Мальчуган

Короче говоря, если они постараются, то смогут представить все это происшествие на ночном дежурстве как драку, которую я сам затеял. Очень невыгодное положение!

Когда к их поступкам относятся просто как к проделкам мальчишек-бездельников, они только еще хуже ведут себя. Словом, говоря по-ученому, они непригодны для общества.

Но тут уж ничего не поделаешь! И пока меня самого еще «не зацапали» (выражаясь их стилем), я должен отплатить им так, чтобы никто и подкопаться не смог. Однако поступить так – для эдокко не годится. Не годится? Но если над тобой будут издеваться целый год, то с этим считаться не станешь! Я тоже человек.Остается одно: непременно, и как можно скорее, вернуться в Токио и поселиться там вместе с Киё. Такая жизнь в провинции приводит к тому, что- человек опускается. И лучше в Токио газеты разносить, чем дойти до нравственного падения.

Размышляя об этом, я неохотно шел вместе со всеми. Как вдруг впереди начался какой-то переполох. В то же время колонна разом остановилась. Странно что-то… Я вышел из строя и увидел, что на перекрестке улиц Отэмати и Якусимати образовалась пробка, передние теснили задних, задние нажимали на передних, и началась какая-то неразбериха.

– Что случилось? – окликнул я учителя гимнастики, который охрипшим голосом кричал: «Тише! Тише!…»

– Наша школа на том углу столкнулась с педагогическим училищем, – ответил он.

Говорят, что средние школы и педагогические училища во всех префектурах искони враждуют между собой, как обезьяна с собакой. Неизвестно отчего, но и по своим нравам школы и училища очень отличались друг от друга. Чуть что – и драка. Вероятно, в этих тесных провинциальных городишках очень скучно жилось, и, может быть, драки просто были развлечением.

Я сам любил драки, да и посмотреть было интересно, поэтому я почти бегом бросился к месту происшествия.

Передние возмущались: «Что за безобразие! Не напирайте». А сзади орали: «Нажимай! Нажимай!»

Расталкивая школьников, я уже почти пробился к перекрестку, как вдруг послышалась громкая и резкая команда: «Вперед!» – и педагогическое училище с торжеством двинулось. Как видно, столкновение из-за того, кому идти впереди, уладилось, и в результате школе пришлось потесниться. Говорят, что по рангу педагогическое училище выше средней школы.

Торжественная церемония празднования дня Победы оказалась очень несложной. Сначала командир бригады прочитал поздравление, потом губернатор прочитал поздравление. И все присутствующие закричали «банзай!» На том все и кончилось. Насчет увеселений было сказано, что они состоятся после полудня, поэтому я пошел домой и решил покуда что ответить на письмо Киё, а то меня все время это беспокоило.Она просила: «следующий раз напиши поподробнее», так что нужно было написать ей как можно обстоятельнее. Я взял листок писчей бумаги и приступил к делу, но, хотя писать и было о чем, я не мог придумать, с чего мне начать. Одно казалось скучным, другое – неинтересным. «Что-нибудь бы такое, о чем писать легко, чтобы голову себе не ломать, и в то же время чтобы и Киё интересно было…» – соображал я. Но такого как раз и не находилось. Я натер тушь, смочил кисточку и стал глядеть на бумагу, потом опять смочил кисточку, опять развел тушь и опять глядел на бумагу, – но сколько я ни повторял эту процедуру, ничего сочинить так и не мог. В конце концов, убедившись, что письмо мне не написать, я закрыл тушечницу. Очень уж это канительно – письма писать! Вот приеду в Токио, там при встрече обо всем и расскажу, – это куда проще. Не то, чтобы меня никак не трогало беспокойство Киё, но, право же, мне легче было бы выдержать тридцатисемидневный пост, чем написать ей подробное письмо, как она просила!

Я отбросил в сторону кисть и бумагу, растянулся, подложив руки под голову, и стал смотреть в сад. Но мысль о Киё не оставляла меня. Я думал: если здесь, вдали, я тревожусь о ее судьбе, то Киё непременно должна почувствовать это. А раз почувствует, то к чему письмо? Если ничего не писать, она подумает, что я живу благополучно. Письма нужно писать, когда кто-нибудь помер, или заболел, или еще что-нибудь стряслось…

Хозяйский садик занимал примерно тридцать квадратных метров. Здесь не было хороших садовых деревьев, росло только одно мандариновое дерево, оно было выше ограды и служило как бы отличительной приметой нашего дома. Возвращаясь, я всегда им любовался. Для меня, никогда не покидавшего Токио, видеть, как растут мандарины, было в диковину. Зеленые плоды, постепенно созревая, станут желтыми, вот будет красота! Они и теперь уже наполовину пожелтели. Хозяйка говорила, что это очень сочные, вкусные мандарины. «Как поспеют, кушайте, сколько хотите», – сказала она. И я решил, что каждый день буду понемножку есть их. Недели за три можно вволю наесться. Вряд ли я уеду отсюда в течение этих трех недель.

