Мальчик по имени Коба

Для Кеке все было по-грузински очень просто. Она мечтала увидеть своего единственного сына Сосо в рясе. Это было ее заветной мечтой. Это было ее недостижимой мечтой. Ведь они были так бедны. И полторы тысячи рублей в год были для нее несметным состоянием. А инспектор духовной семинарии в Тифлисе, как говорили знающие люди, получал еще больше. И бесплатный стол,жилье… Все это Кеке представлялось в белом и даже не розовом цвете. Она молилась. И в молитвах призывала Господа простить ей и Сосо все их “прегрешения вольные и невольные”. И когда стирала белье в чужих людях,она все время творила молитву внутри себя,произнося лишь сердцем: ”Поми-луй,Господи..”. Эти простые слова утешали ее в конце дня и она,накормив сына простой едой,если он бывал отпущен из школы домой,укладывалась на чолопи с полным сознанием исполненного долга.

Для Сосо же все уже было непросто. Нет, конечно, просто. Если “просто” было фактом, правдой жизни. А не бреднями души. И он хотел размышлять. Он хотел подражать мыслям великих. А великим для него был только олин грузинский поэт, философ и монах, умерший в Палестине. Это Шота Руставели. Он преклонялся перед ним. Шота отказался даже от личного счастья. Он был правдолюбец. Сосо подражал Руставели. И писал,иногда,втайне от других стихи,наполненные грустью и простотой мысли. Руставели был прав. Мысли Руставели не вы-ходили за пределы простого,пределы правды-фактов жизни.

