Маленький тюремный роман

— Похоронить, Дима, готовое вот-вот родиться открытие, не сможет ни один из ученых хотя бы потому, что оно зачинается, созревает, готовится к рождению не в чьем-либо везучем ученом мозгу, а в общем поле науки, всегда являвшейся все быстрей и быстрей увеличивающейся суммой научных мыслей и знаний… в общем, не беспокойся, лет через сто наука прибавит скорости времени взросления клона раза у три-четыре… одни ученые уже теоретически доперли до возможного способа создавать искусственные алмазы, другие — чуть ли не до расщепления атома, что сулит человечеству приход новой после огня эры — эры высвобождения огромных количеств внутриядерной энергии, — разве сие не удивительно?

— Тебя, случаем, не тряхануло ли все-таки, Саша, до основания, а затем, как говорится, Канатчикова дача?

— Если бы, Дима, если бы… дело в том, что иногда я кое-то предвижу, причем, так ясно, как зрю тебя сейчас перед собою своим единственным глазом, и все мое существо прохватывает страшная стужа… но разве науку прихлопнешь?.. наши безграмотные кретины пытаются обезглавить генетику с кибернетикой, но только тормозят приход новейших практик на смену отжившим свой век… к примеру, древние китайцы, много чего наизобретав, в том числе и убийственный порох, ужаснулись злодейски безнравственной двуликости некоторых наук, попытались посопротивляться им духовно и интеллектуально… воспевая Незнание, даже возвели непроходимую стену между разумом человека и неисчерпаемостью сокровищ науки… прошли века… еще в этом веке, Дима, Китай, фактически сбросив с себя иго марксизма-ленинизма, станет вооруженной до зубов, доминирующей в мире сверхдержавой, имеющей первоклассную науку, передовые технологии и, естественно, этнически сплоченное многомиллиардное население… а в веке следующем… впрочем, об этом лучше не думать, поскольку неизвестно — к добру все оно, или ко злу и концу света.

— Вот какие ха-ха-ха, ни хуя себе какая ожидает нас с тобою не рыбная солянка, а самая что ни на есть уха!.. если ты, в натуре, что-то прозреваешь, то ответь — извини уж, своя рубаха ближе к телу — выйду я отсюда на волю, или не выйду, и это все, что хочу знать.

— Не только выйдешь, но и вернешься на сцену — будь, Дима, спок, как йог, взирающий на свой пупок, как любила говорить моя матушка.

— Тогда почему сам-то ты ни хрена не знаешь насчет своей судьбы?.. это, согласись, ее довольно странная сюжетная неувязка с данной трагедией.

— Сапожник, Дима, как известно, ходит без сапог, истинный поэт до последних минут жизни ждет идеальнейшую из женщин, властительный тиран ни на секунду — из-за отсутствия у него души — не обретает спокойствия, ну и так далее.

— Значит, актер за какие-то бурные аплодисменты всего зала тоже не имеет в жизни ничего такого основательного — одно пожизненное лицедейство, так?

— Мне кажется, Дима, что за любой божий дар приходится так или иначе расплачиваться, причем, не обязательно трагически. — Отличная постановка вопроса… вот отыграю свое еще часика два и постепенно начну выходить из роли, что, как видишь, потрудней, чем выкарабкиваться из запоя… все, хватит, желаю вернуться на порядочную сцену, верней, на сцену порядочности, где я им, блядям, и всему народу такую замастырю трагедию, что глаза на лоб полезут от ужасов жизни… я, сука, не Гамлет — не хера мне думать — быть или не быть? когда надо быть, быть и еще раз быть, а все они пусть гниют заживо, что со мной, по их вине, и происходит третий уж год.

Он, подойдя к двери, забарабанил кулаком по кормушке, затем согнулся, схватился за живот и застонал; кормушка вскоре открылась.

— Гражданин надзор, язва, видать, открылась, подыхаю, в животах схватило и не отпускает, мне бы пару ложек соды, а вода есть.

Это, как понял А.В.Д., был сигнал Димы для сообщения шефу о немедленном вызове из камеры по важному делу. — Какая еще такая на хер сода врагу народа, да еще на ночь глядя, когда ужин вон несут? — Не до жратвы, начальник, хули ты рот раззявил? — валяй, действуй.

