Маленький Большой человек

Но не успели мы тронуться с места, как на холме появился Кастер на резвящейся кобылке. Эту кобылку знала в лицо, то бишь в морду, а ещё вернее — по окрасу, вся армия: из четырёх ног три у неё были снежно-белые; и звали кобылку Вик, сокращённо от «Виктория», что как бы соответствовало генеральскому призванию. И вот, значит, подскакал к нам Кастер, перегнулся с лошади, смерил труп прищуренным взглядом и говорит Лавендеру: «Разверни». Тот вздрогнул, но ослушаться не посмел. В шкурах, как мы и предполагали, действительно лежал воин, — эдакий здоровенный Лакот; для трупа он очень хорошо сохранился, и это позволяло определить причину его смерти — страшную плечевую рану. Какое-то время Кастер как бы удивленно взирал на останки, а затем кивнул Лавендеру: «Убери». Лавендер нагнулся и поднял труп, но не взвалил на плечо, а взял на руки и прижал к груди — так берут на руки ребёнка или любимую девушку, а высохший воин весил теперь не больше, чем они; так, с трупом на руках, он пустился с холма, пошёл вдоль берега и осторожно опустил его в воду — как раз в том месте, где Тонг вливается в Иеллоустоун. Мы с Кастером наблюдали за ним со стороны.

…Всё-таки удивительный человек этот Кастер! Я думал, он меня не узнает, а он, представьте себе, лоб наморщил и говорит: «Ну, здравствуй, гуртовщик!» — у меня рука так и потянулась к шляпе. Она б, конечно с большим удовольствием потянулась за чем-нибудь другим, но… умел-таки Кастер внушить уважение — ох, умел, чего не отнимешь, того не отнимешь… И вот мы таким образом с ним раскланивались, и я уж было раскрыл рот поинтересоваться здоровьем, делами и вестями из дому, как тут к нам подбежал солдатик и доложил, что на пепелище в деревне обнаружили останки белого человека, военного, кажется, кавалериста. Кастер пришпорил кобылку и умчался в деревню, солдат побежал за ним, а я поплёлся следом.

Когда я дошёл до места, скелет уже раскопали; в том, что это был кавалерист, никто больше не сомневался (среди пепла отыскались форменные пуговицы), и теперь все гадали, кто именно был этот несчастный. Из того же кострища солдаты повытаскивали целую груду камней и полуобугленных палок, и разведчики из племени Ри жестами объясняли окружающим, что как раз этими орудиями и был побит белый человек.

Кастер спешился. Люди перед ним расступались и вновь смыкались, и так он оказался как бы в кольце, наедине со своим бывшим подчиненным и сотоварищем. Вспомнил ли его генерал, узнал ли? На память он не жаловался, а что касаемо чувств, то ни одно из них не отразилось на его сером от пыли лице; он медленно стянул с головы шляпу, и вслед за ним этот жест повторили другие. Тут рядом прокатился шорох, а затем послышался нестройный гул голосом. Я прислушался: кто-то из солдат вроде бы опознал погибшего. То был не то Джерри, не то Джон, и числился он пропавшим без вести с 73 года. Как спичка, поднесенная к сухому хворосту, эта новость мигом облетела Седьмой кавалерийский полк, охватив его всепожирающей жаждой мести. Тут же вызвались добровольцы устроить немедленную карательную экспедицию; да что там! — весь полк был готов прыгнуть в седло и мчаться стрелять, рубить, колоть, резать, насиловать. И убивать, убивать, убивать — по одному слову, одному жесту человека, стоявшего в центре круга. Но Кастер молчал.

Что ж, как генерал, он был, наверное, прав: на много миль вокруг не было ни одного стойбища, а гоняться за одиночками — такого не мог позволить себе и командир рангом куда пониже генеральского. Да, «охоту за дикими гусями» ему не простили бы ни Терри, ни Грант; он сам не простил бы себе такой тактической или стратегической — не знаю уж, какой именно — промашки. Но на войне, кроме тактики-стратегии, есть ещё и другие законы, и вот по этим законам он просто обязан был что-то предпринять. Для этого вовсе не обязательно было прыгать в седло и скакать сломя голову по окрестным холмам в надежде изловить первого попавшегося индейца, чтобы потом побить его камнями — вовсе нет; я имею в виду другое: пусть это прозвучит кощунственно, но он должен был не столько совершить, сколько изобразить поступок (что-то сказать, махнуть рукой, да мало ли что!) — просто для того, чтобы показать солдатам, что он тоже солдат, приблизиться к ним, дать понять, что разделяет их чувства; а он — все молчал и молчал, и от этого казалось, будто между ним и солдатами какая-то невидимая стена: стена меж криком и молчанием, рядовым и генералом, живым огнем и мёртвым пеплом.

…Пользуясь преимуществом в росте, то бишь, его недостатком, я незаметно протиснулся сквозь толпу и стоял теперь совсем рядом с Кастером. Тогда, в палатке, при сумеречном свете, я даже и не заметил, насколько он постарел со времен Уошито: сейчас ему было тридцать с лишним, точнее — тридцать семь, а выглядел он на добрых десять лет старше. С начала похода он ещё ни разу не брился, щёки покрывала суровая густая щетина; усы обвисли, а короткая стрижка диким кустарником топорщилась в разные стороны. А при том еще, что вся растительность была щедро припорошена дорожной пылью, создавалось впечатление, что наш прославленный генерал сед. Сед, как лунь. Присмотревшись повнимательней, я не мог не отметить также и того любопытного обстоятельства, что пыль разукрасила генеральский лоб чёрными разводами, что придавало ему забавное сходство с индейскими шаманами; вот только разводы пролегали по руслам, уже проделанным морщинами, и самые глубокие шли от ноздрей к уголкам рта.