Я думал о мандаринах, когда зашел «Дикообраз».

– Раз сегодня праздник, я решил, что мы с тобойотметим его, – объявил он, – вот я и купил говядины, – и, вытащив из рукава [50] сверток, он бросил его посреди комнаты.

Дома хозяйка кормила меня одним сладким картофелем да соевым творогом, а посещать закусочные, как известно, было запрещено. Словом, я сказал: «Прекрасно», быстренько взял у своей старухи кастрюлю и немного сахара и мы принялись готовить.

[50] Японцы обычно используют широкие мешкообразные рукава кимоно вместо карманов.

– Слушай-ка, – сказал «Дикообраз», уплетая за обе щеки мясо, – ты знаешь, что у «Красной рубашки» есть гейша, с которой он близок?

– Конечно, знаю. Это одна из тех, что приходили на банкет, когда провожали «Тыкву».

– Вот именно. Но я только теперь заподозрил это, а ты прямо молодец, сразу догадался! – одобрительно сказал «Дикообраз». – И ведь надо же, – продолжал он, – через два слова в третье говорит о «достоинстве человека» да о «духовных радостях», сам же, оказывается, с гейшами путается! Вот дрянь-то. Хоть бы он другим не мешал развлекаться, так еще куда ни шло, а то, смотри, – если ты, например, зашел разок поесть гречневой лапши или рисовых лепешек, так он уже кричит, что это подрывает порядок и дисциплину, да еще через директора действует! Верно ведь?

– Н-да… по его мнению, покупать гейшу – это, наверно, духовные радости, а, скажем, тэмпура или лепешки – это чувственные наслаждения! Ну, если его наслаждения духовные, то нечего ему и скрывать это. А то что ж такое? Близкая ему гейша входит, а он тут же срывается с места и убегает! Всегда готов обманывать всех кругом. Гадость какая! А скажи ему что-нибудь, он сейчас начнет туману напускать: то примется говорить о русской литературе, то скажет, что хокку и синтайси [51] – названые братья, или еще что-нибудь в этом роде. Это слизняк, а не мужчина. Слушай, да ведь мясо-то недоварено. Поешь, а потом еще солитер заведется…

[51] Синтайси – японская поэзия нового стиля, то есть не ограниченная традиционным размером.

– Ну да? Э, ладно, сойдет! Знаешь, я слыхал, что «Красная рубашка» тайком ходит в тот городок, где источники, и там в «Кадоя» встречается со своей гейшей. – В «Кадоя»? В той гостинице?

– Вот-вот! Там такая гостиница с ресторанчиком. Давай-ка накроем его с поличным! Выследим, когда он придет туда с гейшей, тут его и прижмем к стенке, а?

– Выследить? Так это нужно будет дежурить ночью?

– Не доходя «Кадоя», есть еще гостиница, называется «Масуя». Займем там на втором этаже комнату, чтоб выходила на улицу и оттуда будем наблюдать через окошечко в сёдзи [52] .

[52] Сёдзи – часть наружной стены в виде раздвижных рам, затянутых очень плотной, непрозрачной бумагой.

– А придет ли он, когда мы будем оттуда смотреть?

– Придет наверно. Хотя за один вечер, это, пожалуй, не удастся. Надо быть готовыми сидеть там недели две!

– Этак совсем вымотаешься…Когда у меня отец помирал, я одну неделю не спал, ухаживал за ним, так потом ходил как в тумане, из сил выбился.

– Ну, устанем немного, подумаешь беда! Зато, когда застигнем эту каналью на месте преступленья, я сам устрою ему небесную кару!

– Очень хорошо! А я помогу. Что ж, давай с сегодняшнего вечера начнем.

– Нет, сегодня не выйдет, надо ведь еще условиться в гостинице «Масуя».

– А когда же?

– В самое ближайшее время. А ты, как только я тебе сообщу, приходи помогать.

– Ладно, я в любой момент приду. На выдумки я не мастер, но ежели драться – тут я быстро соображаю.

Пока мы с «Дикообразом» оживленно строили планы посрамления «Красной рубашки», вошла хозяйка.

– Там пришел один школьник, спрашивает господина Хотта. Выйдите к нему, пожалуйста. Он только что был у вас, но не застал вас дома и пришел сюда, – говорила она, почтительно стоя у порога в ожидании ответа «Дико-образа».