Маленькая желтая лампа
Шрифт:
– Вставай, говорю! Сегодня славный рыцарь ДонКихот поскачет к своей Альдонсе! А ты ему – заместо Санчо Пансы будешь. Пан Збигнев, думается мне, уже готовит Росинанта!
– Кто кем будет? Кто куда поскачет? И на ком? – не понял его Антоний. Классику, прошлую и современную, он совершенно не читал и, кажется, не видел в этом никакой для себя нужды.
– Не важно. По крайней мере для тебя, – с притворной скорбью замахал на него сверху рукой Мадянов. Еще не хватало, чтобы Гент претендовал с доктором на общее интеллектуальное равенство, и без того в присутствии второго пилота Арсений частенько ощущал собственную второсортность. – Про комету забыл, что ли?
– А-а! То-то я думаю, чего ты орешь с утра пораньше! – Антоний нехотя зевнул.
– С какого утра? У тебя, если не вахта, всегда с утра пораньше, хоть в ужин, хоть в обед.
– А я и не умел! – и Гент, довольный своей шуткой, дико заржал. – На себя взгляни. Видал я твою фильмотеку сладких снов, извращенец! Мне, к примеру, таиться нечего. Подумаешь, дело житейское.
– Ты нарушаешь этические нормы совместного проживания, – оскорбленно отозвался сверху Арсений. Ему и в голову не приходило, что Гент запросто может залезть в его самые личные вещи. Где-то должна же проходить граница, чего можно, а чего нельзя. Но кажется, для Антония никаких границ вообще не существовало. А ведь в глубине души сосед его был порядочным человеком. Парадокс какой-то. – У тебя начисто отсутствует элементарное воспитание. Будто Маугли, право слово. Не спрашивай, кто это такой, все равно тебе не понять.
– Почему не понять? Я знаю. Один парень, который рос с волками. Мне Хансен про него рассказывал. Давно еще. И тоже говорил, будто это про меня. А воспитание было, – задумчиво вдруг произнес Гент, и на короткое время замолчал, что-то припоминая. – Было, только взяло и все вышло!
Кое-как Арсению удалось вовремя вытолкать, почти взашей, а из общей душевой так и громкой руганью, добровольно ответственного ныне второго пилота на предстоящий торжественный завтрак. «Торжественный» в кавычках, затея вечно страждущего организационной деятельности фон Герке-Цугундера. В экспресс-столовой уже сидели Тана и рядом притихший, строгий Эстремадура. Навигатор и звездочет пребывали сегодня в состоянии фантастического согласия, неужто и впрямь Тана переживала за нескладного, носатого астрофизика? Что же, выбор не так уж плох. Без малого ровесники, только в космосе, не то что в науке, – год за пять, и оба молодые таланты, каждый в своей области. Но и забегать наперед в таких случаях не полагалось.
Вскоре явились комиссар Цугундер и мелко семенивший подле доктор Го, как выяснилось, они ходили выманивать со вспомогательной стартовой площадки дотошного пана интенданта. Через пару минут зашла и Кэти, хотя по расписанию обычно никогда не вставала. А тут даже соизволила навести красоту, по случаю умеренно официальную. Стали завтракать, не дожидаясь Пулавского.
– А вот и я, – потирая руки, возник в дверях пан интендант, неслышно, словно ангел из облака, в парах жидкого гелия, все еще испарявшегося с его комбинезона. – Челнок готов, и мне бы кофейку порцию, согласно утренней норме, – без всякой связи первого и второго обстоятельств сообщил Пулавский.
Тут поднялся с места и попытался придать себе наиболее внушительный вид комиссар Цугундер:
– Итак, что я хочу сказать на сегодня, – несколько коряво начал он свою «общественно значимую» речь, – я хочу сказать следующее. Призванные приветствовать каждое молодое дарование, мы, умудренные опытом и положением, ответственные представители…
И так далее, минут на двадцать пять. Никто не перебивал. Потому что, во-первых, еще пили кофе, а во-вторых, лично Арсений ходил и уговаривал со вчерашнего вечера, чтоб господину комиссару дали довести словесное разведение мути до конца. Иногда надо выговориться и дураку, для профилактики и спокойствия если не окружающих, то хотя бы его наблюдающего Э-психолога. Взамен было торжественно обещано, что персонально он, доктор Мадянов, не допустит более публичных выступлений Цугундера по крайней мере в ближайшие полгода. Слава Богу, Командора упрашивать не вышло нужды. Хансен, демонстративно желая быть в стороне от свидания Эстремадуры с его кометой, нарочно назначил на время старта собственное несение вахты. И покидать рубку намерения не имел, да и не положено ни в коем случае по предписаниям внутренней инструкции.
