Маленький Гарусов

Этим я отчасти думаю компенсировать вред, который я нанес государству, навязав ему, как вы говорите, плохого специалиста...

– Вечно вы меня будете этим попрекать! Дело не в том, кого вы там навязали, а кого нет. Дело в том, что вы идете прямо по живым людям. Зоя, Ниночка... Подумали вы о них?

– Думал, но ничего не поделаешь. Я, конечно, здорово к ним привязался и не могу себе представить, как я без них буду жить. Но надо войти и в Зоино положение. Иметь такого мужа, как я, было бы тяжело любой женщине. Переносить мои вклады в других...

– Толя, а я? Вы обо мне не подумали! Правда, мы за последние годы мало виделись...

– Марина Борисовна, у вас ведь много учеников.

– Но только один сын. Гарусов помолчал.

– Я... Я вам очень благодарен...

– Какая благодарность? Все это не то, не то...

– Вы меня извините, Марина Борисовна, я должен идти. А долг я вам верну при первой возможности.

– Бог с вами, какой долг? Я и забыла совсем. А когда вы едете?

– Сегодня ночью.

– Боже мой! А я вас задерживаю. Вам некогда, надо собираться. Идите-идите, я вас провожу, осторожнее, в передней темно, лампочка перегорела, никто не купит, кроме меня, а я забываю...

Она бормотала без устали, как заводная. Гарусов ощупью отпер дверь, выбрался на площадку. Она стояла на пороге, положив голову себе на плечо.

– И вот всегда у меня так, всегда так... Косые слезы бежали у нее по щекам. Гарусов медлил.

– Ну, чего вы стоите? Идите, идите! Она махнула рукой. Гарусов ушел.

* * *

Теперь ему надо было зайти к Федору Жбанову. По слухам, Федор был в запое, но все-таки попрощаться надо было.

Когда Гарусов вошел, Жбанов лежал ничком на кровати, подняв толстые ноги на деревянную лакированную спинку. Он нехотя поднял с подушки вялое, несвежее лицо. За последний год Жбанов отрастил усы, и это сильно его не красило.

– А, святитель-великомученик,- сказал он сквозь спутанные усы,явился-таки, приполз! А что у тебя с башкой? Ну-ка, повернись!

Жбанов захохотал.

– Ну и фигура! Дон-Жуан! Казанова! Покоритель женских сердец!

Гарусов молчал. Федор Жбанов неожиданно гибким движением перекинул на пол толстые ноги в шерстяных носках и бросил в Гарусова подушкой:

– Тьфу на тебя. Не хочу даже и разговаривать с таким идиотом.

Гарусов направился к двери.

– Постой!
– загремел Жбанов. Гарусов остановился.

– Ты не уйдешь, пока не объяснишь всю эту чертовню. Куда ты едешь? Зачем?

– Я тебе уже объяснял,- смиренно отвечал Гарусов.- Еду, чтобы деньги заработать. Внести за квартиру.

– Черта с два! Нет, брат, меня не проведешь! Тут другая должна быть причина. Гарусов молчал.

– Ничего не понимаю!
– бушевал Жбанов.- Нет, постой, кажется, начинаю понимать... Ага! Понимаю! Как увидел твою дурацкую стриженую башку, так и понял. Знаешь, кто ты? Монах. Да, да. Монах по призванию. Для таких, как ты, не хватает советских монастырей.

– Что за чушь,- тоскливо сказал Гарусов.- Монастыри какие-то... Придумаешь тоже. Пьян ты, Федор.

– А что? Я пьян, конечно, но рассуждаю вполне здраво. Таким, как ты, мало обычной жизни, нормальной работы. Они хотят жертвоприносить. Истязать свою плоть. Таким именно нужны монастыри, разумеется, не церковные, а гражданские... Оттуда, например, мы будем черпать санитаров, золотарей... А что? Мысль!

– Оставь, Федор,- отмахнулся Гарусов.- Без тебя тошно.

– Ха!
– закричал Жбанов.- Это хорошо, что тошно! Значит, в тебе разум не совсем еще погас. Может, еще одумаешься, совесть в тебе проснется. Скажет: "Толя, а Толя, науку-то свою бросил, не стыдно?"

– Нет, не стыдно. Все равно ученого из меня не получится.

– Эх, мне бы твою усидчивость...

– Мне бы твой талант.

– ...я свой талант,- выругался Жбанов.- Не вышло из меня ни черта и уже не выйдет.

– Если бы я был глуп, я сказал бы тебе: не пей. Не пей, Федя

– Полечиться, что ли, принудительно?
– задумчиво спросил Федор.- Там, говорят, такое пойло дают, что после него от любой жидкости, даже от квасу, с души воротит.

– Вот как и меня,- тихо сказал Гарусов.

– Что ты там такое бормочешь?

– Ничего, это я так. Прощай, Федор. Спасибо тебе за все. Сам знаешь, за что. Я Зое сказал: если что, пусть к тебе обращается. Можно?

– Спрашиваешь тоже.

Жбанов встал с кровати и обнял Гарусова. Лицо Гарусова пришлось ему где-то под мышкой, и, чтобы лучше разглядеть это лицо, Жбанов поднял его за подбородок. Серые глаза Гарусова смотрели невесело, но твердо.

– Ну, прощай, Толя. Не поминай лихом. Любил я тебя, сукиного сына.

* * *

Гарусов пошел прощаться в свое последнее место - домой. У самого дома он встретил Ниночку. Она шла, тринадцатилетняя, худенькая, сплошные ноги, шла - вот так пигалица!
– с мальчишкой и бессовестно с ним кокетничала. От этого коса усердно моталась у нее по спине. Гарусов ее окликнул, она остановилась, мальчишка прошел дальше.

– Ниночка, я хочу попрощаться.

– Опять едешь?
– неприязненно спросила она и закусила конец косы.

– Еду.

– Надолго или совсем?

– Там видно будет.

– Ну, счастливого пути,- она взмахнула косой и побежала догонять своего кавалера, который стоял и нетерпеливо копал землю бутсой.

* * *

Гарусов поднялся по лестнице. Зоя уже ждала его у дверей - должно быть, в окно.увидела, как он подходил. Бледная, но спокойная. Он посмотрел ей в лицо и обмер: оказывается, за эти годы щеки у Зои стали треугольными. Он опустил глаза на ее клеенчатый, цветочками, фартук.

– Когда?
– спросила Зоя.

– Сегодня. Ноль тридцать.

– Побудешь или как?

– Не могу, Зоя, надо еще за вещами заехать...

– Что ж, поезжай, раз надо. Посидим с тобой, что ли, на дорогу. Так, кажется, по-русски-то полагается.

– Не знаю я, Зоя, как полагается. Сели. Гарусов сказал с усилием:

– Прости, Зоя, что испортил тебе жизнь. Не надо мне было на тебе жениться.

– Что ты, Толенька, как ты можешь так говорить? Я с тобой очень даже счастлива была и навсегда тебе благодарна.

– Это я тебе должен быть благодарен. Помолчали. Зоя спросила: