Маленькая желтая лампа

На следующий день, пропустив из мудрой предусмотрительности завтрак (вдруг нечаянно и стошнит), Арсений примерял в переходном отсеке утлый термоскаф. Над ним хлопотал преданной наседкой пан Пулавский. Объяснял, где переговорное устройство, а где регуляторы внутреннего давления и подачи кислорода. Не будь дурак, Мадянов слушал его с полным вниманием, если надо и переспрашивал. Скоро в отсеке появился Командор Хансен. Куда как живо, не в пример доктору, облачился во второй из приготовленных защитных скафов, в дополнение старый пират имел на поясе гравитационный молоток и табельный импульсный «Гектор» для самообороны. Хотя от кого там обороняться на пустом месте! Арсений изложил свои соображения по поводу молотка и «Гектора».

– Не скажите, – возразил Хансен, – мало ли чего. От неодушевленных и незваных тел импульсный параболоид тоже отлично помогает. А молоток на всякий случай взял. На прочность проверить.

– Невидимую стену, что ли? Ну-ну! – с недоверием отозвался пан Збигнев и тяжко-каменно вздохнул. – Дайте хоть переговорную мембрану посмотрю… Вроде порядок!… Эх! Ступайте, с Богом!

Арсений и Командор вышли в открывшуюся переходную камеру. Доктору полагалось стартовать одновременно с Хансеном, на параллельном курсе, и было немного ему страшновато. Вовсе не оттого, что пугало его неведомое во тьме за бортом, а только по гравитационному рукаву он должен был передвигаться впервые. На всякий случай Арсений зажмурил глаза. И напрасно. Потому пропустил начало движения, отчего поневоле растерялся. Ощущение было такое, как если бы доктора подхватили подмышки невидимые ангелы или демоны и поволокли. Впрочем, вовсе не быстро и стремительно, а наоборот. Плавно и с достойной аккуратностью, строго по прямой линии. Арсений не заметил, как уже оказался вне «Пересмешника», рукав протянулся из самого центра корабельного днища, и вовсе не вдоль, а под углом градусов примерно в пятьдесят. Доктор тут же смекнул, почему задумано так. Если невидимая сфера представляет собой непрерывную субстанцию, то это и будет самый удобный и кратчайший путь до ее поверхности. Внутри рукава гравитационное поле держало Арсения достаточно крепко, бешеной скорости движения он не ощущал совершенно, хотя в стороне от него в ураганном вращении крутился колесом светящийся тусклым фосфорным маревом внешний обод «Пересмешника».

Так вот как это выглядит снаружи! Доктор едва сдержался, чтобы не вскрикнуть от восхищения. Но в последний миг остерегся. Мало ли о каких приключившихся несчастьях подумает Хансен или остальной экипаж у пульта связи! Зачем зазря пугать людей. Сам же доктор не ощущал присутствия и малейшей тени страха. Это было фактом еще более удивительным. Он даже внутренне успокоился до состояния обыденного равновесия, невидимая стена нисколько не ужасала его и Хансена вроде бы тоже. Командор скользил рядом в своем рукаве, лицо его, хоть и сосредоточенное, никак не выглядело испуганным, а словно бы детски удивленным. Но скоро внимание доктора сконцентрировалось на картине, представшей перед ним, ибо здесь был конец пути, гравитационный рукав уперся в незримую преграду.

Тут-то доктор Мадянов увидел. И кажется, Хансен увидел тоже. Потому что в трансляционной мембране раздалось краткое, но очень выразительное восклицание. Вовсе не бранного свойства, а напротив, наивно-зачарованного. Прозвучавшее «ах!» невольно вызвало в дальней памяти доктора видение новогодней елки в мигающих огоньках гирлянд, звенящих игрушках и летящем с потолка снеге, и еще тоненькие иголочки, осыпавшиеся на радужную груду подарков, и пушистые сугробы, и хоровод танцующих под треньканье колокольчиков маленьких зайчат. Доктор и сам чуть было не ахнул, но восклицание Командора опередило, потому Арсению оставалось лишь повторить его мысленно и согласиться. Мадянов машинально вытянул руку в толстенной перчатке. Но все равно через восемь тысяч слоев термической пленки-волокна он ощутил. Нечто невыразимо гладкое и прозрачное и оттого абсолютное и прекрасное. Рука его скользила по поверхности замечательной сферы, при этом доктор не замечал ни трения, ни нагрева, ни вообще какого-то неудобства. Мадянов засмеялся, и вдруг Хансен откликнулся, ответил тем же. Командор, в свою очередь, приложил ладонь к чудесной невидимой стене, и кажется, от души забавлялся.