Кормушка захлопнулась; Лубянов, по профессиональной актерской инерции, охая от боли, повалился на койку лицом вниз; А.В.Д., массируя ему спину, тихо, но очень внятно повторил все, что тот, не рассусоливая, должен выложить своему шефу. — Главное, непременно добавь, что я, когда выбили глаз, в полуобмороке услышал разговор Дребеденя по телефону о грядущих в наркомате переменах, когда он так отыграется на некоторых умниках, так нассыт им прямо во вредительские их очи и не утрет шмурыльники, что комната смеха позавидует… прямо так и скажи, дескать, видно даже по мелким пешкам, как в воздухе носится нечто для вас, следовательно и для меня, предчувствие крайне неблагоприятного оборота событий. — Ролевое задание уяснил до самого что ни на есть занавеса, но, видимо, шеф дернет только завтра… хотя они тут привыкли, ежовские пидарасы, мантулить в три смены: взяли на себя почетную вахту перед первым маем и свято блюдут график приведения в исполнение высших мер наказания… как говорится, сегодня больше, чем вчера, а завтра больше, чем сегодня… надо бы сказать в этом месте, что я всехних ихних мам ебал, но временно уж воздержусь… очень, поверь, просто и очень приятно вспоминать человеческую речь, ведь я интеллигентно воспитанный дворянин, Саша, мне остоебенила сраная эта роль… я бы, бля буду, сейчас сыграл без репетиции необыкновенно трудного иудея-пожарника в «Преступлении и наказании», а то и самого Порфирия… но черт со мной, главное, опередить Дребеденя, ибо он и не человек — это какая-то бронемандавошка на запасном пути к моей свободе… учти, в данный миг воплю для надзора: «ой, блядь, режет, ой, болит, ох, падла, крутит, не могу-у-у, нет моих сил!».. мы еще посмотрим, Саша, кто кого замочит… смеется тот, кто смеется последним, а плачет первым — сегодня Дребеденевская очередь похныкать.

Им, как выразился Дима, притаранили ужин, но ему самому было не до перловой кашки, а вот донельзя возбужденный А.В.Д. заставил себя съесть обе порции и выпить кружку кипятка.

«Кто знает, — думал он, — возможно, это самый ответственный момент в моей жизни… так что же день грядущий мне готовит?.. ангел-хранитель, друг ты мой пожизненный и посмертный, помоги вызволить несчастных из обездушенных застенков одной шестой света».

Дверное «очко» больше не поскребывало — не открывалось; поэтому Лубянов, казалось, успевший сбегать за кулисы, где мастерски изменил внешность и настроился на иной стиль речи, с большой охотой принялся выкладывать А.В.Д. историю своей невероятной судьбы.

