Маленький стрелок из лука

Игра на трубе доставляла ему удовольствие, играл он без нот, на слух, потому что нотной, грамоты не знал. Чистые, разной тональности звуки трубы не терпели фальши, и ему приходилось подолгу отшлифовывать каждую незатейливую мелодию.

С собой он никогда трубу не брал, поэтому даже всезнающий Вадим не подозревал, что у Кирилла есть такое увлечение, или, как теперь говорят, хобби.

– Я тоже ни на чем не умею играть, - сказала Ева.
– А сестра научилась бренчать на пианино. Ее муж научил.

– Моя бабушка в молодости призы отхватывала за игру на фортепиано, - вдруг вспомнил Кирилл.

– Это было при царе?
– полюбопытствовала Ева.

– Нет, еще при удельном князе Василии Темном, - без улыбки ответил Кирилл.

– Во время татаро-монгольского ига.

– Мне нравится у тебя, - улыбнулась Ева, не обратив внимания на его язвительный тон.

Кирилл чуть было не брякнул, мол, в таком случае оставайся... Но это прозвучало бы нарочито, хотя, когда он наблюдал за нею, склонившейся над газовой плитой, у него мелькнула мысль, что видеть у себя дома эту высокую красивую девушку ему очень приятно. Как-то сразу стало теплее и уютнее в квартире. Инга, появляясь здесь, наоборот, вносила какое-то беспокойство, нервозность, а ее вечные жалобы на изверга мужа просто выводили его из себя, но он сдерживался, давая женщине возможность излиться. А сдерживаться с каждым разом становилось все труднее. Правда, с тех пор как он стал встречаться с Евой, Инга не звонила, а он и подавно. В последнюю их встречу, возбужденная и решительная, она заявила, что подала на развод и скоро будет суд. Только она боится, что Стариков не придет на заседание и не даст ей развода. Она уже была у юриста и выяснила, какие у нее права на жилплощадь, имущество, машину и дачу... Слушая ее, он видел хищный блеск в глазах, в голосе звучала тревога, что хитрый и жадный муж предпримет все меры, чтобы оставить ее с сыном на бобах, он об этом не раз говорил...

– Я тоже хотела бы вот так одна жить, - говорила Ева, потягивая светлое вино.
– Чтобы не видеть каждый день мать, отца... Не выслушивать их нравоучений... Они никак не могут понять, что я давно уже взрослая. Иногда сама себе кажусь старухой, которой уже пора умирать... Если бы ты знал, как мне тошно с ними! Только из-за того чтобы уйти из дома, я готова за кого угодно выскочить замуж...

– Даже за меня?
– улыбнулся Кирилл, не придав никакого значения ее словам.

– Почему даже?
– сказала она.
– Ты не такой уж плохой жених... За тебя бы как раз я не пошла замуж.

– За что же такая немилость?
– криво усмехнулся он. Слова ее царапнули его по самолюбию.

– Мне не хотелось бы сделать тебя несчастным, - с подкупающей непосредственностью объяснила Ева.
– Я была бы отвратительной женой. Я ничего не умею делать, кроме яичницы и кофе. И главное - не хочу. Любая домашняя работа меня раздражает... В общем, мне на роду написано несчастье ближним приносить.

– Ты сама не веришь тому, что говоришь, - возразил Кирилл.
– Я никогда женат не был, но уверен, что, вступив в брак, человек меняется, становится другим... Мне трудно объяснить, но это так. Дом, муж, материнство - все это в крови любой нормальной женщины.

– Значит, я ненормальная, - невесело улыбнулась Ева.
– Мне и мать об этом говорит, а она все-таки врач.

– Откуда ты знаешь, какая из тебя получится жена?

– Никакая, - сказала Ева.
– Мои материнские инстинкты, по-видимому, дремлют... Я не знаю, что такое любовь, как ты совершенно справедливо заметил, я не жажду стать матерью.

– А у меня все наоборот, - сказал Кирилл.
– Я хочу любить женщину, хочу, чтобы она была хозяйкой в моем доме и народила кучу детей...

– За чем же дело стало?
– насмешливо посмотрела на него девушка.
– Только свистни, желающие найдутся... Холостяк, кандидат наук, отдельная квартира, да и, наверное, зарплата приличная... Хочешь, я тебя с какой-нибудь подругой познакомлю? Любая с закрытыми глазами за тебя пойдет, такие женихи на дороге не валяются.

– Так это же сделка!
– рассмеялся Кирилл.
– А где же любовь, о которой поэты слагают стихи, а влюбленные во имя ее совершают подвиги? Та самая любовь, которая делает человека или безмерно счастливым, или бесконечно несчастным? Может быть, ее нет? Ее поэты и романтики выдумали?

– Мне нравится твой энтузиазм, - заметила Ева.
– Завтра на лекции по эстетике я задам профессору вопрос: "Что такое любовь? И где она в наше время прячется?"

– В нас, - сказал Кирилл.
– Только мы стыдимся ее, что ли? И прячем на самом дне нашей души.

– Сейчас ты напоминаешь мне однокурсника Альберта Блудова, - рассмеялась Ева.
– Он тоже любит разглагольствовать о чистой любви, человеческом достоинстве, комсомольской чести, порядочности... И шпарит цитатами из книг великих философов... Например, такими: "Умы необыкновенные придают большое значение вещам заурядным и обыденным. Умы заурядные любят и разыскивают вещи необыкновенные..."

– Пожалуй, из всех твоих знакомых этот Блудов самый толковый, - заметил Кирилл.

– А вот специально для меня: "Горе нам, если мы не имеем ничего, кроме того, что сможем показать или сказать".

– У тебя отличная память, - сказал Кирилл.

– Он мне выписывает эти афоризмы в мои конспекты.

– Честное слово, мне нравится твой Блудов.

Ева встала из-за стола, подошла к сове и дернула за шнурок, сова раскрыла крылья и опустила.

– Мы с тобой разговариваем, как на студенческом диспуте. А на самом деле все так просто...
– Ева смотрела на него. Большой рот ее с чувственными губами улыбался. И улыбка была презрительной.

От этого разговора у Кирилла внутри будто образовалась щемящая пустота. Он не хотел потерять эту девушку. Несмотря на весь свой напускной цинизм, она была беззащитной... Таких, как Ева, у него еще никогда не было. И возможно, не будет. Она и сама не знала, сколько в ней женственности и обаяния... Наоборот, она все делала, чтобы эти качества в себе приглушить... Она напропалую курила, мало заботилась о том, как выгоднее ей произвести на мужчину впечатление. Могла промолчать почти весь вечер или отпускать резкие циничные реплики, вызывающие удивление у присутствующих. Она была до неправдоподобия естественна, и это, как ни парадоксально, казалось в ней неестественным...

– По-моему, тебе пора одеваться, - проглотив комок в горле, как можно непринужденнее сказал Кирилл.
– Отец уже, наверное, беспокоится.

– Ты меня прогоняешь?
– удивилась она.

– Я тебя провожу, - сказал он и вышел в другую комнату.

Прислонившись к стене, минуту стоял неподвижно. Широко раскрытые глаза его смотрели на картину, изображавшую белоствольную березовую рощу на ветру. В воздухе, будто желтые пятаки, кружились листья. Березовая роща осенью... Сердце стучало так, что отдавало в плечо. Перевел взгляд на другую картину и сразу наткнулся на маленького стрелка из лука. Купидон, натягивая тетиву, целился в него, Кирилла, и лукаво улыбался, будто говорил: "Ну что, Кирилл, попался? Вот ты сейчас отвернешься, и я в тебя выстрелю из лука..."

"Стреляй, дружок!
– усмехнулся про себя Кирилл.
– Я от любви не бегу... Только уж стреляй в грудь, а не в спину!"

Он подошел к магнитофону и нажал на клавишу "стоп".

Ева стояла у двери в длинном облегающем пальто, с сумкой через плечо и с улыбкой смотрела на него. И улыбка на ее прояснившемся лице была совсем другая, мягкая, детски смущенная. Такой улыбки у нее Кирилл еще ни разу не видел. Когда они вышли на улицу, она, взглянув на его окна, озабоченно сказала:

– Ты свет не выключил.