Мальчишки, мои товарищи

– Какое вы имя носите, пленный? – Он еще надеялся, что Вилли согласится продолжать игру.

– Каждый раз меня делают «красным», – снова сказал Вилли.

– В прошлый четверг «красным» был я! – крикнул Отто, – Что ты хнычешь? Я тоже был «красным».

Отто врал, но понимал, что уличить его нельзя, каждый день мальчишки занимались одной и той же игрой, и все запомнить было трудно.

Вилли молчал и быстро хлопал ресницами, чтобы стряхнуть слезы.

– Я так не играю. К черту! – сказал Отто. Он даже побледнел от злости, и на скулах заметнее сделались редкие веснушки. – К черту! Лучше играть с девчонками, – повторил Отто. Он сунул в карман браунинг, делая вид, что хочет уйти, но не ушел, и снова сел на ящик.

– Слушай, Вилли, у меня есть пятьдесят пфеннигов, – обратился Франц к братишке. – Хочешь, я дам тебе двадцать? Только не хнычь, и будем играть.

– Давай пополам, – возразил Вилли. – Двадцать пять.

– Хорошо. Даже тридцать.

– Давай, – сказал Вилли. – Давай сразу, а то опять скажешь, что истратил.

Франц достал три монетки. Руки у Вилли были связаны за спиной. Франц расстегнул у него нагрудный карман курточки и опустил деньги.

– Подведите пленного, – приказал Отто. Франц щелкнул подошвами сандалий.

– Слушаюсь, господин оберст.

– Сколько вам лет, пленный? – начал допрос «оберст» Отто.

– Девять… то есть девятнадцать.

– Мы вас казним.

Вилли знал из прошлых игр, как должен вести себя «красный». Он встал на колени. Двор в этом месте был немощеным, и земля отсырела после дождика, но Вилли смело опустился на колени. Он понимал, что если играть, то честно.

– Не надо меня убивать, господин оберст, – сказал Вилли. – Я больше не буду воевать против славной германской нации.

– Мы казним вас не сразу, а после суда, – милостиво объяснил Отто.

– Я очень прошу меня помиловать, – тянул Вилли, не поднимаясь с коленей.

– Нет, – сказал Отто.

Франц снял с плеча самодельный автомат и предложил:

– Давай, будто суд уже кончился и пленного приговорили к расстрелу.

– К повешению, – возразил «оберст».

Франц сказал, что пленных не вешают.

Отто не знал, можно ли вешать пленных.

– Надоело расстреливать, – вздохнул «оберст». – Каждый день расстреливаем и расстреливаем.

– Все равно. Вешать – это не по правилам.

– Убейте меня при попытке к бегству, – немного оживился Вилли. – А если мне посчастливится сбежать, будете меня ловить.

– Это тоже не ново, – сказал Отто. – Ну, хорошо… Только надо с тебя снять куртку. Если ты убежишь, в серой куртке тебя трудно будет заметить. Кругом все такое серое.

– Мне холодно, – возразил Вилли и передернул плечами. В узкий проход между домами, – где играли мальчики, залетал сырой ветер. В просвете среди крыш быстро двигались клочковатые серые тучи, иногда накрапывал дождь. Сентябрьский день был близок к вечеру.

Франц взглянул на Вилли. Светлые волосы братишки были смочены недавним дождиком и прядками прилипли ко лбу. Выпачканные в земле худые коленки вздрагивали от холода. Вилли действительно озяб, и Францу стало жаль его, но не хотелось ссориться с Отто.

– Пробежишься и станет тепло, – утешил Франц братишку.

Они развязали Вилли руки и помогли ему снять курточку. Мальчик остался в белой трикотажной рубашке. Отто снова заложил его руки за спину и стянул кисти бечевой.

– Марш, – приказал «оберст», и они двинулись через двор.

Вилли бежал. Поравнявшись со штабелем пустых ящиков у входа в магазин фрау Фишлинг, он толкнул Франца плечом и бросился вперед, Вилли удалось проскочить между ящиками стеной. Путь со двора был свободен.

Видя, что погоня задержалась, Вилли выскочил в переулок: у него был свой секрет. Мальчик перебежал мостовую и толкнул плечом дверь под синей вывеской «Аптека Шварцмана».

Вилли нравилось бывать у Шварцмана, хотя он немного стеснялся этого старика-аптекаря. Шварцман любил поворчать. Когда Вилли первый раз заскочил в аптеку, спасаясь от преследователей, старик, что-то бубня под нос, заклеил ему пластырем ссадину на лбу, затем взял мальчика за плечи и грустно спросил:

– Неужели все опять? Тогда меня спасли чудо и хорошие люди. Но сейчас разве за себя я имею страх?

Вилли немного испугался и ничего не понял. Почему «опять», если он здесь впервые? И от кого спасался аптекарь? Впрочем, взрослые любили говорить непонятно. Зато Вилли знал, что на старика можно положиться…

Вилли переступил порог. Навстречу пахнул теплый лекарственный воздух. Было уже включено электричество и плафон рассеивал уютный розоватый свет. Блестело стекло и белый кафель. Аптекарь сидел у покосившегося письменного стола.

– Добрый вечер, господин Шварцман, – робко сказал Вилли.

– Добрый день, мальчик, – заговорил старик. – Пока я работаю, еще день. Хотя и вечером я не всегда имею покой. Что у тебя? Ну, конечно, я опять должен резать веревку. Четвертый раз. Почему дети не найдут другую игру? Подойди.

Аптекарь вынул из стола скальпель и согнулся за спиной у мальчика, Вилли украдкой посмотрел через плечо. Он увидел желтую лысину в венце седых кудрей. На лысине блестело отражение плафона. Это показалось забавным, и Вилли закусил губу, чтобы не рассмеяться. Но тут же он посерьезнел, потому что услышал от Шварцмана:

– У тебя на суставе кровь. Надо же так закрутить веревку.

– Это не от веревки. Я бежал и расцарапался о гвоздь.

– Все равно. Следует смазать йодом.

– Пустяки. О, не беспокойтесь, пожалуйста, – поспешно сказал Вилли.

– Лишняя осторожность всегда хороша. Потерпи.

Господин Шварцман достал пузырек. Вилли мог бы выскочить за дверь, старик не рассердится. Но очень не хотелось уходить отсюда на холодную и дождливую улицу. Господин Шварцман обмотал ватой конец стеклянной палочки и обмакнут ее в йод.

Вилли знал, что сейчас будет сильно щипать. Он сжал зубы и стал смотреть в окно. За окном снова моросил дождь. Асфальт был мокрым и блестел, как черный клеенчатый плащ на шуцмане. Иногда на тротуар падал со старого ясеня увядший лист. Вилли вспомнил о тридцати пфеннигах и подумал, что можно купить краски. Купить маленькую коробку красок с кисточкой и попробовать нарисовать листопад. Это очень красиво: желтые листья на черном блестящем асфальте. Жаль только, что они быстро намокают и темнеют. Но это на тротуаре. А на бумаге они останутся яркими…