Маленькие женские тайны

— Я специально сделала торт малокалорийным, чтобы вы, несмотря на диету, тоже могли его покушать. Это лимонные меренги, бисквита там совсем-совсем немного…

Безе было действительно великолепным. Но какого черта Арлетт вздумалось прослоить его кокосовым кремом?!

С давних пор запах кокоса у Клодин ассоциировался не с чем-то съедобным, а с туалетом — если говорить точнее, с того времени, как она работала в мэрии Филадельфии. По необъяснимой причине мэрия тогда закупала освежитель воздуха исключительно с этим сладковатым и навязчивым ароматом, и во всех туалетах там пахло кокосом.

Поэтому теперь Клодин по кусочку отламывала и смаковала меренги, незаметно отодвигая крем на край тарелочки и собираясь, как только Арлетт отвернется, переложить его на тарелку Томми.

Пока же француженка цвела, наслаждаясь всеобщим вниманием и чувствуя себя «королевой бала». Положила мужчинам по второму куску торта, вопросительно взглянула на Клодин:

— Вам положить?

— Нет, спасибо, пока не надо. Я еще с этим не справилась.

— Но потрясающе вкусно… У-ух, это что-то! — заявил Томми. Девчонка просияла. — Я тебя все забываю спросить, — улыбаясь, продолжал он, — тебе что-нибудь говорит такая цифра — сто девяносто тысяч фунтов?

— Что? — переспросила она. — Мне? Нет! — помотала головой, глядя на Томми широко распахнутыми ясными глазами.

— Ну нет так нет, — кивнул он. — Тебя не затруднит мне еще кофейку налить?

Арлетт встала и обернулась к кофеварке — воспользовавшись этим, Клодин быстро переложила накопившийся крем на тарелку Томми и не удержалась, взяла себе еще кусок торта — уж очень вкусное было безе.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Из дневника Клодин Конвей: «…Вся эта ночь — какая-то фантасмагория, теперь даже не верится, что это на самом деле было!..»

Клодин ушла в спальню сразу после десерта — сослалась на усталость, все-таки она «жертва похищения».

Она думала, что Томми, как и всю прошлую неделю, останется в гостиной — будет с сослуживцами и Арлетт смотреть телевизор. Но едва она переоделась и села причесываться, как он появился в дверях.

Клодин даже немного огорчилась: не мог придти на четверть часа позже: следущее, что она собиралась сделать — это позвонить Ришару! При Томми же звонить было неудобно — то есть вроде и ничего страшного, но кто его знает, начнет еще опять ревновать не по делу.

Но — пришел так пришел, делать нечего. Сел на кровать, взглянул на Клодин, так что их глаза встретились в зеркале, и спросил; точнее, это был даже не вопрос — констатация факта:

— Тебе не нравится Арлетт.

Клодин молча пожала плечами — возразить было нечего.

— Почему?

— Потому что она врет.

— То есть? — удивленно переспросил он — похоже, ждал услышать нечто другое.

— Понимаешь, она насквозь лжива, — Клодин развернулась на вращающемся стуле, оказавшись с ним лицом к лицу. — Это чувствуется во всем. Вот сегодня, когда она вроде бы страшно огорчилась, что завтра не уедет, на самом деле она вовсе не была так расстроена, как хотела показать. Тут больше игры, чем действительно огорчения.

— Ну и зачем ей, по твоему, это было нужно?

— Может, с тобой лишний раз пообниматься захотелось? — усмехнулась она.

— Да брось ты! — рассмеялся Томми.

— Я не знаю, зачем ей это нужно, — ответила Клодин уже всерьез, — но… для меня это очевидно. Возможно, потому, что я и сама порой разыгрываю что-то… не то, что на самом деле, — неловко улыбнулась, — вроде как сегодня, перед похитителями, эту дурочку напуганную. Поэтому сразу вижу, где она переигрывает, какие-то фальшивые жесты, нотки… И про сто девяносто тысяч, кстати, она тоже что-то знает.

Откуда взялась эта цифра, Клодин сообразила почти сразу, вспомнился утренний разговор: «Где Арлетт Лебо? Или вы привезли вместо нее деньги? — Какие деньги? — Двести тысяч фунтов. Десять тысяч — понятное дело, нам, за работу.» Двести минус десять получается как раз девяносто. Сто девяносто тысяч фунтов — именно во столько оценили почему-то ирландцы ничем вроде бы не примечательную семнадцатилетнюю француженку…

— Ты так считаешь? — Томми спросил это вроде бы с ленцой, но Клодин нутром почуяла, что ответ очень и очень его интересует.

— Да. Когда ты спросил, у нее в глазах что-то такое мелькнуло…

— Интересно… — сказал он задумчиво.

— Что интересно?

— То, что ты говоришь… Я-то, признаться, думал, что ты ее из-за… меня невзлюбила, — хоть он и запнулся, но Клодин показалось, что был чуть-чуть разочарован.

— Нет, — покачала она головой, но тут же поправилась. — То есть, конечно, и это, но не только… В общем, когда она окажется где-нибудь подальше от нашего дома, я вздохну с облегчением.

— Я, честно говоря, тоже, — эхом отозвался Томми.

— А мне казалось, что она тебе нравится.

— Поначалу — да. Такая миленькая приветливая девочка… и так мужественно держалась, потеряв отца, и вроде бы изо всех сил старалась нам помочь. А теперь, — несколько смущенно признал он, — мне тоже кажется, что она что-то недоговаривает.

— Не «недоговаривает», а именно врет, — перебила Клодин. — Вы просто не замечаете этого за ее сладенькими ужимочками и кокетством!

— Но готовит она, конечно… — Томми мечтательно закатил глаза, — в жизни такого ужина, как сегодня, не ел!

Пару секунд Клодин смотрела на него, потом сердито отвернулась к зеркалу и снова взялась за щетку.

Уже больше года она живет с ним, готовит ему завтраки и ужины — и до сих пор считала, что готовит не так уж плохо. Во всяком случае, он всегда с удовольствием ел, хвалил… Ну да, такие изысканные блюда, как Арлетт, она делать не умеет, но салаты у нее получаются вкусные, и рыба тоже, и вообще…

Клодин сама не понимала толком, почему ей стало вдруг так обидно от его слов — но обидно было очень.

В зеркало было видно, как Томми разделся, сложил аккуратно брюки — и вдруг взглянул на нее.

— Эй! Ты чего скисла? — подошел, обхватил за плечи и зарылся лицом ей в волосы.

— Ты хочешь, чтобы я тоже всякие торты делала? — жалобно спросила Клодин; не хотела говорить это, ни в коем случае не собиралась — само как-то вырвалось.

Замерла от ужаса: а вдруг он скажет «Да, хочу»?!

Томми помотал головой, ероша и путая носом свежерасчесанные пряди.

— Я хочу, чтобы ты оставалась такой, как ты есть, — повернул стул, на котором Клодин сидела, к себе и взглянул на нее в упор. — Именно такой — понимаешь?