Мальчик с саблей

* * *

Однажды Хадыр снова встретился с огнем.

Той ночью его разбудил своими каменными шагами Иннерфилд. Случилось что-то выходящее за рамки обычной жизни, потому что до сих пор никто ни разу не нарушал ночной покой этого дома. Хадыp разорвал слипшиеся веки.

Иннерфилд стоял в дверях, и из дома уходило тепло. Доктор Рэй испуганно и бестолково пытался быстро одеться. Хадыр зашевелился, и Трайлон торопливо и ласково сказал ему: «Спи, спи!» – как говорят ребенку, разбуженному под утро странным сном.

Хадыр не послушался. Когда доктор собрался и ушёл с Иннерфилдом, Хадыр, одевшись, выскользнул за ними. На улице было очень светло, Дорога горела, как полсолнца, и Луна чернела в самом зените. Едва Хадыр переступил порог, как раздался крик со стороны границы. Тут же в сознании всплыли все события этого вечера.

Очень сильно задерживалась партия Стейнборга. Когда солнце садилось, лесорубов не было видно даже на самом дальнем холме. Семеро разведчиков с оружием остались сидеть в салуне на случай, если придется встречать. Особенно волновался человек с облизанным лицом. Он суетился, дергал товарищей за рукава и говорил, будто что-то слышит.

За час до заката – в лесу этот час был бы оранжевым – очень близко от посёлка появилось несколько полупсов. У всех лесорубов в салуне были по-особенному хмурые лица, и они бyбнили, обращаясь неизвестно к кому, что добром это не кончится.

А теперь Хадыр бежал на крик. Бок о бок с ним нёсся бесшумный громадный Эванс, держа в руках что-то продолговатое. Несмотря на яркий свет Дороги, по-настоящему видны были только белые стены домов, а остальное лежало во мраке. Kpик повторился, и на этот раз он не нес в себе никаких эмоций, только боль.

Люди со всей заставы неслись на этот звук, математически ровно соблюдая дыхание, размеренно выкидывая вперед то левую руку с правой ногой, то наоборот, и Хадыр, у которого в боку уже завертелся острый шип, а язык прилип к нёбу, подумал, что этому нельзя научиться за одну жизнь – нужны по крайней мере три поколения.

Эванс так и бежал рядом, хотя должен был бы отрываться от Хадыра на шаг за каждый шаг, но ему, видимо, мешал предмет, который он зачем-то тащил с собой. Нога в ногу они взлетели на вершину холма – кажется, уже третьего по счету, – и Хадыр увидел несколько маленьких огоньков. Он не знал, как далеко от него эти огни, и не мог оценить расстояние по каким-либо ориентирам.

Поэтому с разбегу едва не сбил с ног какого-то лесоруба с чахлым факелом на длинной рукояти в руке.

– В сторону, лесовик! – прорычал тот со злобой – факел от толчка Хадыра так дернулся, что едва не погасло пламя.

– Наконец-то! – воскликнул кто-то рядом, и это явно относилось к штуке, которую притащил Эванс.

Теперь, при свете, Хадыр смог осмотреться. Семь или восемь горящих факелов образовывали круг диаметром шагов в тридцать. У факела, самого дальнего от заставы, столпилось несколько разведчиков с карабинами. Все прочие, вооружённые длинными, в человеческий рост, палками, собирались в центре. Предмет, принесенный Эвансом, имел форму параболоида. Изготовленный из красноватого металла – то ли меди, то ли бронзы, – он имел в основании отверстие величиной с кулак. Изнутри параболоид оказался зеркальным. В сложном зажиме напротив отверстия Иннерфилд укрепил комок блестящей желтой смолы.

Хадыр подошел ближе, чтоб лучше видеть. Иннерфилд достал из кармана маленькую трубочку, резко провел большим пальцем по ее концу, и появился маленький язычок огня.

Когда Иннерфилд поднёс пламя к зажиму, комок смолы вспыхнул так ослепительно, что даже закрыв глаза, Хадыр продолжал его видеть.