Он понимал его,очень понимал,когда Руставели писал: “..Перебью я эту стражу И ворота вам открою, Вы появитесь внезапно И ворветесь вслед за мною.” Великий монах писал и просто,и ясно, и правдиво. Грузия теряла остатки своей независимости. И не только русские были этому виной. Мусульмане тоже. При училище было татарское отделение. Учили татар. Как и грузин. Учили русскому языку. А татары писали на арабском. Тогда и грузинам следует писать по-грузински. А они пишут по-русски. Несправедливо. Эти татары,эти мусульмане всегда получали пре-имущество перед грузинами среди русских. И так всегда и во всем. Грузия маленькая нация. А мусульман в России тьма тьмущая. Они обязаны использовать русский алфавит,а не свои закоручки. У Грузии древний алфавит. Грузинский алфавит надо сохранять. Правда в Тифлисе выходят газеты на русском, грузинском и татарском языках, использующих национальный алфавит. Но ведь на Кавказе русским нет нации более предан-ной,чем грузины. И мусульмане всегда косо поглядывали на грузин за их привер-женность русской империи. И абхазы ,и чечены,и татаро-монголы,которые называют себя азербайджанцами,-все они при-соединились к России не добровольно как это сделали грузины.А сделали это они потому,что знали,что персы еще хуже русских. Все же остальные нации Кавказа лишь “склонили свои головы перед русским царем”. Вот почему для Сосо не только Руставели, но и грузинский автор Казбеги с его романом “Нуну” так понятен и близок. Только Коба герой романа “Нуну” смог правильно оценить прав-ду жизни и пожертвовать родиной, женой, жизнью за свободу страны. Вот это настоящий горец. Если он проливает кровь,если он разбойник по мнению других…. Это неважно. Он герой. Поэтому нет наций. И не должно их быть. Есть горцы. И не горцы. Есть герои. Есть простые смертные. И для Кавказа есть только такие герои как Коба. И больше героев нет. Коба просто горец. Он герой для всех горцев. Он пример. Он тот,на кого следует равняться остальным героям. Они пример на все времена. Сосо так желает походить на Кобу. Во всем походить. Плохих черт у Кобы нет. Может быть они и есть. Но следует ли об этом думать? Нужно думать о главном. Главное и есть правда! И лицо его сияет от гордости и радости. Он понимает,что только такой пример может быть примером для подражания. А вовсе не сутана монаха, который тщится освоить литургику и гомилетику. Который погружается в бесконечные описания житий агиографии. В жития святых легко войти.Трудно выйти. А потому и не следует глубоко выходит в эти премудрости духовной жизни. Главная жизнь впереди. Сделать себя самого таким какм он себя видит. А он видит перед собой Кобу. Мо-лодого Кобу. Такого долговязого парня с рябинами на лице, худого и сухого,у которого одна рука сохнет.Ну,не сохнет.А просто плохо работает.Да и важно ли это.Важно изучить науку, науку руколводить людьми. Как это делал Коба. У него и обра-зования-то не было. Он людей понимал. Он дышал их жизнью. В нем была страсть к справедливости. Вот это и есть жизнь. Это и есть правда. А не заумные уроки духовной школы,которую нуж-но окончить,чтобы поступить в семинарию Тифлиса. Чтобы нав-сегда покинуть,надоевший ему дом Кеке и ее вечные стенания и молитвы. Хочется ей,пусть молится. Ему уже всего этого предос-таточно. Для него жизнь-это вихрь. Для него жизнь-это длинная лестница. На вершине которой и грозы, и молнии, и бури, и бес-конечные штормы. И он сам на вершине. Он. Коба. И ему пят-надцать лет. И он выберет жизнь правильно. Нужно только еще подучиться. Не надо быть образованным. Надо быть грамотным. И быть героем как Коба. А Кеке? А Кеке пусть остается в Гори. Ведь для нее нет ничего, кроме Гори. А есть Бог? Которому она молится. Ну и пусть молится. Он пойдет другим путем. ГЛАВА ПЯТАЯ “Не ревнуй злодеям,не завидуй делающим беззаконие,ибо они как трава, скоро будут подкошены…” Пс.,36,1. Выйдя с похвальным листом из училища, Сосо (уже Коба среди товарищей) не боялся своей головы, своего ума, но пове-дение его среди учащих,то-есть,учителей,попрежнему было при-мерным и показательным.Тяжелое это дело в голове иметь одно,а поведения быть другого. Даже если очень захотеть,-не каждому дано. А тем более юноше пятнадцати лет. В это время мыслей казалось бы никаких. То-есть ,они конечно есть,но еще детские, а не серьезные, еще взятые из учебников да навеянные строгими голосами учителей да наставников. Но не тут-то было.Коба имел свое мнение обо всем про-исходящем. И это мнение было твердым. Такая форма внут-реннего резонерства свойственна обычно детям из интелли-гентских кругов, где обучаются даже и музыке. И в совершенстве с детства изучают там всякие языки. Но здесь дело совсем другое. Совсем иное. Здесь горец-герой встал в душе юноши,но не мужа,встал во весь рост и навсегда.Встал во всей своей народной простоте. От бесприютной домашней забитости и внутреннего упорства и сопротивления, обеспеченного строптивой кровью пращуров, от симптомов лютой ненависти,пережитой в результате инфекционной болезни, возникло чувство внутренней правды, которая изначально всегда проста.И поэтому он,Коба,как носитель этой правды является ее выразителем. И будет выра-зителем такой правды до конца своих дней. Эта “правда” должна была найти выход из него самого. Она должна была излиться на окружающих. Которые способны были ее постигнуть.Те,кто не понял “его правды”-все без исключения его враги. Хотя этого они еще пока и сами не знают. Поэтому пока они еще могут быть его друзьями. Но обстоятельства жизни все поставят на место. И это важно. Потому что правильно. И душа юноши, имеющего такие установки, становится кремнистой и не податливой. Предсто-ящие суровые обстоятельства жизни, только отверждают ее для принятия будущих единственно правильных решений,про которые говорят:”Его ведет Судьба”.Но судьба ли? В Тифлисе духовная семинария не поразила Кобу своим убожеством. Да и как поразить. Если более бедной была их комната в Гори. Да и горийское духовное училище не блистало чистотой комнат.И запахи постных блюд настраивали желудки на иное восприятие пищи, чем пища духовная. Учились за страх, а совесть оставляли про запас. Если пот-ребуется. На всякий случай. Однако о таких случаях история умалчивает. Главное Кеке уже не было рядом. И его уже не могли смущать ее молящие глаза с явным и бесконечным стра-данием, смотревшими на него. А это уже была воля. Последние начала, связывавшие его с домом, с правилами поведения грузин-ского родства, рассеялись как дым в атмосфере на половину взрослых и развитых ребят, панически боявшихся только верста-ния в солдаты. Ученики находились на полном обеспечении семинарии. И подчинялись круглосуточно его распорядку. Редко кто из учеником ходил по помещениям в одиночку. Принцип “стаи” поощрялся самими условиями жизни семинаристов. Это был своего рода принцип “коллективного руководства”. Своя небольшая стая проверенных и преданных Кобе семинаристов у него уже была. “Второй Сосо”,Капанадзе и Гоги вместе с Кобой поступили в тифлисскую семинарию. Когда семинарские монахи оставляли учащихся без присмот-ра, серые классы, грязные окна семинарских комнат сотрясались от стона голосов полных энергии и задора. Появление нед-ремлющего ока свирепого инспектора монаха Абашидзе прев-ращало весь этот зверинец молодых павианов в немую груду дурно пахнущих тел, внимающих гипнотическим пассам своего удава. Удав был неповоротлив, но зол, холоден и бесстрашен. При необходимости пускал в дело кулаки. Или избивал жертву до полусмерти в своем кабинете. Откуда не раз и не два слышались душераздирающие крики его несчастных. Он запретил публичное истязание другим учащим семинарии. И меру наказания и способ его исполнения взял на себя.

