Мальчики и девочки (Повести, роман)

– Спасибо, – очень вежливо отклонил предложение вожатый. – У меня есть работа.

– Я не буду вам мешать, – помахал смущенно рукой в воздухе Николай Николаевич, будто изображал полет голубя. – Вы разговаривайте, а я постою с Пушкиным, пока Надя не освободится.

Марат улыбнулся. Они сошли по ступенькам на нижнюю террасу, молча миновали занесенные снегом чаши фонтанов и цветочные клумбы.

– Ну, рассказывай, – предложил вожатый, – как живешь, учишься, бережешь артековские традиции.

– Учусь хорошо. И традиции тоже берегу. Помните, у нас заповедь была в КЮДИ, что каждый член клуба обязан по возвращении домой организовать такой клуб у себя в школе. Я организовала. И меня опять избрали президентом. Занятия проводим в музее Пушкина и в ГТГ.

– А что такое ГТГ?

– Государственная Третьяковская галерея.

– Никогда бы не догадался, хоть живу рядом. Привык: Третьяковка и Третьяковка. Ну, и много занятий прошло?

– Четыре. Нет, пять: «Общее знакомство», «Художники Абрамцевского кружка», «Египет и Древняя Греция», «Готика, Ренессанс и барокко», «Мода от шкурки до поп-арта».

– Ребята охотно посещают занятия клуба?

– Из нашего класса примерно половина всегда бывает и из других классов приходят.

– А следующие какие темы?

– Я наметила восемнадцать пунктов: импрессионизм и нео…

– Стоп, Надюш, – сказал Марат. – Мы попали с тобой в неверный тон. Я больше не вожатый. Я просто очень рад тебя видеть. Здравствуй, Надя! – Он засмеялся.

– Я тоже просто. Мне нравится, как вы меня называете, – тихо добавила она.

– А как я тебя называю? – удивился вожатый.

– Ну, вы сами знаете, как.

– Надюш, – повторил он. – Надюш… Что ты рисуешь сейчас, Надюш? Ужасно хочу увидеть твои новые рисунки.

– «Войну и мир» почти закончила.

– Ого! Неплохо звучит. В хрупкой фигурке московской школьницы слышен могучий голос Льва Толстого, – добродушно сказал Марат.

– Я хотела сказать…

– Не оправдывайся. Дерзость не нуждается в оправдании своих поступков.

У ступенек, ведущих к главному входу в кинотеатр «Россия», они повернули и пошли назад. Фигура отца маячила у выхода из сквера, наполовину скрытая пьедесталом памятника. Надя сместилась на дорожке влево к самому краю, чтобы совсем его не видеть.

– А у меня сегодня большой день, – неожиданно по-ребячьи похвастался Марат и бережно похлопал рукой по сумке на плече, – «Мастер и Маргарита» вернулась из переплета.

– Вы отдавали в переплет журналы «Москва»? – поинтересовалась Надя.

– Да… Читала?

– Нет, но я знаю. Папа приносил, читал. Ему давали на одну ночь.

– А ты не читала? Имей в виду, можешь у меня взять.

– Спасибо. Как-нибудь возьму, когда можно будет, – сказала Надя.

– Да ты что? – остановился вожатый. – Не можно, а нужно! Не когда-нибудь, а сейчас. Твое будущее – книжная графика. Насколько мне известно, и отец твой так считает. Ты должна много читать.

Он сбросил сумку с плеча, рывком распустил шнурок. Надя продолжала испытывать недоверие к роману, в котором коты стреляют из пистолетов и чинят примусы, но, подчиняясь вожатому, она взяла книгу с радостным волнением.