14

— Ты ведь знаешь, я не говорун вроде тебя и с детства имею слабосилку мысли, но, даю слово, отвык от нормального разговора, так что извини, если что не так… однажды, после «Дяди Вани», разгримировываюсь, мурлыкая «цыпленок жареный, цыпленок пареный ходил по улице гулять, его поймали, арестовали, велели пачпорт показать»… а сам думаю: эх, Дымок — так звали меня и коллеги и дамы — впереди тебе сегодня корячится кабачок с двумя распутными фигурами наилегчайшего — для безтветственного мужчины — поведения и превеселого нрава… поскольку всего с одной дамой я с юности превращался в полнейшего импотента, параличом разбитого, как будущий Мавзоленин… ты не вздрагивай, Саша, кто-кто, где-где, а тут Лубянов имеет право на полнейшую свободу любого слова, заметь, лю-бо-го… один тут дурень, корпусной из комсомолии, жлобина и мудак, донес на мою служебную откровенность… ну его тут же, засранца, разжаловали и бросили зав. прачкой кровавого нижнего белья и прочей одежки врагов народа… так вот, не знаю почему, но с юности ни хера у меня не получается никакой палки тет-а-тет лишь с одной прелестной фигурой без трусиков… ты сам-то, обобщая, бабник?.. не отвечай — вижу, что представляешь из себя адепта лебединого либеде, как говорит Учитель, а я — так гамандрил… учти, речь идет не просто о половушной распущенности и приапической наклонности, а, как увидишь, о трудности устройства судьбы пропащей моей личности… однажды подсаживают меня же к одному профессору психиатрии вредительского фрейдизма, что автоматом тянуло на вышку… вроде бы он пытался загипнотизировать генсека, дабы настроить его пойти по пути национал-фашистского варианта социализма, а также развивал у своих психов какой-то Эдипов комплекс и внушал им срочно организовать группу для покушения на жизнь отца народов… ну его до полусмерти исколошматили, перебили ребра, однако он был упрям: не желал колоться, всего лишь стонал и требовал довести вживую пришиваемое, как и тебе, дело, до самого Сосо, которому он еще при Троцком ремонтировал полетевшие нервишки… ну я рассказал профессору о своем пристрастии к дабл-дамочкам и попросил, если он в силах, разобраться с такой дерзкой ненормальностью половой жизни человека и артиста… а он, хоть и харкал кровью, говорит, что все это у меня от инфантильной жадности на секс и запущенного расщепления грешного моего эго на множество сценических ролей, которыми я великолепно, но бессознательно овладеваю, подобно тому, как сие же выделываю с обеими дамами… за сей диагноз я его спас от мучений, но о моей ролевой установке — позже… короче, умываю в уборной рыло после «Дяди Вани» и выстраиваю симпатичную перспективу жизни: коньячок у меня впереди, не запойного, конечно, характера, шашлычок, танцы-шманцы-обжиманцы… я всю жизнь так и пел: щас бы братцы рюмку водки сцену и кровать а на остальное чтоб оно пропало с Эйфелевой башни мне насрать… вот и досрался, блядский род, домурлыкался — ах, хули уж тут сожалеть задним числом?.. буду лаконичен, я первый раз, Саша, с нормальным человеком беседую, находясь под колуном… заходят в мою уборную — ты же понимаешь, как в свою, — трое в форме… у одного — звездочки в петлицах, у двоих — по шпале на рыло… тут тебе и синий кант, и хозяйское, сука, хамство во взгляде, и сапоги шевровые блестят, в общем, шерсть-бостон и коверкот-рязань… как тут коротко не вспомнить мой первоапрельский розыгрыш нашего Станиславского… звоню ему однажды и говорю начальственно плебейским баритончиком, что так, мол, и так, беспокоит вас начальник отдела Управления НКВД по связям с общественностью полковних Шнеерсон… потеряете ради родины полчасика в приватной беседе о крайней необходимости назначения на главную роль в расистской трагедии «Отелло» настоящего негра из рядов американской компартии… пропуск заказан… кроме того, органам необходима консультация с вами лично по поводу эффективно короткой оперативной подготовки нашего человека к безупречному выполнению важнейшей задачи века вдали от той же родины… а Станиславский, ты подумай, узнал мою дикцию и с ходу не просто отбривает-отчекрыживает, а орет: «Не верю, негодяй, ебит твою в душу мать!» — и бросает трубку… ну мы там в компашке чуть не обоссались со смеху… при встрече он и говорит мне: «Нарабатывать надо, Дымок, мастерство вживания в любую роль, а не прыгать с бабы на бабу и не хулиганить, а то погоришь»… как в воду глядел Учитель… короче, заходят в мою уборную чекисты и звездочки в петлицах сходу говорят: — Фамилия Лубянов является яркой приметой положительной синхронности, а она есть знак правильности, выбранного мною метода следствия, каковой подсказан вашей гениальной игрой и высокопроцентной вживаемостью в любую порученную роль… я лично посидел на всех ваших спектаклях и усердно прочитал статьи театроведов о наличии у вас редчайше непринужденного артистизма, грех который не поставить на удовлетворение большой нужды нашей партии, страны и народа в период резкого обострения классовой борьбы.

— Веришь, Саша, я хоть и охуел от страха, но прям схватился за животики — и хохотать, и хохотать.

— Чем, — говорит, — вызван смех, Лубянов?

— Виноват, — говорю, — я артист с богатым воображением, то есть слаб на аппетит к словам и выражениям… смеховая спазма вызвана «большой нуждой» широких масс и дальнейшим всенародным ее отправлением, как говорится, на просторах родины чудесной.

— Вы, Лубянов, говорун, придется вашему богатому воображению немного победнеть.

