Мальчик без шпаги

— Отлично! Прекрасная работа, напарник! Полторы штуки твои.

— Но ведь мне положено только тысячу триста?

— Двести — премия за честность и скорость. Убери в свой специальный карман.

— Вот пуговица, — Тимофей робко выложил её на стол.

— Узнал что-нибудь у попа? — не торопясь взять реликвию в руки, спросил Михаил.

— Узнал, — и Тимофей подробно пересказал весь разговор с батюшкой и показал книги.

Михаил слушал его, нервно покусывая губы и пристально глядя в глаза, — отчего даже ни на йоту не лгавшему Тимохе приходилось опускать взор, будто в душе у него кто-то копался. Но Михаил повёл себя совершенно неожиданно:

— Вот что, парень, оставь её себе. Мне она карман тянет. Ну? Чего раскис? Бери, пока дают. Я же вижу, она тебе нравится. Раз цены ей нет, то и продавать её нельзя. Кто знает, может, это, правда, грех. А мне и так грехов хватает.

Тимофей зажал пуговицу в ладони и некоторое время не мог осмелиться задать мучивший его вопрос. В конце концов, решился.

— Миш, а эта пуговица что — ворованная?

Парень даже бровью не повёл.

— Слышь, Тимох, ты мне, вроде, никогда не врёшь?

— Никогда, — поторопился подтвердить Тимофей.

— А почему тогда думаешь, что я тебя обманываю? Я же сказал тебе — на кону я её взял! В карты! Понял?

— Понял.

— Понял!.. — передразнил Михаил. — Что ворованное — ты и так прекрасно знаешь. И знаешь, сколько мне светит за то, что я с малолеткой связался!

— Я тебя не выдам! — вскинулся Тимофей. — Никогда!

— Не выдам!.. — криво ухмыльнулся Михаил, будто Тимофей уже давно сдал его с потрохами. — Тебя кто спросит?

— Извини, Миш, — Тимофею почему-то захотелось заплакать от непонятной и жёсткой обиды, и он с трудом сдержался.

— Ладно, забыли... — смягчился Михаил.

— А можно я ещё спрошу?

— Валяй, тебе всё можно. Ты мне, Тимоха, как младший брат. Только никогда не пользуйся этим. Что нужно, я тебе сам всегда отдам. Спрашивай.

— Миш, а ты в тюрьме за что сидел?

— За драку, — без паузы ответил Михаил, — с тяжёлыми последствиями. Достаточно?

— А в тюрьме как?

— В тюрьме, Тим, как в тюрьме. И народец там разный, и начальство. И как везде — сильный давит слабого и при этом делает вид, что так положено. Не надо тебе этого, Тимох, поверь мне на слово. Не надо. Нет там никакой романтики. «Не верь, не бойся, не проси...» И везде эта долбаная иерархия! Всем надо, чтобы ты в ряд встал, понимаешь? Не в один, так в другой, не в красный, так в черный! Никакой свободы. Свобода только здесь! — Михаил ударил себя кулаком по груди. — Всё остальное — слова для дураков. И дураков, Тим, больше, запомни это. Больше! И эти дураки, даже зная, что они дураки, корчат из себя умных и находят оправдание своей дурости. Вот из-за таких дураков наша страна в отхожем месте! Ай, да ладно... Не люблю я все эти базары, уж сколько говорено.

— Ну, — Тимофею захотелось успокоить его, — ты же мне как брату.

— Как брату, — согласился Михаил.

— Знаешь, я раньше думал, что ты пьёшь водку, как мой батя. А потом смотрю, ты только пиво, и то никогда не видел, чтоб ты больше одной бутылки выпил.

— А это тоже вопрос свободы... — произнес Михаил, глядя куда-то вдаль, и добавил: — Но лучше тебе его никогда на вкус не пробовать.

— Пиво?

— Ну скажешь, пиво! — усмехнулся Михаил. — Вопрос! Если распробуешь, поймёшь, что такое свобода, а... у тебя её уже не будет. Такая ситуация называется парадокс, я в энциклопедии специально читал. А у человека без внутренней свободы — вся жизнь парадокс. Да тебе не понять пока...

— Чё не понять-то? — хотел заспорить Тимофей, но осёкся: действительно не понять.

— Свобода — это выбор пути. Причём можно выбрать всегда, в любое время. Выбрал — пошёл.

— Как путешественник?