На стартовую площадку доктора, конечно, не пустили. И остальных гражданских тоже. Зато Антоний забрал всех желающих к себе – в крошечную вспомогательную рубку-дублер, обслуживавшую исключительно полеты
челночных ботов. Поскольку количество этих самых желающих явно превышало размеры помещения, наружную дверь пришлось свернуть, оставив проем открытым.– Пропустите магистра, ему же не видно! – вступился неожиданно за доктора Го его сосед по комнате Цугундер.
Кэти и доктор Мадянов попятились в стороны, пропуская вперед вежливо поклонившегося магистра Го Цяня. Ему тоже было интересно, и в действительности позади всех ничего не видно.
Потом дружно стали смотреть в голографической разверстке, как Тана и пан Збигнев тормошили и проверяли астрофизика, возвышенно сиявшего уже неземной улыбкой на предмет – наглухо ли задраен его скаф-комбинезон. Потом – как под руки усадили в кресло пилота. И как шевелились губы у Пулавского, в последний раз предупреждавшего – ничегошеньки не трогать на пульте пространственного наведения! Только манипуляторы для захвата образцов! Только манипуляторы! Пан Пулавский даже погрозил толстеньким пальцем.
Комета шла по ходу справа от «Пересмешника», как бы убегая прочь от Солнца, корабль почти параллельно нагонял ее фантастический по цветовой гамме, короткий сияющий хвост. Временной коридор прохождения представлялся очень ограниченным. Челнок должен был набрать достаточную скорость, чтобы подойти настолько возможно ближе к ядру, насколько это допускалось элементарными требованиями безопасности. Эстремадуре предстояло выловить чего-нибудь из остатков редкого шлейфа (кажется, образцы газов и наудачу некоторых твердых элементов его распада, ибо хвост был ионно-пылевой). А после Гент, управляя на расстоянии, развернет крошечный ремонтник под прямым углом на обратный ход. Когда же перпендикулярная соединяющая между расчетным курсом «Пересмешника» и кометой станет минимальной, челнок придет как раз в заданную точку рандеву и будет возвращен на борт. Фигура треугольника, где кривая полета корабля к путешествию Эстремадуры составляла как бы гипотенузу. Вся загвоздка теперь состояла в том, что если бы по несчастной случайности ремонтный бот потерял скорость и опоздал на встречу, «Пересмешник» догнать бы он уже не смог.
Поначалу все шло хорошо. Ремонтник прытко стартовал из днища, вплотную у самого центра оси вращения, и тут же рванул вперед и вбок, уходя все дальше от «Пересмешника». Спустя, может, четверть часа Эстремадура был доставлен в нужное место пространства.
– Минут тридцать, от силы сорок у него есть. Но лучше не рисковать, – не оборачиваясь от экрана, сообщил зрителям Гент. И задиристо крикнул по системе связи: – Давай, Рамон, лови ее за хвост!
Челнок, сейчас видимый мутно от помех, вызванных облаком горячих газов, уже не совершал маневров, а как бы замер для наблюдателей в одной точке. Зрители и даже Галеон Антоний затаили дыхание. Ремонтник выпустил две пары гравитационных захватчиков-манипуляторов. Всего-то и оставалось, что заполнить контейнеры для экспериментальных образцов, да и убраться потихоньку восвояси.
Обо всем, произошедшем далее, потом много говорили и обсуждали порой горячо. И научные объяснения нашлись, красивые и стройные, вообще-то ничего сверхъестественного не случилось. Мало ли, кислородная утечка, случайная искра, а вокруг ядра полным-полно водорода, целое облако! Но с точки зрения доктора Мадянова, подобный исход можно было предсказать заранее. Вопрос Трех Дверей, никуда не денешься. Если на роду сеньору Рамону начертано беспрестанно влипать во всяческие неприятности, то отчего же и с кометой должно бы выйти иначе? Его плохо понятная страсть к космическому телу – причина явно неуважительная. Однако тогда, в самый момент происходившей на глазах у всех трагедии, не до размышлений было. И уж, конечно, плевать хотелось на умственные обоснования, почему вдруг челнок вспыхнул рождественской шутихой, буквально оплавился в газовом облаке, хотя каким-то чудом не рассыпался и даже кабина уцелела. Главное – крики ужаса и возгласы: «Боже мой, Рамон! Как же Рамон?!», и Антоний, немедленно, вихрем сорвавшийся с места, а он как раз начинал разворачивать ремонтный бот на возвратный курс. Бросил все, побежал по коридору к скоростному подъемнику, за ним беспорядочной толпой – суетящиеся гражданские, на лицах даже не выражение ужаса, а неприятия нелепости и все равно надежда – вдруг свершится невозможное. И оно, разумеется, произошло. Все тот же Вопрос Трех Дверей, не полагалось несчастному Эстремадуре выбрать самую безнадежную. Правда, и смеху было мало.