В самой своей широкой части параболоид достигал полуметра. Из него необычайно далеко – шагов на триста – бил бело-синий луч, вблизи чёткий и яркий, а вдалеке сливающийся с темнотой. Хадыр знал, что это устройство называется прожектором. Иннерфилд сделал что-то еще, и свет вдвое усилился. Потом взял параболоид наперевес. Разведчики растянулись полукругом и прижали к плечам приклады.

Иннерфилд, широко расставив ноги, медленно повел лучом справа налево. Ничего. Ничего. Ничего. Только блестящая слюдой и кварцем тёмно-бурая глина.

В какую-то секунду в свет попала фура. Двое лесорубов стояли на ней, на самом верху горы из бревен, а один безжизненным мешком застрял в упряжи. Полупес, такой, каким и помнил его Хадыр, но по крайней мере вдвое более крупный, стоя на задних лапах, передними с устрашающей легкостью раскатывал толстые стволы.

И тут Хадыр оглох – разведчики дали залп. Словно весь мир взорвался у него в ушах – Хадыр не слышал раньше ничего столь резкого и чужеродного. Потом он щурился от беззвучных вспышек, а гигантский полупес, от которого с каждым выстрелом отлетали маслянистые клочья, все медленнее и медленнее скреб когтями, пока, наконец, не завалился на бок, вскинув передние ноги с растопыренными в агонии отвратительно-красными корнями.

Иннерфилд тотчас осветил весь караван.

Одной фуры не было вовсе, остальные четыре стояли впритык друг к другу, лесорубы отчаянно отбивались от других полупсов.

Всё последовавшее далее вскоре забылось, а остались лишь ночь, факелы, огненные язычки, вылетающие из стволов. Луч прожектора, сине-бурые тени хищников и зеркальные отблески – кварцевых жил, спрятанных в земле, и мерцающих звезд, спрятанных в небе.

В ту ночь трое лесорубов погибли, а разведчик-охранник пропал без вести.

На следующий день были похороны.

Трудно объяснить ощущения Хадыра, впервые увидевшего мертвеца.

«Человек выходит из леса и уходит в лес».

Ветер снова гнал пыль, и люди закрывали лица тёмными платками и щурили глаза. Солнце тускло смотрело сквозь бурую мглу.

На высоком глиняном помосте, назначения которому Хадыр раньше не знал, в трех деревянных ящиках лежали останки человеческих тел. У одного лесоруба практически не осталось грудной клетки – по очертаниям, по контуру одежды можно было угадать торчащие осколки ребер и провал там, где когда-то находилось сердце. Второму не повезло больше других, и в том, что пряталось в ящике под покрывалом, Хадыр попросту не смог разглядеть человеческого тела. Третьим был Стейнборг. Он смотрел в своё небо, удивлённо открыв глаза, а на губах окоченела неуверенная улыбка человека, проигрывающего заведомо слабейшему противнику. Голову с изуродованным туловищем ничто не соединяло.

«Крови», смутными полуфразами говорил себе Хадыр, «сколько крови. Ты житель леса, тебе нечего делать здесь. Нельзя жить, когда у тебя отбирают всё. Они не знают, что потеряли, и только в этом их спасение. Но ты! Тебе нужно назад, немедленно назад. Что ты ищешь, колесач? Ты и так уже знаешь слишком много. Слишком долго учишься чужой жизни. Какие тайны еще? Ты разуверился в древних сказаниях, потому что они молчат об ужасах, творящихся в плохой земле. Ведь всё равно рано или поздно придется идти назад. Неужели ты хочешь вернуться, окончательно лишившись тех основ, которыми жил и должен продолжать жить? Твое существование превратится в бессмыслицу, твои сны перестанут нести тебе радость – так зачем же ты хочешь узнать всё до конца?»

Хадыр чувствовал, что рушится его славный мир, – и отсюда уют лесных деревень выглядит совсем по-другому. Ещё одним деревом в лесу истин стало меньше – ведь невозможно объяснить, что человек не уходит, а превращается в нечто неживое и другими людьми закапывается в землю. Не может быть такого пути в соседний мир, от этого не загорится на небе новая звезда. Но не обделены же эти люди – Алленторн не мог создать такую несправедливость. Как же тогда объяснить всё происходящее – кошмарный сон, продолжающийся наяву уже больше восьми месяцев?