— Ну... И как путешественник. У тебя свой путь, у меня — свой. И не ходи по моему. Это не твой! — глаза Михаила сверкнули суровой предупредительностью. — Мы с тобой — два ручья. Слились на время в одном русле и разбежимся. Ты моей воды возьмёшь, я — твоей. И, если честно, чем меньше ты возьмёшь от меня, тем лучше. Знаешь, Тимох, у тебя в душе свет есть, его по глазам видно. А у меня... Короче, напоследок так растолкую: свобода, по-моему, — это когда человек ни от чего не зависит, ни от жратвы, ни от выпивки, ни от покровителей, ни от чиновников, ни от сильных, ни от слабых, ни от родителей, ни от ментов, ни от чего и ни от кого! Усёк?!

— Разве так бывает?

— В идеале нет, но близко к идеалу — это уже от самого человека зависит.

— Надо быть сильным?

— Ты в смысле про мышцы спрашиваешь?

— Угу.

— Мышцы, конечно, хорошо, но не обязательно. Это состояние души и напряжение воли, вот что такое настоящая свобода. Меня в школе учили, что нельзя жить в обществе и быть свободным от него. Красиво сказано и всё, вроде, верно. Но, когда посмотришь на это общество, чем оно живёт, то подумаешь — обмелел народ. И везде сейчас одно: деньги, деньги, деньги...

— Но ведь и мы деньги делаем?

— Делаем, ты прав. Но ты — для того, чтобы выжить, а я — для того, чтобы жить, как умею, как хочу. Я каждый вечер думаю, вот завтра начнётся счастливая жизнь, а она не начинается. Таким, как я, думать так нельзя. Это слабость. Так что, ничего мне ни от кого не надо. И пусть меня не трогают.

— Миша, а ты совсем один живёшь? У тебя что, никого нет?

— Сейчас никого. Да зачем тебе всё это, Тимох?! Не грузись ты! Жизнь и так, как самосвал, ты едешь, а тебе из-за каждого угла подбрасывают, — в глазах у Михаила полыхнули злые огни. — Козлы! Козлы они все! Уроды! Плевать им и на народ и на страну! У меня нутро кипит, когда я телевизор смотрю! Призывают жить честно, с себя бы начали! А эти... Как их? Олигархи! Это вообще... — хотел выругаться Михаил, но глянул на съежившегося Тимофея и сдержался. — Эти новые миллионеры — либо бывшие комсомольцы, либо форца самая низкопробная.

— Форца? — повторил Тимоха.

— Ну, спекулянты. Их папаши и мамаши на «тёплых» местах работали, и они через них всякие редкие товары добывали и своим же друзьями втридорога впаривали. У нас в школе такие были. Кучковались с нами, шпаной, под своих косили. А после школы — мы на нары, а они в академии и банки!

— Тогда точно — козлы, — согласился Тимофей.

— А то...

— У меня отец, когда пьяный, сидит на кухне и долдонит: нет правды в России...

— Правильно долдонит, но на том всё и кончается. Зальют глаза и орут. Вот бы Ленину таких пролетариев, обломался бы он со своей революцией.

— Не, иногда батя такой страшный бывает. Смотрю на него, и думаю — сейчас весь дом разнесёт. И не слышит и не видит ничего!

— И это мы умеем, — задумавшись о чём-то своём, кивнул Михаил.

Тимофей замолчал.

— Знаешь, Тим, если б я мог собрать, как Ермак, отряд отчаянных ребят, я бы партизанить начал, ушел бы в тайгу…

— Здорово! — восхитился Тимофей.

— Ага... только теперь это называется ОПГ.

— О-пэ-гэ?

— Организованная преступная группировка! Так что иди-ка ты, Тимоха, лучше в путешественники. И дуй отсюда в дальние страны! В пустыню какую-нибудь Сахару, там тебе точно никто мозги компостировать не будет.

Услышав такую перспективу, Тимофей тяжело вздохнул. Он не знал, что ответить. Жизнь в будущем никак не представлялась. Её впереди не было, как не было вчера и сегодня. Сколько ещё можно возить рыбу бабушке Ануш, торговать цацками на заправке? И саднило в мальчишеской душе вполне ясное понимание, что школу бесконечно пропускать нельзя, что когда-нибудь за это спросят по большому счету, что с родителями может произойти беда. Уж почти случилась. Однажды отец уснул с непогашенной сигаретой в руках. Тлеющий окурок выпал на ковёр, а через двадцать минут всю комнату заполнил едкий дым. Хорошо, что Тимофей вовремя вернулся домой и быстро залил из ведра начинавшийся пожар, открыл окна. Родители даже не проснулись. Остатки ковра отец утром выкинул, а на полу так и осталось чёрное выгоревшее пятно с кратерами лопнувших пузырей краски по краям. Никто Тимофею спасибо не сказал...