Спорный метод Н. Н. Рощина

Отец Нади, пока она прогуливалась по дорожкам сквера с вожатым, стоял за памятником Пушкину так, чтобы самому не торчать на виду, а их хоть краем глаза видеть. И оттого, что Надя все время смещалась, чтобы загородиться от отца памятником, и Николаю Николаевичу все время приходилось смещаться. И он делал эта суетливо, боясь потерять из вида дочь и вожатого. И, глядя издалека на них, он чувствовал, что теряет дочь, свою Найдан, Надежду. Если бы этот замшевый модный пижон понимал, что для Николая Николаевича дочь – это не только дочь, но и ученица, теория, методика воспитания юных художников, его самый главный аргумент в споре с обычными художественными десятилетками!

Надя не родилась с фломастером в руке. Она начала, как и все дети, с «головоножек». Это домашнее слово изобрел отец. Оно означало детское творчество периода, когда дети рисуют ноги у человечков растущими прямо из головы.

Надя изрисовывала своими головоножками все коробки из-под ботинок, всю бумагу, которая ей попадалась. Она уже знала буквы, а головоножки, к огорчению Николая Николаевича, все оставались головоножками. Только она стала их теперь подписывать, как делал ее отец на своих рисунках и картинах. Девочке попались «Тувинские сказки», которыми очень дорожили отец и мама. И поэтому Надя очень постаралась, рисуя на титульном листе этой книги. Она изобразила двух головоножек, а рядом с ними красный первомайский флажок, звезду и старательно вывела печатными буквами свою фамилию – засвидетельствовала авторство. Буквы в строчке стояли нетвердо, некоторые перескочили, и вместо «Н. РОЩИНА» получилось «Н. РОНИЩА».

Этот рисунок периода головоножек сохранился только благодаря тому, что был на книжке и Николаю Николаевичу не хотелось резинкой развозить по титульному листу разноцветные карандашные штрихи дочери.

Отец много занимался с Надей, читал ей книжки, смотрел вместе с ней рисунки художников, учил ее держать карандаш, фломастер, кисть. Но из всего этого выходили человечки, у которых ноги росли прямо из головы. Головоножки приводили Николая Николаевича в отчаяние. Наде уже исполнилось пять лет…

В это время Рощины жили большой семьей в доме дедушки, преподавателя консерватории и актера Большого театра. Тетя Марина встала поздно, вышла к столу в халате и косынке, из-под которой выбивались алюминиевые бигуди. Настроение у нее было плохое, лицо мрачное. Она собиралась молча выпить свою чашку кофе и уйти. Но напротив сидела Надя, и у тети Марины появился интерес к завтраку.

– Как дела у нашей барышни?

– Мы идем в зопарк смотреть жирафу. Пойдешь с нами? Папа купит мороженое.

– Нет, дочка, не куплю, – сказал отец. – У тебя горлышко болит.

– А я хочу.

– А по макушке не хочешь? И еще по одному месту? – спросила тетя Марина, прихлебывая кофе. Ее слова прозвучали обидно. В глазах у Нади появились слезы, губы задрожали.

– А я хочу мороженого.

– А ты заплачь – а-а-а!

– И заплачу…

– Ну, скорее начинай, пока все здесь и дедушка не ушел в консерваторию.

Тетя Марина скорчила гримасу и, навалившись на край стола, приблизилась к девочке сморщенным носом и бигудями. Она противно, по-взрослому, захныкала, желая показать, как прекрасно все это будет выглядеть, когда племянница заплачет.

Надя соскользнула со стула, подбежала к карандашам и бумагам, разбросанным на маленьком детском столике, и что-то принялась торопливо рисовать.

Тетя Марина встала из-за стола. Увидев, что она приближается, Надя схватила листок и протянула ей.

– Вот – твой вид! – сказала она.

Тетя Марина взяла рисунок и посмотрела на свой «вид». Конечно, она была совсем не похожа. Надя создавала портрет тети Марины по традиционной формуле второго периода детского творчества: «точка, точка, запятая, вышла рожица кривая». Но все-таки это был портрет, и «рожица кривая» в какой-то мере передавала противное кривлянье тети Марины. Злые бессмысленные дырочки вместо глаз очень были похожи на маленькие круглые глаза тети Марины.