроси его, почём нынче рожь в его имении и какие запасы у его крепостных на зиму заготовлены — никогда не скажет. Ибо не знает. Самое смешное — он не виноват! Его так научили. Стихи, философия, богословие и французский язык — всё это здорово, но дворяне перестали служить России! Отчего я ничего не собираюсь просить за изобретение торпед — так я дворянин в исконном значении этого слова. У меня есть земли в Крыму, и я заинтересован в их защите. Я уже передал адмиралу Грейгу своё изобретения по средствам связи и делаю для него самолёты. Это мой вклад в оборону Отечества, как дворянина. Зачем мне ещё что-то просить от вас?

— Допустим. А зачем вам ещё один надзорный орган?

— Я изобретатель. И меня уже посещали иностранные шпионы, желающие выведать тайны изобретений для нужд своих стран. Это, во-первых. Во-вторых, я помещик. И мне не понравится, если некоторые вольнодумцы начнут подговаривать народ к бунтам. Хоть я за своих крестьян и спокоен — они у меня сыты, хорошо зарабатывают, дров у них в достатке и крыша не течёт. Даже если вся губерния взбунтуется, мои люди такое вряд ли подхватят. Сытый и довольный народ бунтовать не станет.

— Вы забываете про Веру в Господа, — сыграл государь желваками.

— Я — нет. А вот крестьянин и его жена могут позабыть, если у них по зиме от голода дети начнут умирать. Один за другим. И нет, я не против Веры. Мы просто говорим про разное. Может, я не самый лучший христианин, но на службы хожу. Жертвую изрядно и звонницу за свой счёт храму воздвиг. На позапрошлой неделе часовенку в Бородино заложили.

— На месте битвы?

— Нет, в той деревне, где у меня ветераны поселены, что вместе с Кутузовым всю Европу прошли и обратно вернулись.

— Вы ни мне, ни матушке об этом не рассказывали, — отстранённо заметил Александр.

— А разве обо всём нужно говорить? И, кстати. Раз уж мы затронули вопрос Веры, мне можно высказать пару своих мыслей на этот счёт, которые я считаю аксиомами?

Ох, как его проняло! Едва зубами не заскрипел.

— Извольте, — бросил Император, а тон его был настолько холоден, что им можно айсберги в Арктике замораживать.

— Самодержавие должно заботиться о народе, как Бог о своих детях.А крепостное право — грех перед Богом и Россией, — надавил я на больную мозоль Императора, зайдя с его слабого места — Веры.

Государь наш глубоко религиозен, оттого и считает наивно, что Вера в Бога многие косяки его управления исправит.

Ну-ну…

Глава 20

— Ваше Сиятельство, к вам Морозов Савва Васильевич просится, — доложил мне дворецкий, когда я после завтрака под кофе просматривал только что доставленные письма и газеты.

— Зови.

Савва зашёл с таким торжественным видом, словно его только что орденом наградили. На согнутой руке он нёс четыре отреза ткани.

— Чай будешь? — встретил я его вопросом, уже зная, что кофе он не любит и не понимает.

— Благодарствую, — осторожно присел он за стол, — Я вот новые ткани принёс. Всё получилось, как вы и говорили.

— Сейчас посмотрим, но ты пока мне своё мнение скажи. Годные ткани вышли?

— Не то слово, Ваше Сиятельство! — заблестели у него глаза, и он даже про чай забыл, начав рассказывать.

Повезло мне с фанатиком своего дела. А говорит-то как красиво. Не каждый поэт про любимую так расскажет, как Савва про ткани. Он то в кулаке ткань пожмакает, то ладонью пригладит, любуясь ей на отсвет, то растянет, чтобы показать возросшую эластичность ткани с добавлением вискозы.

Собственно, результат я заранее знал. Лариса каждый день про свой проект рассказывала, за которым сама же и приглядывала.

Но расскажу по порядку.

Всё началось с мозгового штурма. Увидел я, сколько соломы у нас без дела заскирдовано, и офигел. Впору Великую китайскую стену вокруг села из неё возводить.

Вот и заставил я своих тульп думать. Серёга, понятное дело, тут же про порох и взрывчатку всякую принялся рассуждать. А вот Лариса про вискозу вспомнила. А что такое вискоза? Правильно — обычная целлюлоза, разведённая в щелочи до кашеобразного состояния и пропущенная через фильеры, чтобы сформировать нить. Потом их обрабатывают кислотой — и вот тебе вискозные нитки готовы. Успевай только сматывать.

Целлюлозу у меня уже варят из соломы. А этой соломы у меня — завались. Не знаю куда девать, а держать такое количество пожароопасного материала страшно. Если полыхнёт на ветру — полсела выгорит.

Так что два отреза у Морозова — это лён плюс вискоза, в разных соотношениях. А вторые два отреза — это уже лён с шерстью.

Да, пошла уже первая шерсть от староверов. Не зря я для них почти тысячу десятин болот под пастбища осушил. Теперь шерсть вычёсывают. Тонкие сорта пойдут на ткани, а что потолще — на войлок и валенки.

Вот. Кому радость, а кому думай теперь, где я ещё хотя бы два — три котла — скороварки быстро раздобыть смогу. И у кого мне сланцев или угля заказать — дровами топить — это низкий пилотаж. Лес до слёз жалко.

— Ладно. Рад, что всё получилось. Ты мне лучше скажи, кто участие принимал?

— Два студента — химика, пятеро рабочих, и бабы, намотчицы и что на стане работали. Тех дюжина, — старательно перечислил Морозов, загибая пальцы.

— Значит так. Тебе триста, студентам по сто, — вытащив портмоне, начал я шелестеть ассигнациями, — рабочим по двадцатке и по десять женщинам. Передай, что я всеми доволен.