Македонский Лев

Парменион потряс головой. — Ужин? Я только что убил человека. Как ты можешь спрашивать меня об ужине?

— Я убил много людей, — сказал Клеарх. — Но как это относится к еде? Он был жив. Теперь — нет. Он был дураком; надо было ему послушать Ксенофонта, да отдохнуть сначала хорошенько. Но он не стал. Так что… чего желаешь вкусить за ужином?

Парменион встал, почувствовав легкое прикосновение, и посмотрел в лицо старика. — Ты не презираешь меня, так? Почему? Я знаю, что ты недолюбливал меня, когда был моим судьей на Играх. Так почему сейчас ты дружелюбен ко мне?

Клеарх встретил его взгляд и усмехнулся. — Человеку свойственно менять его мнение, парень. Теперь, раз ты, похоже, не в состоянии решить, что будешь есть, я приготовлю тебе немного рыбы в кислом молоке; она хорошо пойдет на пустой желудок. Теперь мойся и переодевайся. Завтра тебе предстоит долгий путь верхом.

— Завтра? Куда я отправляюсь завтра?

— Коринф, возможно, подойдет для начала, но думаю, Ксенофонт отправит тебя в Фивы. У него там есть один друг, человек по имени Эпаминонд. Он тебе понравится.

***

— У нас бывают такие смелые мечты, — говорил Ксенофонт, пока они шли вдвоем по саду под ярким лунным светом, — и порой боги смеются над нами. Я желал покорить Персию, повести объединенное войско в величайшее царство мира. Вместо этого живу как отошедший от дел старикан. Ты желал обрести любовь и счастье; но лишился и того, и другого. Однако ты молод, Парменион, у тебя еще есть время.

— Время? Без Дераи всё теряет смысл, — отвечал Парменион. — Я ощущаю это глубоко в душе. Она была единственной. Мы были так близки в эти пять коротких дней.

— Знаю, это прозвучит жестоко, но, возможно, твоя страсть обманывает тебя. Ты еще не набрался жизненного опыта и, быть может, слегка обезумел. А в Фивах есть много женщин, способных сделать мужчину счастливым.

Парменион посмотрел на искуственный пруд, глядя как убывающая луна отражается в его поверхности.

— Больше я не полюблю, — произнес он. — Никогда больше не открою своего сердца, чтобы снова испытать такую боль. Когда умерла мать, я почувствовал себя брошенным и одиноким, но где-то глубоко в душе предвидел такой конец — и, возможно, готовил себя к нему. Но Дерая? Как будто зверь с огромными когтями возник внутри и вырвал мне сердце. Я ничего не чувствую. У меня нет ни грез, ни надежд. За миг до поединка я хотел, чтобы Нестус убил меня. Но он сказал мне, что потребовал смерти Дераи.

— Не очень умно с его стороны, да? — сухо заметил Ксенофонт. Парменион не улыбнулся.

— Убив Леарха той ночью, я испытал нечто сродни удовольствию. Я праздновал его смерть. Но сегодня я убил человека, который не заслуживал смерти, увидел, как огонь жизни гас в его глазах. Что хуже всего, он умолял меня не наносить смертельный удар.

— Он бы умер в агонии от ранения в живот, — сказал Ксенофонт. — Как бы там ни было, ты положил конец его страданиям.

— Но суть не в этом, правильно? — тихо спросил Парменион, глядя среброволосому афинянину в лицо.

— Да, суть не в этом. Ты уничтожил его, и на это больно было смотреть. Ты также нажил себе врагов. Никто из видевших поединок не забудет, как он погиб. Но в Фивах ты сможешь начать новую жизнь. Эпаминонд хороший человек, и у него найдется место для тебя.

Парменион сел на мраморную скамью. — Дерая видела сон обо мне, но он был ложным. Ей снилось, что она стоит в храме, и я пришел к ней, одетый как полководец; она назвала меня Македонским Львом.

— В этом есть добрый знак, — сказал Ксенофонт, вдруг почувствовав вечернюю прохладу и задрожав. — Давай вернемся в дом. У меня есть кое-какие дары для тебя.

Клеарх разложил подарки на длинном столе, и Парменион сначала приблизился к бронзовому нагруднику. Доспех был сработан просто и не повторял, как более дорогие нагрудники, очертания мужского торса. Но он был прочен и мог выдержать любой удар мечом. В центре, на груди, была изготовленная из железа львиная голова. Парменион глянул на Ксенофонта. — Похоже, она не ошибалась, — прошептал Афинянин. Парменион протянул руку и провел пальцами по львиной пасти. Рядом с нагрудником лежал круглый шлем, тоже из бронзы, с кожаной подкладкой. Еще там были поножи, обитая бронзовыми пластинами кожаная юбка и короткий кинжал с изогнутым клинком.

— Я не знаю, что сказать, — признался Парменион другу.

— Эти вещи должны были стать дарами на день Мужества. Но сейчас, как я вижу, более подходящий момент. Есть еще кое-что, как мне кажется, полезное для тебя.

Он поднял переплетенный кожей свиток и протянул его Пармениону, который расстегнул маленькие застежки и развернул рукопись. — Здесь описаны мои странствия в Персии и поход к морю. Я не считаю себя великим писателем, но в моих трудах есть многое, чему есть смысл поучиться настоящему воину, и многие друзья просили меня скопировать это для них.

— Я никогда не смогу расплатиться с тобой за твою доброту.

— Друзья не нуждаются в расплате, это и делает их друзьями. А теперь готовься к путешествию. Если повезет, спартанцы позабудут о тебе спуся какое-то время.

Парменион покачал головой. — Они не забудут, Ксенофонт. Я позабочусь об этом.

— Ты одинокий человек, и подобные мысли глупы. Спарта обладает властью в Греции и останется при ней через много лет после нашей смерти. Забудь об отмщении, Парменион. Даже мощь Персии не может сокрушить Спарту.

— Конечно, ты прав, — согласился молодой человек, обняв друга.

Но когда забрезжил рассвет, и он выехал из ворот, он подумал о сне Дераи, о Фивах и о тамошнем спартанском гарнизоне. Вражеское войско, ненавидимое и устрашающее, расположенное в центре города с тридцатитысячным населением фиванцев.

Обнажив меч, он посмотрел на его блестящее лезвие. — Я клянусь на тебе, что уничтожу Спарту, — прошептал он. Высоко подняв оружие, он нацелил его на юго-восток и, хотя город был даеко за пределами его зрения, он представил, как меч завис над городом, горя огнем от ярого солнечного света.

— Я храню при себе семена вашей ненависти, — прокричал он, крутя мечом на ветру, — и я знаю, где их посеять.

Да, подумал он, Фивы — это верное направление для Македонского Льва.

Фивы, осень, 382 до Н. Э.

— Меня не волнуют знамения, — проговорил воин дрогнувшим голосом. — Давайте соберем армию и изгоним этих проклятых спартанцев из Фив.

Высокий человек у окна обернулся к говорившему и улыбнулся. Храня молчание, он прочесал комнату взглядом своих темных глаз. — Мы трое, — заговорил он наконец, — храним надежды нашего города в своих сердцах. Мы не можем быть опрометчивыми. — Не обращая внимания на воина, он задержал взгляд на серо-зеленых глазах оратора Калепия. — Спартанцы заняли Фивы, потому что знали, что у нас нет сил противостоять им. Мы должны принять во внимание то, чего они хотят от нас.