Мальчик по имени Коба
Шрифт:
Для Кеке все было по-грузински очень просто. Она мечтала увидеть своего единственного сына Сосо в рясе. Это было ее заветной мечтой. Это было ее недостижимой мечтой. Ведь они были так бедны. И полторы тысячи рублей в год были для нее несметным состоянием. А инспектор духовной семинарии в Тифлисе, как говорили знающие люди, получал еще больше. И бесплатный стол,жилье… Все это Кеке представлялось в белом и даже не розовом цвете. Она молилась. И в молитвах призывала Господа простить ей и Сосо все их “прегрешения вольные и невольные”. И когда стирала белье в чужих людях,она все время творила молитву внутри себя,произнося лишь сердцем: ”Поми-луй,Господи..”. Эти простые слова утешали ее в конце дня и она,накормив сына простой едой,если он бывал отпущен из школы домой,укладывалась на чолопи с полным сознанием исполненного долга.
Для Сосо же все уже было непросто. Нет, конечно, просто. Если “просто” было фактом, правдой жизни. А не бреднями души. И он хотел размышлять. Он хотел подражать мыслям великих. А великим для него был только олин грузинский поэт, философ и монах, умерший в Палестине. Это Шота Руставели. Он преклонялся перед ним. Шота отказался даже от личного счастья. Он был правдолюбец. Сосо подражал Руставели. И писал,иногда,втайне от других стихи,наполненные грустью и простотой мысли. Руставели был прав. Мысли Руставели не вы-ходили за пределы простого,пределы правды-фактов жизни.
Он понимал его,очень понимал,когда Руставели писал: “..Перебью– Господь простит,-была его обычная фраза.
– Кого Господь любит, того и наказует, – добавлял он любезно.
И методично и садистски наказывал семинариста, обладая недюженной силой и громадной властью в стенах семинарии.
Бутырский по сравнению с ним был разве что ангел, спус-тившийся с небес для проповеди слова Господня среди учащихся тифлисской семинарии.
В семинарских комнатах было душно, когда на улицах города было прохладно. В семинарских комнатах была настоящая под-вальная холодина, когда на улицах пели птицы, дул ветерок и стояло сияние земного цветения, способного растопить алкание и злобу.
Прежде всего семинаристы делились по кастовости на мест-ных, тифлисских, и прочий сброд, появившийся из других городов Грузии, где были духовные училища. Местные смотрели презрительно на прочий сброд. А “сброд” отвечал местным тем же, добавляя к своей ненависти еще и крепкие русские выра-жения, которые без особого труда усваиваются всеми почему-то иноязычным, не русским населением.
Удивителен русский язык.”Он и всесильный, и могучий ,и прекрасный”,он являет твердость и ласковость всех языков:от итальянского,французского до немецкого, но он обладает такой мощью лексики от “матери” и от “отца”, которой не обладает никакой другой язык в мире. Эта удивительно душистая помесь существительных,прилагательных и глаголов вместе,то-есть пред-метов,их качеств и действий в одном лице есть язык,почему-то понимаемый скотиной. Наверное,от страха за свою собственную жизнь. Которая коротка.
Эта душистая лексика страха и скотского содержания в стенах семинарских классов, спален и даже самой святыни, пахнущей постной кашей и несвежей жареной рыбой,-семи-нарской столовой, не говоря уже о храме, где запах ладана смешивался с самой бедностью в ее неприкрытом виде, прони-зывала весь смысл содержания семинариста.
Старшие дежурные, старшие спальные…,старшие над млад-шими, учащие на учащимися –сложная иерархия внтурисеми-нарских отношений заключалась в подсматривании, подслуши-вании,слежке гласной и негласной. Эта была система, унаследо-ванная от старой бурсы и смягченная успехами цивилизации русского языка на литературном поприще.
Существовала как бы забота о подрастающем поколении бу-дущих священослужителей. И как бы такой заботы и не сущест-вовало. Существовали как бы благие намерения. И как бы эти благие намерения рассыпались впрах от совместного бессилия преодолеть трудности жизни текущего момента, который всегда оставался быстро текущим, никогда не останавливался,но в своей занудности, бестолковости и беспринципности делать “хорошо”, а получается всегда почему-то “плохо”, все эти благие намерения и составляли смысл безалаберной жизни семинарии. То-есть от-сутствие смысла пребывания в ней.
Хотя смысл-то на самом деле был. В результате окончания такой семинарии и получения через шесть лет, по окончании бо-гословского курса, новых возможностей в жизни.
