Магония

Значит, там, в тени, все на ушах. Событие мирового масштаба.

Проверяю Азу – она спит – и достаю визитку, что мне дали перед ангаром на Шпицбергене.

Аза как раз отлучилась в туалет. Вошёл парень в чёрном костюме и тёмных очках, сказал «спасибо», дал карточку и ушёл.

Теперь я гадаю, как давно федералы за мной следили. Азе я так и не рассказал – думаю, ей не стоит знать. Наверное, никому не стоит.

На их месте я бы себя не нанял. Я знаю больше, чем должен. На их месте я бы себя убил.

Снова смотрю на спящую Азу. Слушаю её дыхание. Мы летим домой, но кто знает, как долго мы сможем там оставаться?

В этой коже Аза выглядит совершенно другим человеком. Но это не так. Она по-прежнему Аза. Вот например. Когда мы сели в самолёт, она посмотрела на меня и сказала:

– Ты на что пялишься?

– На тебя.

– Не привыкай. Думаю, эта кожа выйдет из строя. Будет прикольно. Я стану выглядеть как разлагающийся труп – вот тогда и посмотрим, захочешь ли ты держать меня за руку.

Неправда. Она станет всё больше синеть, ей будет всё тяжелее дышать, и то, что случилось, повторится снова. И я буду держать её за руку. Мы просто надеемся, что эта версия лучше той, что предложила Аза.

У неё чёрные косы и тёмная кожа. То же тело. Однако я знаю, что это Аза – для меня она осталась прежней.

Тот же большой рот. Те же удивительные странные глаза. Тот же голос. Те же слова.

Если я сейчас дам ей бумагу и ножницы, она за три минуты вырежет Эмпайр-стейт-билдинг. Если спрошу её о чем-либо, она тут же составит об этом мнение. Правильное, неправильное – однако Аза тут же выскажет мне, что думает. Она всегда такой была. И такой осталась.

– Сколько я спала?

– Весь полёт.

– Я ещё жива?

– Конечно.

– Потому что это как сон – возвращение домой.

– Мы справимся.

Хотел бы я себе верить. Всё наше с Азой знакомство я был Королём уверенности, но кое в чём я блефовал. И сейчас блефую. Я ничего не знаю. Я сломан, сбит с толку, напуган и убеждён, что Азу вот-вот пристрелит охрана аэропорта.

Когда мы выходим из самолёта, Аза целует меня, по-настоящему, – наверное, все пассажиры краснеют, и я тоже. Тем не менее, подхватываю её на руки и несу прочь через проход, отделяющий воздушное судно от дома.

Люди вокруг смеются. Думают, мы милые. Или мерзкие.

На самом деле люди думают, что мы обычная влюблённая парочка. И на миг так оно и есть. 

Глава 30 {Аза}

Ожидаю увидеть на месте дома воронку, узнать, что семья пропала. Или обнаружить, что дом оцепила полиция или Дыхание – в общем, кто-то, кто заберёт меня и запрёт на корабле или в тюрьме, без разницы. Окрестности кажутся неправильными: ни неба вокруг, ни снега, ни льда. Твёрдая земля под ногами.

Сворачиваю к себе, ожидая неминуемого возмездия. Маганветар знает, откуда я. Зэл знает, куда я пойду. Кто-нибудь непременно меня выследит.

Кроме Дыхания, которые сознательно дали мне уйти. Наверное, кто-то приказал. Кто? Возможно – возможно! – нам дали немного времени. Вероятно, магонийское правительство желает, чтобы я оставалась здесь внизу. Не знаю. Даже предположить не могу.

Я не та, кем должна быть. Чужачка, во всех смыслах слова. Моя мать – убийца и преступница и, наверное, сейчас в магонийской тюрьме. Возможно, я тоже убийца и преступница. Задумываюсь об отце. Он у меня вообще есть? Никто никогда не говорил. Почему я ни разу не спросила?

На улице тихо, но не слишком. Несколько птиц, но они не говорят, просто поют.

Небо чистое. Солнце светит. Наверху ничего, и вроде бы никто не в курсе, где я. Я могла бы (если б свихнулась) вообще позабыть о Магонии.