– Господь простит,-была его обычная фраза.

– Кого Господь любит, того и наказует, – добавлял он любезно.

И методично и садистски наказывал семинариста, обладая недюженной силой и громадной властью в стенах семинарии.

Бутырский по сравнению с ним был разве что ангел, спус-тившийся с небес для проповеди слова Господня среди учащихся тифлисской семинарии.

В семинарских комнатах было душно, когда на улицах города было прохладно. В семинарских комнатах была настоящая под-вальная холодина, когда на улицах пели птицы, дул ветерок и стояло сияние земного цветения, способного растопить алкание и злобу.

Прежде всего семинаристы делились по кастовости на мест-ных, тифлисских, и прочий сброд, появившийся из других городов Грузии, где были духовные училища. Местные смотрели презрительно на прочий сброд. А “сброд” отвечал местным тем же, добавляя к своей ненависти еще и крепкие русские выра-жения, которые без особого труда усваиваются всеми почему-то иноязычным, не русским населением.

Удивителен русский язык.”Он и всесильный, и могучий ,и прекрасный”,он являет твердость и ласковость всех языков:от итальянского,французского до немецкого, но он обладает такой мощью лексики от “матери” и от “отца”, которой не обладает никакой другой язык в мире. Эта удивительно душистая помесь существительных,прилагательных и глаголов вместе,то-есть пред-метов,их качеств и действий в одном лице есть язык,почему-то понимаемый скотиной. Наверное,от страха за свою собственную жизнь. Которая коротка.

Эта душистая лексика страха и скотского содержания в стенах семинарских классов, спален и даже самой святыни, пахнущей постной кашей и несвежей жареной рыбой,-семи-нарской столовой, не говоря уже о храме, где запах ладана смешивался с самой бедностью в ее неприкрытом виде, прони-зывала весь смысл содержания семинариста.

Старшие дежурные, старшие спальные…,старшие над млад-шими, учащие на учащимися –сложная иерархия внтурисеми-нарских отношений заключалась в подсматривании, подслуши-вании,слежке гласной и негласной. Эта была система, унаследо-ванная от старой бурсы и смягченная успехами цивилизации русского языка на литературном поприще.

Существовала как бы забота о подрастающем поколении бу-дущих священослужителей. И как бы такой заботы и не сущест-вовало. Существовали как бы благие намерения. И как бы эти благие намерения рассыпались впрах от совместного бессилия преодолеть трудности жизни текущего момента, который всегда оставался быстро текущим, никогда не останавливался,но в своей занудности, бестолковости и беспринципности делать “хорошо”, а получается всегда почему-то “плохо”, все эти благие намерения и составляли смысл безалаберной жизни семинарии. То-есть от-сутствие смысла пребывания в ней.

Хотя смысл-то на самом деле был. В результате окончания такой семинарии и получения через шесть лет, по окончании бо-гословского курса, новых возможностей в жизни.