Шагание по лестнице жизни…По ступеням должностей,кото-рые, хотя и редко, но открывались перед убогим сословием из деревень и весей. И многие находили в этом свое призвание. Многие, но не Коба. У этого был свой мир ценностей, возни-кавших в его зрении в форме действий и представлений, в которых учеба уже не являлась чем-то необходимым и само собой разумеющимся. Чем проще и яснее, тем лучше и дальше. Чем дальше, тем проще. Чем проще, тем ближе к правде. А “правда” выписывадась в его сердце как русский колобок. Но, который и от лисицы уйдет. И в воде не утонет. И в огне не сгорит.
Училищные инструкции требовали распорядка работы для учащихся. А распорядок всегда бюрократия. То-есть такое сос-тояние дела, когда дело должно делать, но при определенных обстоятельствах можно его и не делать. Старшие спальные должны внимательно следить за порядком в спальнях семи-наристов,помогать тем кто лишь недавно переступил порог семинарии. Но это дело можно поставить и на практичекую ногу. Что и делали спальные. Они не только заставляли застилать постели за себя. Но и по многу раз до прихода дежурного, выделяемого из монашествующей братии, издевались над новичками,требуя от них многократного перестилания постели. Такой порядок вещей считался естественным и не под-вергался сомнению в его справедливости. К слову надо сказать,что Коба на втором году обучения назначенный спаль-ным дежурным так сумел организовать это дело,что за счи-танные секунды все самостоятельно быстро и красиво застилали свои постели. Что вызывало восхищение даже у дежурных монахов из преподавателей. От исполнителей не требовалось никаких подношений Кобе. А только честное и беспрекословное подчинение и не только,когда он исполнял свою семинарскую должность. А, вообще, когда он того требовал. Эта удивительная способность Кобы захватывать силу и волю окружающих его семинаристов, превращая их в колесики и винтики исполнения “общественных поручений”, а вовсе не поручений самого Кобы, как считали окружающие, прославила его в семинарии уже в первый год обучения. И он стал известен даже самому свирепому Абашидзе. Который с этих пор внимательно, злорадно и подоз-рительно стал, не глядя на самого Кобу, приглядываться к долговязому семинаристу.
Что же касается самого Кобы,то он превратил бюрократи-ческие замашки семинаристов в своего рода коллективное вы-полнение семинаристами механических операций. О которых теперь они даже и не задумывались. Они просто делали. И это был процесс бездумного исполнения. Автоматизм, спасавший многих от выполнения кучи мелких обязательств перед “стар-шими” . Они уже не платили им “дани” в форме завтраков, обедов,булок,кусков колбасы и других видов подачек,искони су-ществовавших в семинарии.
Такое положение дела не могло пройти бесследно для самого Кобы. Налаживание им “производства поведения” семинаристов между занятиями вызвало кучу негодования среди старших по курсу. Мнения разделились. “Меньшинство” было за Кобу. А терявшее дармовые завтраки и обеды составили большинство. Так возникла “большая склока”. Которая и была доведена до сведения Кобы в форме “черной метки”-продолговатой бумаж-ки,окрашенной в черный цвет и означавшей скорую физическую расплату за нарушение неписаных законов семинарии. Коба как и всегда ответил на такое внимание “старших” презрительной улыбкой и виртуозными ругательствами в полголоса. Он уже давно понял,что дело не в “истине”, но “правде” . А “правда” –это победа и торжество над собственными врагами. И они имеют гораздо большую цену,чем какая-то там “истина”.
События развивались молниеносно. На занятиях по “житиям святых”– инспектор Абашидзе,который сам считал себя одним из столпов агиографии,сурово произнес:
– Сильвестр Джибладзе! Рассказывайте житие великомученика Евстафия Плакиды.
Сильвестр Джибладзе был главой “большевиков”против Кобы. Он считал,что только “чистые грузины”,а “не какие-то осе-тино-грузинские выродки” должны изменять законы семинарии. Сильвестр числился прекрасным студентом с большим бу-дущим. У него был один, но существенный недостаток для семи-нарии. Он был слишком “чистым грузином”. И слишком часто подчеркивал это свое мнимое превосходство перед другими семи-наристами. Рука об руку с этим недостатком, которое мнилось самим Джибладзе как достоинство, шел второй не менее значительный. Это была вспыльчивость.За которой уже и сам начальник переставал быть начальником. И авторитетов в такой момент у вспылившего Джибладзе уже не было и быть не могло. Джибладзе начал с места в карьер: