Маленький портной и шляпник

Если шляпник проследил за ним, если притаился где-нибудь в темноте, он на этот раз, не колеблясь, покончит с Кашудасом, как с теми старыми дамами, несмотря на только что адресованную ему улыбку.

– Мать-настоятельница Святая Урсула в трапезной...

– Пожалуйста, скажите ей, что это срочно, что это вопрос жизни и смерти...

Конечно, его профиль мало походил на профиль христианина, и еще никогда в жизни он так не сожалел об этом. Он топтался на месте, словно человек, которому приспичило по нужде.

– О ком доложить?

О господи, пусть же она откроет дверь!

– Мое имя ей ничего не скажет. Объясните, что дело первостепенной важности...

Для него! Из-за двадцати тысяч франков! Она бесшумно удалилась, бесконечно долго отсутствовала, вернулась и наконец решилась отодвинуть три или четыре хорошо смазанных засова.

– Пожалуйста, следуйте за мной в приемную...

Воздух здесь был теплый, застоявшийся, чуть сладковатый. Все, кроме черной мебели, имело цвет слоновой кости, тишина царила такая, что слышалось тиканье часов - их было четыре или пять, а некоторые находились, похоже, неблизко.

Он не осмеливался сесть. Он не знал, как себя вести. Ждать ему пришлось долго, и он вздрогнул от неожиданности, увидев перед собой неслышно появившуюся старую монахиню.

"Сколько ей лет?" - мысленно спросил он себя; угадать возраст монахини в чепце трудно.

– Вы хотели поговорить со мной?

Еще из дома он позвонил господину Кюжа, мужу второй жертвы, тому, который служил в мэрии. Господин Кюжа был у себя в "бюро находок".

– Кто говорит?
– раздраженно кричал он в трубку. Кашудас долго медлил, прежде чем рискнул произнести:

– Один из инспекторов комиссара Мику... Вот по какому вопросу: не знаете ли вы, господин Кюжа, где воспитывалась ваша жена...

В пансионе при монастыре Непорочного зачатия, черт побери! Само собой разумеется, раз речь идет о прекрасном воспитании.

– Прошу прощения, мать-настоятельница...

Он путался в словах. Еще никогда он не чувствовал себя до такой степени неловко.

– Я хотел бы знать имена тех, кто воспитывался здесь и кому сейчас шестьдесят три года... Или шестьдесят четыре... Или...

– Мне - шестьдесят пять...

У нее было словно из розового воска лицо, светло-голубые глаза. Не переставая наблюдать за ним, она перебирала тяжелые четки, висящие у нее на поясе.

– Вы могли умереть, мать-настоятельница...

Не с того он начал. Его охватило волнение. Его охватило волнение главным образом оттого, что постепенно возникала уверенность: он получит двадцать тысяч франков.

– Мадемуазель Моллар воспитывалась здесь, не так ли?

– Это была одна из лучших воспитанниц...

– А мадам Кюжа...

– Ее девичья фамилия - Дежарден...

– Скажите... Если все они учились в одном классе...

– Мы все из одного класса... Вот почему в последние дни...

Но у него не было времени слушать.

– Если бы я мог получить список воспитанниц, которые в ту пору...

– Вы из полиции?

– Нет, мадам... То есть, мать-настоятельница... Но это все равно... Представьте себе, я знаю!

– Вы знаете - что?

– То есть я думаю, что скоро узнаю... Случается ли вам выходить?

– Каждый понедельник я хожу в епископство...

– В котором часу?

– В четыре...

– Не согласились бы вы составить для меня список.

Кто знает? Возможно, она принимает его за убийцу? Но нет! Она сохраняла спокойствие и даже безмятежность.

– Осталось не так уж много воспитанниц того выпуска... Кто-то, увы, умер... Некоторые совсем недавно...

– Я знаю, мать-настоятельница...

– Кроме Армандины и меня...

– Кто это - Армандина, мать-настоятельница?

– Армандина д'Отбуа... Вы, должно быть, слышали о ней... Некоторые уехали из нашего города, и мы потеряли их из вида... Погодите-ка!.. Минуточку...

Может быть, в конце концов, и монахиням хочется иногда отвлечься.

Очень скоро она вернулась с пожелтевшей фотографией в руках, на которой были запечатлены стоящие в два ряда юные девушки в одинаковых платьях, с медалями на одинаковых лентах.

Здесь были толстые и худые, хорошенькие и дурнушки, была одна огромная, похожая на грубую куклу. Настоятельница застенчиво произнесла:

– Вот эта - это я...

Затем указала пальцем на тщедушную девушку

– А это мадам Лаббе, жена шляпника.. Та, которая слегка косит, это...

Шляпник был прав. Из пока еще живых, из тех, кто по-прежнему жил в городе, оставалось, не считая его собственной жены, всего двое: настоятельница Урсула и мадам д'Отбуа.

– Мадам Лаббе очень больна... Надо будет навестить ее в субботу, как и каждый год, потому что в будущую субботу день ее рождения, и мы, мои подруги по пансиону, по традиции...

– Благодарю вас, мать-настоятельница...

Он нашел разгадку! Он заработал свои двадцать тысяч франков! Во всяком случае, он их получит! Все жертвы шляпника были запечатлены на фотографии. А две, оставшиеся пока в живых, не считая мадам Лаббе, - это, очевидно, те, чей скорый конец предсказывал убийца.

– Благодарю вас, мать-настоятельница . Я должен немедленно идти... Меня ждут...

Впрочем, это была правда. Скоро комиссар должен прийти на примерку. Возможно, маленький портной вел себя не так, как полагалось. Он не привык к монастырям.

Тем хуже, если его посчитают сумасшедшим или дурно воспитанным.

Он благодарил, отпускал поклоны, пятился к двери, в ту минуту, когда он выходил на улицу, его охватил страх при мысли о возможно притаившемся в темноте шляпнике. Ведь теперь, если иметь в виду, что он вышел, откуда вышел, его песенка спета.

– Я могу вам сказать, господин комиссар, кто следующая жертва... Ею станет, во всяком случае, одна из двух женщин, которых я вам назову. Но вначале я хотел бы, чтобы вы дали мне некоторые гарантии относительно двадцати тысяч франков...