Макияж для гадюки

Она бросила трубку, вскочила, как во сне, на автопилоте вылетела из дома, поймала на проспекте частника и помчалась в Озерки. Перед ее внутренним взором вставали картины одна ужаснее другой. Ей представлялся Паша, лежащий на полу в луже крови. В груди у него было огромное пулевое отверстие. Или — торчала рукоять ножа…

Расплатившись с водителем. Надежда буквально взлетела на пятый этаж. Дверь ее квартиры была открыта. В прихожей топтался крупный молодой милиционер с наивным веснушчатым лицом и большими оттопыренными ушами.

— Гражданка Лебедева? — проговорил он, удивленно уставившись на красную растрепанную Надежду.

— Да, — воскликнула та, хватаясь за сердце, где он? Или вы его уже увезли?

— Зачем увезли? — милиционер невольно попятился, отступая в сторону кухни. — Куда увезли?

— В морг! — выкрикнула Надежда страшное слово.

— Почему в морг? Он здесь… — и парень распахнул дверь кухни.

Надежда Николаевна зажмурилась, чтобы оттянуть страшный момент. Затем она собралась с силами и открыла глаза, ожидая увидеть одну из представлявшихся ей по дороге картин.

Однако она увидела совсем другое.

Павел Петрович сидел посреди кухни на табуретке, красный как рак. Под левым глазом у него наливался изумительный живописный синяк. Правое ухо распухло и горело, как вечный огонь на Марсовом поле. Руки он сложил на коленях, а взгляд опустил в пол, как будто изучая узор линолеума. Рядом с ним сидел унылый коренастый милиционер лет тридцати с отчетливо намечающейся лысиной. Он разложил на кухонном столе какие-то бумаги и заполнял их, от усердия высунув кончик языка и покачивая ногой.

— Паша! — воскликнула Надежда, подбегая к Соколову. — Ты жив!

— Понимаешь, Надя, — проговорил тот виновато, — я выходил утром по делам, а когда вернулся, забыл отключить сигнализацию… ну, тут вдруг эти.., ребята ворвались и повалили меня на пол…

— А гражданин Соколов попытался оказать сопротивление, — вредным голосом сообщил милиционер, не отрываясь от бумаг.

— Понимаешь, Надя, я подумал, что это… злоумышленники, — признался Павел Петрович, — ну, после вчерашней истории…

— Что за история? — заинтересовался милиционер и поднял глаза. — С вами вчера что-то произошло?

— Ничего-ничего! — хором воскликнули Надежда Николаевна и Павел Петрович. — Совершенно ничего!

Милиционер окинул их долгим подозрительным взглядом и хмыкнул:

— Допустим.., значит, гражданка Лебедева, я так понимаю, что вы опознаете находящегося здесь гражданина Соколова?

— Опознаю, — с тяжелым вздохом согласилась Надежда.

— Тогда распишитесь вот здесь, — он ткнул кончиком ручки в пустую графу, — и очень вас прошу, предупреждайте своих гостей, чтобы они своевременно отключали сигнализацию…

— Конечно, — энергично кивнула Надежда, расписываясь в клеточке.

— Так и быть, мы не станем возбуждать дело по факту сопротивления при исполнении обязанностей.., не станем, Малинин?

— Не станем, — отозвался из коридора лопоухий милиционер и появился на пороге кухни.

— Спасибо… — пробормотала Надежда. Может быть, чаю? Или кофе? У меня печенье есть, домашнее…

— Мы вообще-то торопимся… — задумался старший сержант Огурцов, — но если уж домашнее…

Через полчаса Надежда Николаевна проводила Малинина и Огурцова и закрыла за ними дверь. При этом она заметила выглянувшую на площадку соседку Марью Петровну. Вид у соседки был весьма заинтересованный, но Надежда сделала вид, что не понимает намеков, и захлопнула дверь своей квартиры.

Когда Надежда вернулась на кухню, Павел Петрович обиженно проговорил:

— Еще печеньем домашним их угощать.., а они меня, между прочим, на пол, и руки за спит ну…

— Я же тебе говорила, что, приходя, надо в первую очередь отключить сигнализацию! — проговорила Надежда Николаевна голосом занудной учительницы младших классов.

— Ну да.., а я забыл, задумался, — покаянно признался Павел Петрович, — а они сразу на пол и руки за спину…

— Ну, конечно, ты, как всякий профессор, очень рассеянный, — подначила его Надежда, — все время думаешь о чем-нибудь умном.., а простые житейские вещи забываешь. Поэтому и папочку перепутал…

— Да не я перепутал, а девица эта! — воскликнул в сердцах Павел Петрович.

— Ну ладно, — сжалилась над ним Надежда, после драки кулаками не машут.

Она намочила полотенце холодной водой и приложила к горящему уху Павла Петровича. С синяком уже ничего нельзя было сделать, теперь он пройдет все стадии — сначала станет фиолетовым, потом с прозеленью и через несколько дней начнет желтеть. Полностью же желтизна спадет только через неделю, так что можно надеяться, что в Париж Павел Петрович попадет с обычным лицом, и французы не испугаются. Однако на всякий случай Надежда все же смазала синяк рассасывающей мазью и нашла в ящике стола темные очки.

— Скажи, Паша, — спросила она с обманчивой лаской в голосе, — будешь ли ты меня слушаться?

— А у меня есть выбор? — ответно спросил несчастный профессор Соколов.

— Вообще-то нет, — честно ответила Надежда. — Так что теперь нам точно ничего не остается, кроме как идти по тому списку. Кто там у нас первый — Севрюгина?

— Севрюгина Л. Б., — с выражением прочитал Павел Петрович, достав из ящика стола злополучный список, — улица Сверхсрочников, дом семь, квартира двадцать восемь…

— Ну, вот и хорошо, — удовлетворенно кивнула Надежда, — улица Сверхсрочников отсюда недалеко, так что с нее и начнем.

* * *

— Ну, и как ты собираешься войти к незнакомым людям? — скрипел Павел Петрович, карабкаясь вслед за Надеждой по лестнице. Он и без того чувствовал себя утомленным и разбитым после столкновения с милицией.

Лифт в доме номер семь по улице Сверхсрочников не работал, к счастью, подниматься пришлось не очень высоко — на пятый этаж.

— Я полагаюсь на интуицию, — отмахнулась Надежда Николаевна, — в общем, буду действовать по обстоятельствам…

Едва она прикоснулась к кнопке звонка, дверь двадцать восьмой квартиры открылась, и перед Надеждой возникла дама, как принято говорить, бальзаковского возраста, то есть то ли прилично за сорок, то ли около пятидесяти. На самом деле Бальзак писал о тридцатилетних женщинах, но с тех пор представления о возрасте значительно изменились.

Дама была весьма солидной комплекции.

На ней был синий шелковый халат, расписанный золотыми иероглифами, из-под которого некрасиво выпирала обильная рыхлая плоть.