— Ну сейчас, предполагаю, устроят они мне такой дебют… вижу, Саша, что ты, как почитатель Пушкина, ожидаешь услышать в рифмые замечательно общеизвестнный глагол будущего времени… но я хотел сказать, что от дебюта навек откажет атрибут… дрожу и чую, что все оно может произойти именно так… чин со звездочками начинает издалека и приглашает поужинать в «Арагви»… куда мне прикажешь деваться, раз рыпаться бесполезно, что и амбалу было бы ясно?.. времена пошли такие, что членов ЦК запросто брали за партийные рога… более того, начали загонять в стойло даже самых верных козломордых ленинцев… да и кабак, куда пригласили, знаешь ли, все-таки не камера после шмона в заднем проходе, а весьма приятное заведение с баснословно аппетитным меню, да и я не парвеню… в ресторане, думаю, напоследок можно выпить-закусить, раз сегодня все равно уже не засадить моему дуэту… прощайте, выходит, распутные вы мои бабенки и волшебная ночь до самой утрянки… прощай опохмелка помидорным рассольчиком на Трубном рынке, затем чрезвычайно дневная репетиция, так как, по-слухам, вечером в ложу должен пожаловать товарищ Сталин… он, между нами, очень наш театр обожал и самыми грязными словами ругал бдительную охрану, бесплатно, сука, занимавшую четверть зала, за ограничивание его театрального кругозора… короче, сидим в кабинете «Арагви», штора задернута… неужели, думаю, отпидарасят, как недавно случилось с одним нашим заслуженным деятелем искусств, которого ежовские дружки по-всякому отхорохорили в этом же кабинете «Арагви»… если даже так, то амба и хана — не отбрешешься, не отбрыкнешься от «мимолетного введения», как говорила одна моя знакомая графиня… жизнь, думаю, такова, что придется уж выступить в роли, так сказать, древнегреческого раба и, если не Вадима Козина, то одного из Великих Князей… но то, что все обошлось, и меня сходу не реинкарнировали в «козла опущения», пробудило в озабоченной душе отличное настроение… поддав, значит, закусываем буженинкой-осетринкой… объявляется с эстрады женский вальс, то есть дамы приглашают кавалеров… нагло отдернув штору, подходит ко мне пышная, дебелая цыпа, которая раза в два больше иной худощавой цапли… наклоняется надо мной с большою нежностью, трется всеми перышками бедрышка об руку и нахально чуть не вываливает из декольтенции волшебно матовые сиськи, как у Снегурочки, которую, после детского утренника, дело прошлое, я так отдедоморозил вместе с Бабой-ягой, что первая растаяла, а вторая вылетела на метле из театра за моральное разложение прямо в оркестровой яме с первым барабаном оркестра… словом, поет эта цыпа клокочущим контральто: «Милый в штатском, я зову вас качнуться на дунайской волне данного женского вальса»… понимаю, что проверяют на стойкость при выполнении задания — о, прощай, моя легкая и безответственная жизнь! — и моментально отбриваю эту шлындру знаменитым «Не верю!», ибо не до танцулек мне, я Ленина, блядь, в ту минуту в гробу видал вместе с женским вальсом… премилая цыпа обиделась, отчалила от меня словно яхта мистера Твистера — тройку ночей жизни отдал бы за осанку, за борта, за покачивание кормы, хотя предпочитаю, не забывай, пригласить на диван нечто сдвоенное и даже имею невоплотимую циничную мечту о медленном, под танго, раздевании неразлучимых сиамских близняшек… и вот сообщает мне пара звездочек, подняв тост за Станиславского, что такой эпохальный артист, как я, не туберкулез Чехова должен играть, а брать все театрально сценические регистры путем вживания в одну почетную, исторически ответственную роль… поддали еще по одной… я задумался, а один из подчиненных, высказывает сожаление, что у меня слишком видная внешность. — Ты, Дребедень, недоумок и завтра же будешь послан на вечерний фак закрытого вуза набираться образования, культуры и отдыха, — строго заметили звездочки в петлицах, а другая шпала подъябнула дубоватого коллегу насчет необходимости дальнейшего охлаждения ума и раскочегаривания жара в сердце… веришь, я еще тогда врубился, что униженный Дребедень непременно однажды захочет сожрать моего Шлагбаума, поскольку тот умен, культурен и зело мудер… кажется, я понемногу начинаю адаптироваться к нормальной речи, а то так вмазался в остоебенившую «фенеменологию» — аж блевать охота… короче, Люцифер двумя пальчиками, по-барски, велел обоим шпалам убраться потанцевать и потискать дамочек… шпалы вышли, а сам он говорит приказным тоном, что мне оказана высшая честь, если не миссия… «Вы, Лубянов, обязаны поработать совместно с органами для очистки партии, правительства, красной армии, научных и писательских кругов от вредителей и врагов народа… придется пожить в нашей следственной тюрьме года два-три, что лучше, чем волочь червонец на Колыме, что смерти подобно… раз в месяц — письма родителям из закрытого драмтеатра, находящегося в закрытом городе закрытого района энской области, соответственно, начнете получать закрытые же ответы на таковые… не как рядовому сексоту, но как тайному сотруднику в чине старшего лейтенанта, ваша зарплата будет переводиться в центральную сберкассу… в свой срок выйдете отсюда майором с персональной пенсией НКВД… имеете целый ряд плюсов: за сверхурочные, ночные, праздничные и полумесячные, как говорит одна моя знакомая узбечка, презамечательная певица… вам пойдут премии за внеплановое количество информации и раскалывание особо опасных политических, а также экономических преступников… так что вы за полжизни со всеми ее халтурками столько не заработали бы, сколько хапанете у нас… надеюсь, будете удостоены сначала закрытого звания «Народного артиста СССР», потом открытого, само собой, ряда медалей и орденов, возможно, станете безымянным Героем Советского Союза с вручением Золотой Звезды, ну и со всеми вытекающими из таковой награды привилегиями… недоумения имеются?..»

