Малахов курган

На крик Жандра сбежались офицеры и матросы. Корнилов, превозмогая боль, сказал:

– Хорошо умирать, когда совесть спокойна! Отстаивайте Севастополь… Я счастлив, что умираю за Отечество…

Явились носильщики-арестанты с черными бубновыми тузами, нашитыми на спинах суконных бушлатов. Они разостлали носилки (две палки с полотном между ними) около Корнилова.

Видя, что они не решаются его поднять, боясь причинить боль, Корнилов сам с мучительным стоном перевалился на полотно носилок через разбитое бедро.

Арестанты взялись за палки, подняли и понесли Корнилова под гору, в Морской госпиталь.

Жандр шел рядом и торопил арестантов.

Задний носильщик заметил, что по брезенту стекает струйкой кровь в правый сапог переднего носильщика.

– Митрий, поднимай носилки повыше, – сказал арестант товарищу, – тебе в сапог льет.

Глава восьмая

Один против десяти

Еще до полудня из-за мыса Херсонесской бухты показались первые корабли неприятельского флота. Они двигались в кильватерном строе: одной длинной вереницей. На море господствовал полный штиль, поэтому флот и опоздал к началу бомбардировки. Парусным кораблям пришлось идти на буксире пароходов, пришвартованных с левого борта. Когда корабли построились в один ряд выгнутой дугой и отдали якоря против входа на Севастопольский рейд, они заняли все пространство от Северной косы до развалин древнего Херсонеса.

С батареи № 10 насчитали в боевой линии неприятельского флота 27 кораблей: 11 английских, 2 турецких и 14 французских. По числу кораблей можно было сообразить силу их огня. На флоте неприятеля находилось не менее 2500 орудий; таким образом, залп с одного борта был бы более чем из 1250 орудий. Неприятельский флот занял позицию на почтенном расстоянии от береговых батарей Севастополя. Неприятельский адмирал Дундас действовал осторожно, не желая рисковать флотом.

Севастополь мог отвечать на бортовой залп неприятеля только с береговых батарей всего из 125 – самое большее из 150 орудий. Началось состязание один против десяти.

Корабли неприятеля открыли канонаду. В первом часу дня вся дуга неприятельского флота опоясалась огнем залпов. В это время французские батареи на горе Рудольфа уже замолчали: флот опоздал им на помощь. Да и со своей дистанции, выбранной очень осмотрительно, флот и не мог поражать пояса севастопольских бастионов. Борьба шла только между неприятельским флотом и береговыми батареями.

Башня Волохова, вооруженная всего пятью-шестью пушками, состязалась с английским кораблем «Альбион», а батарея Карташевского из трех пушек поражала английский корабль «Аретуза». Англичане дерзко приблизились к Волоховой башне и батарее Карташевского и за это дорого поплатились. Расположенные на высоком берегу батареи стреляли удачно. Они засыпали английские корабли бомбами и калеными ядрами. Комендоры-матросы действовали с изумительным проворством.

На помощь «Альбиону» поспешил пароход «Поджигатель». На этот раз «Поджигателю» пришлось выступить в роли «гасителя». С большим трудом погасил он пожар на «Альбионе» и отвел его из-под выстрелов. На «Аретузе» тоже вспыхнул пожар. На буксире парохода «Аретуза» ретировалась [240] . Выведя из строя два крайних корабля, артиллеристы северных батарей перенесли огонь на следующий по очереди корабль, «Лондон», и заставили его удачными выстрелами сняться с якоря.

Та же участь постигла затем корабль «Сан-Парейль». Весь левый фланг английского строя кораблей, сильно покалеченных, был вынужден отойти подальше от губительных выстрелов русских береговых батарей. Вооруженные всего восемью орудиями, они одержали верх над эскадрой, вооруженной четырьмя сотнями пушек. На Волоховой башне не было ни одного убитого и только несколько раненых. Ликующим «ура» проводили артиллеристы отступившего противника.

240

Ретироваться – уйти, покинуть поле боя.

Англичане направили огонь своей эскадры против Константиновского форта, назначенного для обороны входа на рейд. На залп из 124 орудий с этих кораблей форт отвечал всего из двух орудий. Форт направил 23 пушки против французской эскадры, стоявшей очень далеко. В столь неравных условиях боя Константиновский форт сильно пострадал. Все-таки, поддерживаемый с батареи Карташевского и Волоховой башни, он успел вывести из строя еще три английских корабля.

