Мальчишник в зоне смерти

— А мне не очень, — отрезал полковник. — Почему вы не признались с самого начала? Зачем надо было скрывать? Кстати, как вы оказались здесь?

— Оказался здесь так же, как и все. Сенсоры лаборатории засекли мощный узел темпоральных возмущений. Вычислить его нахождение было делом техники, а она, как я уже сообщал, лучшая в Европе. А почему не признался? Я не знал, какое у вас было задание. Вполне допускаю существование приказа о моей личной ликвидации.

При упоминании о ликвидации Дина испуганно прижалась к профессору. Он похлопал ее по плечу:

— Не бойся, моя девочка.

— Это тоже дело техники, лучшей в Европе? — осуждающе кивнул на нее Мошонкин.

— А это не ваше дело, Василий! — взвизгнул Манатов. — Может быть, я люблю ее.

— Может или любите? — напирал Мошонкин.

— Вася, идите лучше, — профессор бросил взгляд на девушку и исправился на ходу. — На разведку. Или как это у вас называется, на рекогносцировку.

Картазаев остановил готового взорваться десантника:

— Профессор дело говорит, — он осмотрелся, пляж по левую сторону тянулся без какого-то ни было намека на границы, зато справа вдали просматривались какие-то постройки. — Проверь, что там.

Когда он ушел Картазаев спросил у профессора, что он знает о гробе и его содержимом. Как оказалось, Манатов о Черепе знал.

— Эпоха палеолита. Два миллиона лет, не больше.

— Не может быть. Он такой древний? — изумился Картазаев. — Как он мог быть причастен к существованию всего этого? Чем это может грозить нам?

— Наше время и время здесь течет с разными скоростями, и мы можем разбиться в чужом потоке времени. Нас размажут чуждые нам секунды и минуты.

— Это неприятно, но я имею в виду наш мир в целом.

— Этого вам никто точно не скажет. Но прорыв чуждого разума всегда чреват непредсказуемыми последствиями. Представьте, что в древний Рим прорвался суперсовременный танк. Он один способен смести всю империю, а ведь она в дальнейшем оказала огромное влияние на всю человеческую цивилизацию в целом. Но об этом я могу говорить долго.

— Не надо. Скажите лучше, а какова роль Черепа, по-вашему?

— Могу лишь предположить, что он является связующим звеном между двумя мирами, один из которых при его посредстве имеет намерение активно внедриться в другой.

— Откуда вы можете знать о его намерениях?

— О своей лаборатории я уже вам рассказывал. Сканеры показали положительный дифферент в сторону нашей реальности. А дальше думайте сами, какие могут быть последствия, — профессор задумался и мечтательно произнес. — Это было бы интересно наблюдать, как рушатся привычные законы. Как самолеты замирают в воздухе, как внутри атомных реакторов цепные реакции превращаются в вялотекущий процесс, и как нечто абсолютно чужеродное, не имеющее с нашей обычной жизнью никаких точек соприкосновения вдруг вторгается в нашу реальность.

— Спасибо не надо, — поблагодарил Картазаев. — Имею противоположное желание. Заткнуть этот фонтан навсегда.

— Да я разве что из чисто научного интереса, — стушевался Манатов.

Картазаев посмотрел на него и признал:

— Знаете, профессор, в образе современного профессора вы мне гораздо более интересны, чем в образе Анвара хоть и водоноса.

Манатов довольно кисло поблагодарил. Картазаев отнес это к тому, что, сбросив свою маску, профессор чувствовал себя незащищенным. С другой стороны, теперь он мог носить очки!

Обмен любезностями прервало возвращение Мошонкина. Под глазом у него был свежий фингал.

— Там следы на песке! — возбужденно сообщил он, а о происхождении синяка высказался довольно уклончиво, сказал, что споткнулся.

— А людей там разве нет? — удивился Манатов.

— Если б я встретил Диего, перед вами уже не выступал, — заметил десантник.

— Я о других людях. Тех, которые не пришли из другой реальности, а жили здесь всегда, — попытался объяснить Манатов. — Хотя жизнью с нашей точки зрения это назвать и трудно.

— Темнишь, профессор! — возмутился Мошонкин.

— Это трудно объяснить, сами все увидите. Нам пора идти.

Они продолжили движение и вскоре достигли того места, где Мошонкин обнаружил следы четырех человек. Число сошлось. Причем одни следы явно женские. Картазаев приложил руку к отпечатку, намереваясь определить его давность, но с тем же успехом он мог трогать антарктический лед.

— Пытаться узнать прошедшее время по температуре следов в мире, где времени нет, это нонсенс, — глубокомысленно заметил Манатов.

Пляж кончился каменной лестницей. Со словами "Я тебе покажу нонсенс!", Мошонкин придержал Картазаева. Так получилось, что Манатов бодро взбежал по лестнице первым, но на самом верху вдруг на что-то налетел, хотя не было видно, на что, и растянулся во весь рост.

— Такая же херня, — заметил Мошонкин и участливо поинтересовался. — Не ушиблись часом, профессор?

На лице Манатова вызревал свеженький синяк.

— На что это я наткнулся? — не понял он. — Бежал, бежал, и вдруг словно автомобиль сбил на полном ходу.

В воздухе застыла крохотная точка. Муха! Прозрачные крылышки распахнуты в полете, а микроскопическое тело вмуровано в пустоту. Они по очереди попытались сдвинуть муху с места. Безрезультатно. Она была незыблема как железнодорожная платформа, груженая углем.

Потом они увидели первого человека. Картина была тяжелая для восприятия. От того места, где они обнаружили муху, начиналась широкая припляжная аллея, на обочине которой располагались летние кафе. В дверях ближайшего заведения стоял мужчина.

Поначалу сложилось впечатление, что он наблюдает за ними. Лишь потом стало ясно, что он не наблюдает, и даже не стоит на месте, а идет. Правая нога выдвинута вперед, левая поймана в момент отрыва и касается асфальта лишь носком пляжной тапочки. Нормальному человеку в такой позиции ни за что не удержать равновесия. Теперь были понятны слова Манатова о том, что жизнь аборигенов трудно назвать жизнью.

В новых условиях профессор чувствовал себя довольно уверенно. Подойдя к замершему (так они стали называть застывшие повсюду фигуры), он хлопнул его по лбу. Тот покачнулся. Потом попытался измерить пульс. Безрезультатно.