Мал золотник…; Туман спустился c гор

Обо всём, что происходило в доме муллы Амира-Ашрафа, хорошо знали все аульчане. Знали со слов Зухры и Умму, которые любили на людях «почесать языки». Поэтому, когда Зухра явилась к Гажар, та, не спрашивая ни о чём, быстро разложила на столе замусоленные карты и тут же поведала ей «всю правду». Зухра была поражена «ясновидением» Гажар, её способностью «отгадывать» чужие тайны.

Положив перед ней новую, хрустящую сторублёвку, сказала:

– Дорогая сестра Гажар, помоги беде моей, избавь мужа от чар иноверки. Стыдно мне за него. Всё принимает из её рук и тут же, не совершив омовения, берется за Коран. А ведь он – мулла. Целый день возится с внуком, который ещё не обращён в ислам, которому до сих пор не сделано обрезание. Но ребёнок – существо святое, и нет греха в общении правоверного с ним. А вот мать его – русская, иноверка. Она никто для нас – ни дочь, ни сестра, ни невестка. Но муж заботится о ней, словно о родной дочери. Дорогая Гажар, сделай так, чтобы он отвернулся от неё, как от нечисти. Даже если мой сын Селим захочет узаконить с ней брак, я буду против. Помоги мне – ничего для тебя не пожалею.

– Хорошо, – кивнула Гажар, – помогу. Отрежь от платья иноверки и от рубахи мужа по лоскутку и принеси мне.

Обнадёженная Зухра на второй же день принесла гадалке два лоскута материи. Гажар при ней бросила их на медное блюдо, подожгла и начала кружиться по сакле, бормоча заклинания. Затем вынесла блюдо во двор и разбросала пепел вокруг себя.

– Всё, теперь твой муж расколдован. Можешь быть спокойна, – сказала она хриплым голосом.

Зухра, поблагодарив, протянула ей ещё сто рублей и, довольная, отправилась домой.

В течение нескольких дней она внимательно следила за мужем, но никаких перемен в его поведении не замечала. Он по-прежнему был внимателен к Марине, проявлял заботу о ней и по-прежнему покрикивал на родную дочь и на неё, Зухру.

«Странно, – думала она. – Неужели колдовство этой русской сильнее колдовства нашей Гажар? Выходит, сильнее. Муж ни в чём не изменился, каким был, таким и остался. Наверное, такова воля Аллаха. И никакая кудесница мне не поможет».

Зухра решила не ходить больше к гадалке.

Амир-Ашраф каждый день ждал приезда Селима, который вот уже около двух месяцев не появлялся в доме.

Наконец, не выдержав, он сказал Кериму:

– Дай этому городскому начальнику телеграмму, пусть немедленно приезжает.

Керим тут же побежал на почту.

Амир-Ашраф переживал и сожалел, что так грубо обошёлся со старшим сыном, ударил его посохом. С тех пор как Селим поступил в институт, он ни разу не наказал его. Да и не за что было наказывать. Селим, хотя и был немного упрямым, не пил, не курил, достойно, как и подобает настоящему джигиту, вёл себя с девушками.

«И как это у меня поднялась рука на него, – сокрушался Амир-Ашраф и тут же успокаивал себя: – Ничего, я – отец. А рука родного отца ни унижения, ни боли не причиняет. Не зря в народе говорят: детей надо любить, как душу, а трясти, как грушу. Вон ювелир Булат не бил сына, смотрел сквозь пальцы на все его проделки, потакал всем его прихотям. И к чему это привело? Вырос – и не стал ни работать, ни учиться. Предался разгульной жизни. Обокрал в городе квартиру своей невесты. И сидит теперь в тюрьме… Да, я правильно сделал. Тоже мне инженер, начальник… Пусть знает, что в своём доме для него и остальных я – начальник…»

Амир-Ашраф не сомневался в том, что Селим в конце концов уступит его желанию и воле…

Думы старика прервал внук. Вбежав в комнату, он повис у него на шее. Вслед за сыном вошла Марина. Она хотела увести ребёнка, но Амир-Ашраф сказал ей:

– Не надо. Пусть будет здесь.

– Он же не даст вам покоя.