Шагание по лестнице жизни…По ступеням должностей,кото-рые, хотя и редко, но открывались перед убогим сословием из деревень и весей. И многие находили в этом свое призвание. Многие, но не Коба. У этого был свой мир ценностей, возни-кавших в его зрении в форме действий и представлений, в которых учеба уже не являлась чем-то необходимым и само собой разумеющимся. Чем проще и яснее, тем лучше и дальше. Чем дальше, тем проще. Чем проще, тем ближе к правде. А “правда” выписывадась в его сердце как русский колобок. Но, который и от лисицы уйдет. И в воде не утонет. И в огне не сгорит.

Училищные инструкции требовали распорядка работы для учащихся. А распорядок всегда бюрократия. То-есть такое сос-тояние дела, когда дело должно делать, но при определенных обстоятельствах можно его и не делать. Старшие спальные должны внимательно следить за порядком в спальнях семи-наристов,помогать тем кто лишь недавно переступил порог семинарии. Но это дело можно поставить и на практичекую ногу. Что и делали спальные. Они не только заставляли застилать постели за себя. Но и по многу раз до прихода дежурного, выделяемого из монашествующей братии, издевались над новичками,требуя от них многократного перестилания постели. Такой порядок вещей считался естественным и не под-вергался сомнению в его справедливости. К слову надо сказать,что Коба на втором году обучения назначенный спаль-ным дежурным так сумел организовать это дело,что за счи-танные секунды все самостоятельно быстро и красиво застилали свои постели. Что вызывало восхищение даже у дежурных монахов из преподавателей. От исполнителей не требовалось никаких подношений Кобе. А только честное и беспрекословное подчинение и не только,когда он исполнял свою семинарскую должность. А, вообще, когда он того требовал. Эта удивительная способность Кобы захватывать силу и волю окружающих его семинаристов, превращая их в колесики и винтики исполнения “общественных поручений”, а вовсе не поручений самого Кобы, как считали окружающие, прославила его в семинарии уже в первый год обучения. И он стал известен даже самому свирепому Абашидзе. Который с этих пор внимательно, злорадно и подоз-рительно стал, не глядя на самого Кобу, приглядываться к долговязому семинаристу.

Что же касается самого Кобы,то он превратил бюрократи-ческие замашки семинаристов в своего рода коллективное вы-полнение семинаристами механических операций. О которых теперь они даже и не задумывались. Они просто делали. И это был процесс бездумного исполнения. Автоматизм, спасавший многих от выполнения кучи мелких обязательств перед “стар-шими” . Они уже не платили им “дани” в форме завтраков, обедов,булок,кусков колбасы и других видов подачек,искони су-ществовавших в семинарии.

Такое положение дела не могло пройти бесследно для самого Кобы. Налаживание им “производства поведения” семинаристов между занятиями вызвало кучу негодования среди старших по курсу. Мнения разделились. “Меньшинство” было за Кобу. А терявшее дармовые завтраки и обеды составили большинство. Так возникла “большая склока”. Которая и была доведена до сведения Кобы в форме “черной метки”-продолговатой бумаж-ки,окрашенной в черный цвет и означавшей скорую физическую расплату за нарушение неписаных законов семинарии. Коба как и всегда ответил на такое внимание “старших” презрительной улыбкой и виртуозными ругательствами в полголоса. Он уже давно понял,что дело не в “истине”, но “правде” . А “правда” –это победа и торжество над собственными врагами. И они имеют гораздо большую цену,чем какая-то там “истина”.

События развивались молниеносно. На занятиях по “житиям святых”– инспектор Абашидзе,который сам считал себя одним из столпов агиографии,сурово произнес:

– Сильвестр Джибладзе! Рассказывайте житие великомученика Евстафия Плакиды.

Сильвестр Джибладзе был главой “большевиков”против Кобы. Он считал,что только “чистые грузины”,а “не какие-то осе-тино-грузинские выродки” должны изменять законы семинарии. Сильвестр числился прекрасным студентом с большим бу-дущим. У него был один, но существенный недостаток для семи-нарии. Он был слишком “чистым грузином”. И слишком часто подчеркивал это свое мнимое превосходство перед другими семи-наристами. Рука об руку с этим недостатком, которое мнилось самим Джибладзе как достоинство, шел второй не менее значительный. Это была вспыльчивость.За которой уже и сам начальник переставал быть начальником. И авторитетов в такой момент у вспылившего Джибладзе уже не было и быть не могло. Джибладзе начал с места в карьер: