Макарыч
Шрифт:
Все ж пришлось Макарычу вернуться в зимовье. Одному. За конем. Еле втащил жену в телегу, внес в избу. Вздул свет. Когда распрягал коня, жуткая мысль мелькнула — жива ли Марья? И вмиг руки стали непослушными. Кое-как отправив коня в сарай, в избу кинулся.
Марья лежала все так же недвижно, как положил ее лесник. Лицо желтое, как высушенный осенью лист, — чужое и незнакомое.
Лесник подставил к ее губам зеркало. Оно чуть подернулось пеленой. Завидев это, Макарыч изо всех сил принялся растирать, отхаживать жену. Лишь к утру та задышала заметнее, чаще.
А когда Макарыч сел
Марья пришла в себя не скоро. А открыв глаза и глянув на стол, заплакала в голос.
— Чево ты, Марья?
Та показала на письмо:
— Зоя померла. Об ей там.
— Как так?! — побледнел Макарыч.
— Почтарь вчера привез. Читал.
— Кем писано?
— А этими бродягами, как и наш Колька.
— Прямо нам и прислали?
— Кольке оно отписано.
— Как жа приключилось-то?
— Сказывают, коняга подвела.
— Брешут, поди!
— На што им это?
— Поди, не углидели девку?
— Не-ет. Пишут, будто сгинула она враз. Как только наш проводил ее докудова-то. Там лошадь ее толь в пропасть аль в обрыв скинула. Она там враз и померла.
— Хватились поздно?
— Говорят, враз возвернулись. Да от Зойки уж одно званье осталось, — заголосила Марья.
Макарыч долго сидел, уронив голову на руки. Не верилось в Зойкину смерть. Девчонку эту давно за свою считал. В невестки прочил. Как теперь Кольке об этом сказать? Как передать письмо? Что будет с парнем? Такое перенести не всяк сумеет. И Макарыч, стиснув трубку, сидел за столом, обхватив руками голову. На время из этого состояния вывел плач Марьи. Он подсел к ней.
— Ты сибе побереги. Саму еле возвирнул. Видать, не судьба им была.
— Я как про то услыхала, света не взвидела. Как же Колька-то будет?
— Ентот шибко не затужить, небось. Убиватца не станить, — зло процедил сквозь зубы Макарыч.
— Господь с тобой, отец! Ты в своем уме? Ведь она ево невеста.
— У Кольки таких невест с этап набиретца. Ен Зойку кинул ба, как нас.
— Забудь обиду, отец. Сгоряча все. Молод ить.
— Не вступайси. Ишь, аблакат выискалась! Чуть не преставилась сама. А ему, поглянишь ишо, ето горе, што до ветру по малой сбегать. Ты жа извелась тут напрочь.
— Да ведь хотя и не легла в душу девка, за невестку уж считала.
— Я тут сибе чуть бобылем не счел…
— Ох, отец! Дороженьки я к ручыо не видела. Как скрутило-то — не помню. Думалось, что не прихватит эдак-то. Оно и прихватило.
— То-то вовремя подоспел, — Макарыч только тут вспомнил про платок. Достал его из мешка, подал жене.
— Мне?
— Кому жа?
— Да разве я девка в такое рядиться?
— А ты рядись, краля моя невенчанная. Хочь к стари тибе побалую. Хто ишо про тибе вспо м нить да позаботитца? По душе ль платок?
Марья уткнулась лицом в подарок. Скрывала слезы бабьей радости. Первый раз в жизни получила она в дар. Сроду ей такого никто не делал. И Макарыч смотрел в окно на тайгу. На душе было черно-черно, студено. И не уходила от глаз Зойка. Давя тяжесть, вздохи,
Макарыч курил до зеленых огней в глазах. Он знал, что завтра ему придется нести письмо в отряд. Нести его к Кольке. А как? Как передать его в руки? Ведь, что ни говори, оторвать от себя парня он не мог. И чем дольше длилась размолвка, тем чаще вспоминал он его. Чаще маленьким, каким он был вначале. Однажды тот пошел в тайгу за махов кой. Любил Колька эту лохматую горьковато-сладкую ягоду. Ел ее горстями. Не боясь, лез за нею в глухие распадки. Так вот однажды, не предупредив Макар ы ча, ушел спозаранок. Знал наперед: одного не пустил бы лесник. Уже смеркалось, а Кольки все не было. Макарыч охрип, звавши мальчишку. Думки одна другой чернее приходили на ум. Но где искать? У лесника одна дорога, у Кольки — не счесть. Вот уж и звезды желтыми цыплятами выскочили из-под толстой клушки-луны, а мальчишки все не было.И тогда около зимовья развел Макарыч большой костер, чтоб, заметив его, нашел бы малец дорогу домой. Или, почуяв дым, откликнулся. Сверху сушняка хвойные лапы выложил домиком, чтобы пламя повыше поднялось. Из ружья стрелял. Прислушивался. Иногда казалось — шаги слышит. Приляжет ухом к земле — нет, все тихо.
Только свое ошалелое сердце кричало неуемно. Из-за его крика и чудились шаги в тайге, Макарыч хотел еще раз из ружья пальнуть. Да треск из кустов услыхал. Кто-то торопливо через бурелом пробирался. Пыхтел. Ворчал. Лесник бросился туда и вдруг услышал:
— Отец, тише. Он уснул. Не буди. Я его убаюкал. Мы с ним дружить станем, — показал Колька леснику на оттопырившийся комок за пазухой. Там что-то сопело, причмокивая.
— Каво ж те Господь подкинул? Черт шалай!
— И не подкинул. Я его выследил. Хошь знать, полдня за ним бегал, а когда он от матухи сбег, я его и сграбастал.
— На што? А еж ли матка за им по твоим следам нагрянить? Што тады станетца? Куды денем- си?
— Не боись! Я ее стрельну. Но Митьку не отдам, — заупрямился Колька.
— Ужо и нарек шпану патлатово, — рассмеялся лесник. Он хотел было взять у мальчишки медвежонка.
Но Колька не дал:
— Я сам. Он мне рожу лизал. Я его с рота малиной кормил. А Митька попервах не брал, а потом стал харчиться. Прямо языком слизывал. Я ему лапой не дал в рот лезть.
— Што ж те рот, отхожка, што ль? На што зверя в ево пугцаишь?
— Митька не зверь. Он маленький. Мы с ним дружить станем. Думаешь, мне одному хорошо, когда ты на обход уходишь? Я же скучаю. Теперь мне вовсе не будет страшно. И мы тебя вдвоем ждать станем.
— Пошто долго блукал?
— Говорю, Митьку следил.
— Я ужо чуть не рехнулси, тибе поджидаючи.
— А зачем? Что, я дорогу не знаю домой?
— Хто ж тя разумеит. Не спросясь, смоталси. Просил, штоб не сбегал без ведома.
— А я и не удирал. Куда мне податься-то? За Митькой ходил.
Медвежонок этот и впрямь полюбился Кольке. Но Макарыч оказался прав. И, выждав, когда лесник уйдет на обход, нагрянула в зимовье матуха.
Колька и не ожидал такую гостью. Кинулся в сенцы. Думал, Макарыч, забыв что-то, вернулся. Но, увидев медведицу, тут же закрыл дверь на засов. Очутившись на печке рядом с Митькой, понял, что там — матуха. А та…