Даже ветерка нет. Холодно, но не так, как на Шпицбергене.

И мой дом здесь, передо мной. Жёлтая входная дверь. Синяя машина на подъездной дорожке. Вмятина на боку.

Именно при виде неё я начинаю плакать. Может, ничего не было. Может, я просто вернулась из школы, вылезла из машины Джейсона, разве что немножко запыхалась. Нормально. Вот только он держит меня за руку, чего прежде не случалось. Мы никогда раньше не демонстрировали в открытую своих чувств.

У него порван ворот и грязь на лице. Меня разбирает смех. Грязь? Серьёзно? После всего? Одна лишь грязь?

Хотя мир ещё вертится, и мы живы.

Я смотрю на Джейсона. Чувствую прикосновение его руки. Ощущаю пульс, бьющийся в его пальце.

– О чём думаешь? – спрашивает Джейсон, будто уже не знает.

– Родители дома.

– Ты готова?

– И близко не готова.

– Может, войдём через гараж?

– Или влетим, – говорю я и чуть не всхлипываю, потому что ощущаю потерю. Большую.

У меня нет плана. Куда мне ещё идти, как не сюда? Дом. Нет, не дом.

Дом

.

Разворачиваюсь и иду прочь. Нет. Не могу увидеться с родителями, не так. Посмотрите на меня. Я не…

– Знаешь, – говорит Джейсон напряжённо и быстро, значит, едва сдерживает волнение, – знаешь про эффект Ганцфельда?

– Нет.

Слушаю его, но не останавливаюсь. Джейсон не соблазнит меня игрой в факты. Иду быстрее.

– Это когда мозг усиливает нервные сигналы в поисках исчезнувших. Например, если просто так пялиться на чистое небо, то у тебя начнутся галлюцинации. Если долго смотреть на снег, то увидишь города.

– С Магонией всё не так, – перебиваю его я.

Как он может нести подобное после того, что увидел?

– Ученики Пифагора уходили в тёмные пещеры и оставались там, чтобы достичь этого состояния. Мудрость из ничего. Астронавты тоже такое видят. И исследователи Арктики. – Он берёт меня за руку, тарахтит без остановки, не даёт уйти. – Заключённые в одиночных камерах. Даже есть термин «тюремное кино». Вспышки цвета ночью, фигуры, образы. Некоторые думают, что наскальные рисунки в Ласко создавались в темноте. Художник изображал то, что видел, когда видеть было нечего. Опускал пальцы в краску и рисовал в кромешной тьме свои галлюцинации. Их можно увидеть, только если достаточно долго там простоять. – Пялюсь на Джейсона. Он тоже смотрит на меня. – Никто не знает, почему мозг создаёт эти образы. Он хочет что-то видеть. Все те прекрасные вещи, что появляются из синевы. И из темноты. Так же, как ты. Твоя небесная страна – самая красивая в мире. Я тебе верю. Я её видел. И сейчас немножко вижу. – Он указывает вверх. По небу быстро движется небольшое безобидное судно. – Даже те, кто никогда не сталкивался с чудом, могут в него верить, Аза Рэй. Даже те, кто никогда не видел света, те, кого держали в темноте, те, кто ослеп от снега или молнии, – даже они верят в невозможное. Я тебе верю. И твоя семья тебе поверит.

– Но я не я.

– Ты – это ты. – Мы молчим, а потом Джейсон добавляет: – А ещё мне тоже страшно.

– Да? – Мне почему-то легче.

– Да. Но по крайней мере мы не боимся друг друга.

Смотрю на него:

– Уверен?

Он чуточку долго колеблется.

– Нет. В смысле, я тебя не боюсь. Разве что ты меня?

Я улыбаюсь:

– Я очень, очень тебя боюсь.

Мы идём к моему дому.

Думаю о том дне, который не помню, когда я появилась здесь пятнадцать лет назад, новорожденная, никто, и меня положили в чужую постель, в чужом теле. Я должна была умереть, но выжила, потому что эти люди заботились обо мне, даже не зная, что я такое. Они так старались поддержать нечто сломанное. Они меня любили.