– Это хорошо. Развеет моя голова. – Амир-Ашраф поцеловал внука, усадил его на колени. Затем цепким взглядом окинул Марину с головы до ног: – Ты, дочь моя, одень хороший платье, хороший платок.

Марина кивнула и быстро вышла из комнаты. Она не хотела, чтобы Амир-Ашраф видел слёзы радости на её глазах. Она знала, что Селиму послана телеграмма и что скоро он должен приехать. Поэтому Амир-Ашраф и сказал ей, чтобы она хорошо оделась.

Марина догадывалась, что это из-за неё Селим поссорился с отцом. Догадывалась и о том, что Амир-Ашраф хочет насильно навязать её сыну. Зачем? Ради чего? Ради ребёнка? Но ведь насильно мил не будешь. И сын Амир тут не поможет. Да, она любила Селима все эти годы. Любит и сейчас. Но чтобы любовь приносила счастье, она должна быть взаимной. А Селим отвернулся от неё. Зачем же она приехала сюда? Сколько раз она порывалась подхватить на руки сына и бежать куда глаза глядят. Но тут же одёргивала себя: «Не смей! Не делай этого! Вспомни те страшные ночи, когда ты боролась со смертью, в отчаянии падала духом и только любовь к сыну поддерживала твои силы! Вспомни, как ты в первом и, может быть, последнем письме к Селиму умоляла его позаботиться о родном сыне! Тогда твои мысли путались, ослабевшая рука дрожала. Но теперь это всё позади. В мире много добрых людей. И один из них – Амир-Ашраф. Он любит внука, он не даст его в обиду. Теперь ты не имеешь права говорить, что у тебя нет на свете никого из близких и родных…»

Да, Амир-Ашраф заменил Марине отца. Она и сама не заметила, когда у неё появились к нему дочерние чувства. Она потянулась к Амиру-Ашрафу всей душой, видела в нём свою поддержку и опору. Расстаться с ним, с отцом, ей было уже нелегко. Но кроме Амира-Ашрафа её удерживал здесь ещё и… Селим. Маленькая надежда на то, что у него при виде сына вспыхнет любовь к ней, всё-таки теплилась в её сердце.

…Услышав радостный голос Зухры в прихожей: «Вай, вай, Селим!..», Марина вздрогнула, уронила нож – она готовила на кухне ужин – и тут же бросилась в комнату Умму, которую Амир-Ашраф выделил для неё и сына.

Стоя за дверью, затаив дыхание, она прислушивалась к шагам в доме. Вот сейчас с шумом распахнётся дверь и порог переступит он, Селим… «Каков он теперь? Как выглядит в гражданской одежде?.. Как вести себя с ним?.. Холодно протянуть руку… А вдруг кинусь на шею и расплачусь? Нет, нет! Только не это. Надо взять себя в руки. Тише, сердце, тише… Успокойся…»

Глава четвёртая

Селим, войдя в прихожую, обнял, поцеловал мать, похлопал по плечу сестру, пожал руку брату.

– Отец у себя?

– Да, сидит, забавляет внука, – недовольно ответила Зухра.

– Какого внука? – переспросил удивлённый Селим. И сердце его дрогнуло – он понял, кто этот мальчик.

– Моего племянника, твоего сына, – улыбнулся Керим.

– И подруга твоя фронтовая приехала, – добавила Зухра.

Селим посмотрел растерянно на мать, на Умму, на Керима. Догадался, что дело не обошлось без участия этого увальня, во всём покорного отцу. Хотел отругать его, но передумал. Что это даст?..

Селим сожалел сейчас об одном: что не сказал отцу в тот день о Фариде, о своём намерении жениться на ней. Да, если бы он открыл тогда свою тайну отцу, всё могло бы обернуться иначе. А может, и нет? Может, ничего бы не изменилось? Кто знает, как повёл бы себя отец в таком случае. От него всего можно ожидать. Он слишком мягок и слишком добр к людям. А дети для него превыше всего. И ради внука он пойдёт на всё.

Селим был уверен, что отец всё же не решится без его согласия приглашать Марину с ребёнком. Но где-то в глубине души таилось беспокойство: а вдруг это случится? И вот сейчас, войдя в прихожую, он сразу почувствовал, что это свершилось.