Маленькая красная кнопка

— Ибрагим, зайди ко мне как освободишься, — слышу голос Тимура и слабо морщусь в грудь Ибрагима.

— Всенепременно, мой друг, — широко улыбается в ответ и ухмыляется: — Так что у вас?

— Свободные отношения, — цежу сквозь зубы, а его глаза загораются, — даже не думай, Ибрагим, я серьёзно.

— Так это его идея? — его прямо распирает от удовольствия, а я осаживаю едко:

— Моя.

— На столько любишь? — тут же теряет запал, а я пожимаю плечами и отвожу взгляд. — Везучий сукин сын!

— Что случилось в Турции перед тем, как твоя мама загремела в больницу? — резко перевожу тему, а Ибрагим вздыхает и делает шаг назад.

— Зачем тебе это надо?

— Для полноты картины, — пожимаю плечами в ответ. — Ты отмывал деньги. Как давно?

— С тех пор, как научился ходить, — хмыкнул невесело. — Но в какой-то момент этого стало мало и они захотели гнать товар через фирму отца. Пытался сделать так, чтобы он не узнал, но… всё тайное, душа моя… Моя мать в инвалидном кресле из-за меня. И я обязан тебе за то, что выдернула из этого дерьма.

— Но… я не понимаю, Ибрагим. Зачем она переехала?

— Отец решил, что так ей будет спокойнее. Сказал, что найдёт выход, что это временно… бред, и он и я это понимали, но она поверила. Я разрушил их счастье, твоё не буду. Но если ты передумаешь…

— Уймись, — улыбнулась через силу, поцеловала его в щёку и поехала домой.

Соболев тем вечером не приехал. И последующим. В субботу написал, спросил, дома ли мы, провёл с Ромкой день, со мной — ночь. И опять два дня перерыв. Ещё два месяца подобной канители, я тихо схожу с ума и понимаю, как сильно просчиталась. Жалею, но отказаться даже от этого уже не могу. Представлю только, что он будет папашей выходного дня, будет забирать Ромку, проводить с ним время и сдавать мне через порог, так тошно становится, хоть волком вой.

В мой день рождения появился ближе к вечеру. Мама слегла с простудой, мы с сыном коротаем время за поеданием фруктов наперегонки. Наконец-то перестало мутить…

— Одевай Рому, прогуляемся перед сном, — говорит вместо приветствия, вместо поздравления.

— Сейчас, — выдавливаю из себя улыбку, чтобы не разреветься. Через десять минут ребёнок в полной амуниции, берёт его на руки и бросает:

— А теперь одевайся сама, мы ждём внизу.

— Да у меня дел по горло, Тимур…

— Как знаешь, — пожимает плечами и выходит с ним на руках, закрывая дверь.

Ни коляски, ни санок, а снега выпало прилично. Напрягаюсь и кидаюсь к окну, видя, как он сажает его в машину. Он что, вот так просто возьмёт и увезёт его?! Да как же!

Выбегаю из подъезда, в чём была. В футболке, спортивных штанах, без обуви, с нелепым неряшливым пучком на голове. Успеваю прыгнуть в машину, на заднее сиденье, пока он не уехал, а он тут же трогается с места.

— Какого хрена?! — шиплю гневно, подавшись вперёд.

— Я сказал — одевайся, — пожимает плечами с невозмутимым лицом, — ты выбрала свой вариант.

— Ты хотел увезти его! Куда ты едешь?!

— Пристегнись.

Рычу раздражённо, но пристёгиваюсь, жду объяснений.

— Ну и?!

А в ответ — тишина. Огни мелькают, Ромка вырубился, а я начинаю узнавать дорогу и понимаю, что он едет в тот самый дом, в котором мы жили.

Нас встречают. Моя мама, его, забирают очухавшегося внука прямо из машины и идут с ним на задний двор, а Тимур разворачивается ко мне.

— И что всё это значит? — спрашиваю со вздохом.

— Сейчас объясню, — едва заметно улыбается и выходит, обходя машину и открывая дверцу с моей стороны. Подхватывает на руки и несёт в дом.

— У меня есть ноги… — ворчу, чувствуя себя глупо.

— А у меня — предел, — вздыхает в ответ и распахивается дверь, ставя меня на пол.

Снимает куртку и обнимает со спины, пока я во все глаза таращусь на украшенный огоньками первый этаж. По всему потолку сетка гирлянд, как звёздное небо, искрится, переливается, создаёт уют и ощущение праздника.

— Ты вспомнил про мой день рождения? — спрашиваю, задрав голову.

— Я о нём не забывал. И я так больше не могу.

— О чём ты? — голос дрогнул, а я напряглась всем телом.

— Эти свободные отношения, — отвечает тихо, — я так больше не могу. Я пытался это принять, пытался думать философски, уговаривал себя, два года назад было ровно то же самое, и ничего, выжил, справился, и тут смогу. Нихера подобного! Спать без вас больше не могу, жрать не могу, кишки сводит от одной мысли, что ты с кем-то другим. Уже похер даже с кем конкретно, уже даже турок не бесит, как отдельная единица общества, он даже как-то привычнее… а что, если кто-то другой? Не мудак, нормальный, адекватный мужик, без прошлого, с будущим, с настоящим. Внимательный, заботливый, чуткий, который не будет беситься по мелочам, тайно мечтая окунуть ребёнка в сугроб вниз головой за очередную истерику на пустом месте. И останется мне какая-нибудь суббота раз в месяц, когда я смогу с сыном пообщаться…

— То есть, свобода только в одностороннем порядке? — спрашиваю возмущённо, вновь задирая голову. Тимур смотрит на меня хмуро и уточняет:

— Ты дура?

— Офигенно… — закатываю глаза, а он начинает медленно продвигаться вместе со мной в сторону гостиной, снимая обувь на ходу.

— Диана, у меня не было других женщин с той ночи после бара.

— Да как же… — фыркаю презрительно. — Я своими глазами видела двух.

— И ни с одной из них ничего не было.

— Что-то, да было, — отвечаю язвительно, а он шумно выдыхает мне в голову:

— Тебе придётся поверить мне на слово, я никак не смогу доказать. Мне никто больше не нужен, давно уже. Никто. Только ты, но, чёрт… вся. Не могу делить тебя с кем-то, просто не могу, я на стенку лезу. Дурею, зверею, прихожу в себя, когда ты рядом, а потом всё заново. Хватит. Мне сорокет уже, я устал, я выдохся.

— И что ты предлагаешь? — спрашиваю, сглотнув ком в горле.

— Сейчас узнаешь, — открывает двери в гостиную и я вижу на ковре большую коробку.

— Ты купил новую стиралку, — говорю с недоумением, вскинув брови. — Если это какой-то намёк, я ни черта не поняла.

— Коробка — не тебе, — фыркает весело и машет рукой в окно.

Мама запускает через веранду Романа Тимуровича, тот падает с первым же шагом и дальше продолжает движение уже на четвереньках с протяжным «а-а-а». Достигает цели, Тимур жестом фокусника снимает с него варежки и шапку, пытается расстегнуть куртку, но сын уже поглощён поисками края красного скотча, начинает вырываться и капризничать.

— Я тебя когда-нибудь точно в сугроб кину… — бубнит Соболев тихо, — летом.

Справляется с курткой, справляется со штанами и наконец-то выдыхает, отшвыривая всё в сторону.