На французском фланге неприятельского флота главная тяжесть боя выпала на долю батареи № 10. Каменная Александровская батарея палила по кораблям противника с дистанции около двух верст и мало ему причинила вреда, но и сама понесла небольшой урон. Все же батарея № 10 вывела из строя три французских корабля: «Город Париж», «Шарлемань» и «Наполеон».

Во второй половине дня батарея № 10 сразу замолчала. Молчание батареи встревожило Нахимова: он подумал, что батарея уничтожена или вся орудийная прислуга там перебита. Сообщение с батареей, окутанной дымом, прервалось. На пространстве между морем и Шестым бастионом падали и взрывались тысячи бомб. Из матросов Шестого бастиона вызвались охотники пробраться через поражаемое пространство и узнать, почему батарея замолчала. Нахимов согласился. Матросы пошли к морю оврагом, ловко укрываясь за его крутым обрывом от снарядов. К вечеру, когда канонада с моря утихла, а на суше гремели только английские пушки против левого фланга севастопольских укреплений, матросы, посланные Нахимовым, вернулись. Командир батареи лейтенант Троицкий рапортовал Нахимову, что батарея понесла очень небольшой урон, а замолчала только потому, что орудия донельзя раскалились от пальбы.

В сумерки неприятельский флот прекратил пальбу и покинул свою позицию. Дым над морем растаял. Напротив входа в Севастопольскую бухту маячило только несколько дозорных пароходов.

Жаркий день

Веню разбудили первые выстрелы французов с Рудольфовой горы. Все, кроме батеньки и Хони, были дома. Батенька давно уже не ночевал с семьей.

– Что-то у нас хозяин разоспался! – сказала Анна, заметив, что Веня открыл глаза.

– Хозяину на службу пора, – отозвалась Наташа.

Она сидела на своем обычном месте у окна, только перед ней на столе вместо кружевной подушки высилась белая горка нащипанной корпии [241] . Пальцы Наташи двигались с обычным проворством. Напротив Наташи сидела за той же работой Маринка.

Хони нет дома: она уже ушла в госпиталь. Анна, сложив руки на груди, стояла у самовара. Окинув комнату взглядом, Веня вспомнил, что сегодня все пророчили «жаркий день», вскочил с постели и проворчал, обувая сапоги:

– «На службу, на службу»! А у самих еще и самовар не поспел.

241

Корпия – ветошные нитки или специально выделанная пушистая ткань для перевязки ран.

Самовар стоит еще под трубой у печки и стрекает [242] на поддон красными искорками.

– Сейчас поспеет, хозяин! – отвечает мать, с шаловливой поспешностью сдергивая трубу с самовара, и дует в него; самовар загудел.

– Не до того, чтобы чаи гонять! – говорит Веня, снимая с вешалки свою матроску. – Прощай, мать!..

Веня взялся за скобку двери, но задержался: у него мелькает надежда, что мать остановит его, прикрикнув: «Куда это собрался? Сиди дома!»

242

Стрекать – брызгать, обдавать струей.

Мать молча кивнула Вене.

– Высуни нос, высуни! – говорит Маринка с угрозой, словно на улице трескучий мороз.

– Поди, поди! – подтверждает угрозу Маринки Ольга.

Наташа улыбнулась брату.

Веня шагнул через порог и крикнул:

– Смотрите вы у меня! Женщинам и малым ребятам приказано нынче из домов не выходить!

Он хлопнул дверью и выбежал из дому. На дворе к мирному утреннему запаху кизяков [243] и антрацита примешался запах серы, словно в Корабельной слободке хозяйки затопили печи скверным углем. Вершину Малахова кургана окутывал пороховой дым. Флагшток [244] белой башни лениво плескал гюйсом, вздымаясь над облаком дыма. Гюйс напоминал пеструю трепещущую бабочку, севшую на сухую былинку. Веня еще не успел взбежать на курган, как перебитый снарядом флагшток исчез. Пестрая бабочка испуганно слетела с его вершины и пропала в дыму.

243

Кизяк – спрессованный кирпичик из подсушенного навоза.

244

Флагшток – вертикальный шест для подъема флага.