Мальчик с Голубиной улицы

И эта заброшенность, эта первобытная, первозданная лесная тишина и возможность появления медведя — все было жутко, и мы закричали:

— Ау! Ау!

— Ау-у!.. — откликнулась чащоба, и лес сделал шаг нам навстречу и жутко сомкнулся вокруг.

А мы шли и не переставая кричали:

— Ау! Ау!

Темный лес раздавался и снова смыкался.

Теперь мы шли за Булькой, который каким-то чудом отыскал тропу и бежал впереди, принюхиваясь к следам, и повизгивал: «За мной! Все в порядке!»

В лесу стало темнеть.

В сумеречном свете на фоне неба четко вырисовывался великан в шляпе. Он стоял, не шевелясь, упираясь головой в звезды, и, расставив руки, ждал нас.

Булька с неистовством залаял.

— Кто идет? — отчаянно храбро крикнул Микитка.

Человек молчал.

Мальчики остановились.

— Смотри, смотри! Шевелится…

Действительно, там, в неясном сумраке, что-то шевелилось и, кажется, перебегало с места на место.

Мальчики, затаив дыхание, вглядывались и вслушивались в ровный, нарастающий, а затем снова утихающий шум.

— Я говорил, говорил! — зашептал Котя.

— Ни гу-гу! — прикрикнул Микитка.

— Да, завел, а теперь — ни гу-гу!

Котя всхлипнул, кулаком размазывая по грязному лицу слезы, и вдруг сказал:

— Ой боже ж мой!

— Задушу! — Микитка показал сжатые кулаки.

Котя зажмурил глаза и притих.

— Ну, я пошел, — сказал Микитка, однако не двигаясь с места и вслушиваясь.

— Сейчас как возьмет, как ахнет, вот увидишь! — снова заныл Котя.

Взошла луна и осветила чучело с широко расставленными руками, в старом цилиндре.

— Ура! — громче всех закричал Котя. И пошел, топая своими походными башмаками, и первый появился на бахче, сияя персиковыми щеками. — А ну, где здесь кавуны, где здесь дыни?

Под чучелом дремал с холодным ружьем сивый дед в старой солдатской бескозырке с красным околышем. А вокруг, на сухой песчаной почве, среди желтеющей ботвы, словно привязанные веревками, спали нежно-лимонные дыньки и грубо-зеленые, полосатые киевские кавуны.

— Дед, почем кавуны? — весело крикнул Микитка.

Дед приоткрыл глаза, медленно возвращаясь из своего какого-то очень далекого мира.

— Эй, хлопчики, чи заблудились?

— Заблудились, дедушка, — признался Микитка, утирая нос рукавом.

И вслед за ним все утерли нос рукавом и всхлипнули.

Дед вытащил из свитки глиняную люльку, трут и кремень и, одновременно высекая огонь и прижимая толстым каменным пальцем табак в люльке, стал пыхтя ее раскуривать.

Мальчики стояли и смотрели на это колдовство.

— А куда вы, к примеру, путь держите, хлопчики? — спросил дед.

— Мы ищем гору рафинадного сахара, — гордо сообщил Котя.

— Ищите, детки, ищите.

— А куда, в какую сторону идти?

— Так то все равно, на все четыре стороны можно идти.

— А далеко?

— Далеко, детки, далеко. — Он изучающе поглядел на нас. — Идите, детки, идите, может, когда и дойдете.

Он запыхтел люлькой и закашлялся. А может, это он так смеялся?

5. Филька синий жупан

Котя все ждал появления краснокожих индейцев с перьями на голове и окровавленными кинжалами в зубах. Но, не описанные ни в одной Котиной книжке, из ночи скакали всадники в стоячих шапках с голубыми хвостами.

На улицах, на базарах появились люди в синих жупанах и с оселедцем на бритом черепе, с пышными висячими усами, пили мед и горилку, и повсюду катилось запорожское: «Эге-ге!..», но вдруг с их языка срывалось немецкое слово — «файн» или «гут».

Однажды у ворот так свистнули, что, кажется, они сами по себе раскрылись, и во двор влетел на коне свистящий казачонок в высокой шапке с голубым хвостом и широчайших шароварах, заполнивших сразу весь двор.

— Гий, гий на тебя! — кричал он кому-то, вертясь на коне. — Черт твою маму парив!

В летящем голубом хвосте, в больших, зачем-то нашитых на жупан бронзовых пуговицах, каждая из которых была как маленькое солнце, в чубе, в перламутровых глазках и в будущих усах под носом была какая-то неудержимая жажда разбоя. От казачонка несло махоркой, сеном, самогоном.

Здесь его помнили совсем маленьким мальчиком — Филькой в картузе без козырька. Живя в одной комнате с приказчиками, он вставал ночью и отрезал им все пуговицы, и поэтому утром лавка долго не открывалась, а он в это время играл с мальчиками в пуговицы и продавал их гроссами.

В чай он вливал касторку, и приказчики, побросав деревянные аршины, бегали как затравленные; в табак же он подсыпал порох, а вместо соли добавлял в борщ такое, что приказчики выливали его собакам, но и те, понюхав, отворачивались.

Когда Фильке давали лейку побрызгать пол, он не просто брызгал, как все мальчики на свете, а с большой фантазией, очень художественно выписывал на полу короткие слова, прочитав которые покупатели схватывались за грудь, точно получали выстрел в сердце.

В стулья он предусмотрительно втыкал булавки или шпильки и, когда кто-то с криком вскакивал, улыбался. Но когда приказчики пили водку или вокруг смеялись и были чем-то довольны, Филька хмурился и думал: как бы их проучить, чтобы не смеялись, а плакали, чтобы, принося бутылку водки, выносили бутылку слез. И он придумывал такое, что, говорят, даже домовой разводил руками.

Хозяин обломал на спине Фильки сорок деревянных аршинов, но однажды, сопоставив расходы с результатами, задумался, и с тех пор, говорят, в лавке появились железные аршины. Но к тому времени Фильки уже не было. Он убежал.

И вот он нашел для себя подходящую компанию и появился снова.

— Амба! — крикнул Филька, прыгая с коня.

Он хотел ввести жеребца в дом, но жеребец не вошел в дверь, и Филька, с презрением оглядев этот «парадный» вход, привязал его к крыльцу.

Он осмотрелся, за что бы ему сразу приняться, и, увидев на крыше голубей, заложил в рот два пальца и свистнул. Подняв с крыши голубей, Филька, подпрыгивая, свистел до тех пор, пока они не превратились в еле видимые точки и достигли седьмого неба. Тогда, прицелившись, он выстрелил. И все, у кого были глаза, видели, как один голубь стал падать прямо на Филькино ружье, желая, наверное, разглядеть, кто его убил.

На крыше появился Микитка:

— Зачем голубку стрельнул?

— Тебя не спросил, — сказал Филька.

— Скажи: зачем голубку загубил?

— А ну, ссаживайся! — крикнул Филька.

— Нужна она тебе, голубка, катюга.

— Я что сказал: скатывайся! — Филька хлопнул по голенищу нагайкой.

— Да, держи карман шире, — отвечал Микитка.

Филька вскинул ружье, делая вид, что хочет стрелять.

Микитка спрятался за трубу.

— Поймаю, кишки вытяну и на аршин намотаю, — погрозился Филька и понес голубя на кухню, пожелав, чтобы в него запекли засахаренный грецкий орех. Он, Филька, знает местечковые блюда!