И все же главное открывалось в другом. В том, что находилось и просматривалось дальше, за прозрачной непроницаемостью сферической преграды. Увидеть это получалось возможным, лишь приблизившись к ней вплотную. Наверное, поэтому бортовые панорамы ничего не смогли отобразить правильно. Пространства по ту сторону действительно никакого не было. Но в нем и не виделось нужды. В человеческом языке не имелось ни схожих образов, ни тем более описательных понятий, но и к ассоциативному мышлению прибегнуть не пришлось. Арсений, как будто сказочный колдун, внутренним ведовством принимал и понимал, что перед ним самый настоящий конец мира, точнее, его безусловное начало. От сферы шел поток. Бесконечных энергий и бесконечного света, сплошной неделимый источник, который, стоит лишь сделать шаг назад, тут же распадется на ряд кадров и картинок, а если, наверное, отодвинуться еще, может, на целую космическую милю, то и на самые настоящие объемные туманности, галактики и звездные системы. Будто одно подвижное, переменчивое зеркало, отраженное в другом, и в следующем, и так уходящее вдаль нескончаемое отображение. Только за обратной стороной зеркал вовсе не пустота или пыльный угол, но мир Абсолюта, без времени и протяженности, превыше разума и чувств, однако все равно постигаемый внутренней, интуитивной природой человеческого существа. Мир, откуда сие существо и есть родом. Теперь Арсений это знал.

Рядом с ним, метрах в полутора, смешно сказать, шалил Командор. Он стучал по сфере гравитационным молотком, и громоздкое орудие, в нарушение всех законов физики, при ударе вовсе не отскакивало назад, но и никакой порчи поверхности тоже не наносило, лишь плавно скользило по ходу движения. Сфера будто глушила посторонние усилия и впитывала их в себя. Шкодливый старый пират совсем впал в детство или в безумие, направил на преграду верный свой «Гектор». Арсений не успел помешать и вразумить. Однако катастрофического эффекта не произошло. Импульс растекся кругами и куполообразно, тут же остался далеко позади, по сфере пробежали яркие огоньки, и все, будто бы ничего не было. Командору это занятие понравилось, он выстрелил еще раз. Доктор Мадянов с ребяческим интересом наблюдал за происходящим. Он даже искренне сожалел, что не взял, в свою очередь, ни импульсный параболоид, ни хотя бы молоток. Доктор смеялся.

Мембрана тихо заверещала. Сколько Мадянов провисел в рукаве перед «вратами мироздания», затруднился бы он вспомнить и сказать. Наверное, долго. Теперь встревоженный голос пана Пулавского напоминал – пора возвращаться. Пусть доктор приготовится, гравитационное поле потянет его назад, со спины, главное не суетится. Впрочем, Арсений и не собирался. Он находился под сильным впечатлением от увиденного и познанного, вообще сфера манила его, утекать по рукаву вовсе не хотелось, а хотелось смотреть, трогать, стучать молотком, и так без конца.

Когда они вернулись обратно, на «Пересмешник», – доктор и Командор, то немедленно ожидавшие их в тревоге коллеги и друзья набросились было с расспросами но очень скоро отстали. И доктор знал почему, хотя не имел возможности наблюдать себя со стороны. Но был уверен. Оба они, исследователи-самозванцы, выглядели и вели себя так, будто объелись ненароком галлюциногенных марсианских ананасов, это еще в лучшем случае. Старый пират Хансен размахивал молотком, безостановочно ахал на все лады, приплясывал и приговаривал:

– Нет пространства, совсем нет! Клянусь бородой Эрика Рыжего! – подмигивал хитро и хихикал.

Экипаж его стоял обалдевший, а пассажирам никак не удавалось закрыть рты. Даже и доктору Го. У маленького философа вообще было такое потерянное выражение лица, что казалось – он готов разрыдаться. Но готов и передумать, если ему соизволят сообщить, в чем именно дело.

Арсений и сообщил, одновременно пытаясь усмирить Командора и отобрать молоток. Это ему удалось. После чего Хансен, в свою очередь, предложил без промедлений последовать за ним в столовую, где надлежит выпить всем коллективом. Что было уж и вовсе делом неслыханным. Тем не менее от похода за выпивкой никто не отказался. Не нашлось таких глупцов.

Все же рассказ свой и доктору и старому пирату пришлось повторять не раз и не два. Но слова их вышли беспомощны и слабосильны, чтобы описать подлинно великолепное. Поэтому в последующие несколько дней каждый из пассажиров и экипажа «Пересмешника», попарно и в одиночку, отправлялся посмотреть на удивительную сферу и чудесную находку за ней. Надо ли говорить, что даже расстроенный в чувствах магистр Го Цянь, а вместе с ним рассудительный пан Пулавский вернулись с глупо-счастливыми улыбками, размахивая гравитационными молотками. Но как то и следовало ожидать, время веселья скоро прошло. И Командор был вынужден назначить общее собрание в главной кают-компании.

Сидели в этот раз без чинов, даже стены не оказались привычно окрашенными в зеленый, фиолетовый и красный цвета. Ровным голубым сиянием озарено было помещение.

Сидели чинно в кружок, словно карбонарии-заговорщики или рыцари Круглого Стола. Говорили строго по очереди, хотя никто ее и не устанавливал. Зато и желающих перебивать соседа не обнаружилось. Первым с пояснениями вылез непоседливый Эстремадура. Он нарочно сейчас делал вид, будто в чудесной сфере не открылось для него фантастического явления, и, как заслуженный астрофизик, изначально ожидал он узреть нечто подобное, а сам всю последнюю неделю не мог говорить ни о каком другом предмете, едва лишь вернулся из путешествия к «началу мира».