Я долго наблюдал за генералом, но незаметно задумался о себе. И вдруг понял, что вовсе не хочу, чтобы погибли эти шесть сотен белых людей, окружавших Кастера; не хочу, чтобы погибли отважные, но малочисленные Ри; не хочу, чтобы погиб Лавендер, и уж тем более — по моей вине. Понимаете, я оказался как бы между двух огней: предупрежу индейцев — они устроят Кастеру засаду, не предупрежу — Кастер их сотрет в порошок. А я не желал смерти ни тем, ни другим.

Так я стоял и думал, когда кто-то потянул меня за рукав. Даже не оборачиваясь, я уже понял кто это, учуял по запаху. Все верно: мой приятель Кровавый Тесак в сопровождении такого же скунса по кличке Стэб, «Пырок». Такая вот кровожадная компания. Ни слова не говоря, они вытаскивают меня из толпы и начинают размахивать руками. Я поначалу опешил, но затем сообразил, что если б они собирались меня побить, то уж, наверное, не в такой неурочный час, и уж, во всяком случае, не привселюдно. Действительно, гляжу, что-то больно часто они тычут в сторону реки.

— Там твой друг, Чёрный Белый Человек, — изобразил Лавендера Тесак, — он утопил тело мёртвого Лакота в реке.

— И теперь в том же месте удит рыбу, — пояснил Стэб.

— Мы думаем, — покачал головой Тесак, — что он использует мёртвое тело вместо наживки.

Когда индеец гневается, его лучше не распалять. Поэтому ничего этой парочке я объяснять не стал: мол, у каждого человека свои заскоки — хоть у белого, хоть у черного, хоть у Черного Белого; главное — чтоб человек был хороший. Поэтому я состроил самую серьезную мину, показал пальцем на ухо и приложил к сердцу ладонь: «Ты сказал. Я выслушал», — дескать, спасибо за беспокойство, сейчас пойду разберусь. После чего они ушли, а я остался.

— Больше всего на свете меня тошнит от двух вещей: от дурного виски и от индейца ри. Но от индейца тошнит больше, — ни с того, ни с сего раздался у меня за спиной чей-то хриплый бас.

Я обернулся: передо мной стоял сержант, причем, весьма толстомордый сержант, причем, его морда кажется мне знакомой. Гляжу, а он тоже начинает морщить лоб, а потом и спрашивает: «Слушай, а ты, часом, раньше не служил в кавалерии?»

Я заверил его, что «часом раньше — не служил» (в этом я его нисколько не обманул), а потом вдруг вспомнил. Б а! Да это же мой давний спаситель, тот самый капрал, что обнаружил меня в кустах после побоища на Уошито; я тогда ещё переоделся в армейскую форму, и он отвёл меня в деревню. А в деревне меня отчитал Кастер за — смешно сказать! — незастегнутые пуговицы!

С той поры мой спаситель получил повышение и прибавил эдак фунта два-три в поясничной сфере, и всё же это он, несомненно он.

Спасение, оно, как второе рождение, так надо ли говорить, насколько я был благодарен судьбе за то, что хотя бы могу пожать его жизнеспасительную руку. Мы обменялись рукопожатием, и я узнал, что его зовут Боттс.

— Ну, так что, Боттс, — спрашиваю я его, — в бой-то скоро пойдём, а?

Он неспешно раскуривает трубочку, от чего пряный воздух Монтаны наполняют запахи, сравнимые разве что с дурным виски или посещением целого стойбища ри; потом долго пыхтит, кряхтит, кашляет — соображает, стало быть, раздумывает, взвешивает, прикидывает — и, наконец, решается изложить свою стратегическую концепцию (я давно заметил, что у сержантов она всегда отличается высокой сообразительностью, взвешенностью и раздумчивостью).

— Да вот, как ни крути, — заявляет он, — а по всему выходит, что, вроде, как бы и нет… Индеец нынче пошёл… какой-то пуганный — от куста шарахается, а уж от Кастера-то — и подавно! Так что, я думаю, индеец будет бегать ещё долго — пока сил хватит… Хотя, чего бегать-то? От Кастера все одно не убежишь! Он, сукин сын, всё одно догонит — зуд у него охотничий, у щенка эдакого! Ты бы видел, как он прыгал да скулил, когда старина Терри послал в разведку Рино, — я думал, он его самого пошлет, но уже не в разведку, а сам знаешь куда… Испугался, вишь, что без него обойдутся! Вообразил, будто этот сопляк способен в одиночку разыскать и побить всех краснокожих! Как же — нашли героя! Видал он этих вонючек, впрочем, как и они его, — небось, до сих пор кругами ходят, в прятки играют… Не-ет, Рино индейцы не нужны — он их сам боится! Да и зачем ему лезть в бутылку, когда бутылка у него и так есть? Он с бутылкой не расстаётся, он, скотина, даже по утрам встаёт пописать — и то! — не с пустыми руками; ну и писает уже не чем-нибудь, а самым настоящим отборным виски! (В этом месте сержантский кадык непроизвольно дёрнулся и в голосе послышалось неподдельное возмущение, а именно та его разновидность, которую лично я бы назвал возмущением зависти).

— Выходит, что если индейцы кому-то и нужны, — пересиливая возмущение, заключил Боттс, — то только Крепкому Заду. Заду без них никак нельзя — они для него последнее оправдание перед Грантом. В общем, похоже на то, что из всей компании гоняться за индейцами всерьез будет только Кастер. Тут, брат, замешана большая политика, а в большой политике козырной картой может оказаться хоть и толпа старых скво.

— А я слыхал, он сам в президенты метит, — говори) Боттсу.