— Саша, мне стало ясно, что отступать некуда — только к стенке и так далее… поэтому ставлю раком следующее недоумение: каким должно стать решение женского вопроса?.. без этого моя жизнь не имела бы смысла, но у меня, как у стахановок «Трехгорки», своеобразный вывих насчет многостаночности… то есть с одной дамой я не могу и не желаю предаваться фрикциям — только с двумя, от чего лечат только в Швейцарии… иначе у меня в голосе, руках и ногах, особенно в башке, начинается дрожь неудовлетворенки и вообще какой-то отрицательный психозо-невроз… без решения данной каверзы здоровья я не могу… не устраивает — можете сразу расстреливать или вонзать близлежащий шашлычный вертел прямо в сердце… откуда это у вас, удивляются звездочки, сия извращенция?.. у меня, говорю, поставленный диагноз: хроническое расщепление личного эго на почве вхождения в несколько мужских ролей, но без уклона в гомосексуализм… если не вижу в койке второй кисы, то ум за разум заходит и честно его спрашивает: «а где же, Лубянов, еще одна дама легкого поведения, мать ее ети?»… без второй соблазнительной фигуры, говорю, я всего-навсего живой труп с нестоячим, поскольку с комплексом таким родился и с ним же, видимо, помру… тот смеется, хвалю, говорит, за откровенность и прямоту желаний… два раза, обещает, в неделю заимею должностное инструктирование по части половых сношений и введения двух стажерок сразу в курс актерского мастерства перевоплошения… это премиально стахановская постановка вопроса… дадите общую расписку о неразглашении и придется уж вам, товарищ старший лейтенант, подштудировать закрытый от масс йоговский трактат «Камасутра»… сожалею, что это перевод нашего спецтолмача, а не поэта Мандельштама… этот крупнейший поэт очень долго вел себя самоубийственно и наконец доигрался… голову надо было иметь на плечах — вот что, а не только Музу… не советую брать с него пример… вы должны знать все фигуры древнеиндийского труда на зубок и не хуже Ганди, если, допустим, вас расстреляют, а потом неожиданно воскресят как бы по тревоге… «Камасутра» — это вам далеко не утренняя палка, но древнейшее искусство разностороннего полового акта, использующее все возможности человеческого тела и его психики… именно поэтому оно тоже обязано встать на службу разведки и контразведки нашей Родины… ну, конечно, обе, пришедшие за минуту до этих слов, шпалы угодливо загыгыкали, мандавошки… звездочки в петлицах заиграл желваками, как мне не суметь, пшикнул, и те снова улетучились, словно призраки клочьев в «Синей птице»… ну что ж, слышу, поднимем тост, Дмитрий Анатольевич, за ваш дебют!.. подняли, точней, пришлось поднять… имеются, спрашивает шеф, еще вопросы?.. так точно, говорю и смелею от поддачи лишнего: раз в месяц хоть разбейтесь, но отдайте мне ровно три дня глухого запоя, четвертый — поправка в баньке… только тогда — не раньше — выхожу один я на подмостки, а иначе — никакой я не человек и не актер милостью божьей… и еще один, кажется, последний, но очень важный вопрос: получу ли, так сказать, главного режиссера для этого вашего камерного театра одного актера?.. отлично, отвечают звездочки, начнем с конца: никаких вам не положено Мейерхольдов, потому что на воле и так не хватает специалистов… вы самолично будете и им, и своим Станиславским, и актером, исполняющим главную роль, и учителем дамского искусства обольщения влиятельных империалистов ведущих стран мира, и осветителем, и, вероятно, активным, если не пассивным, пе-де-рас-том, старший лейтенант… но это только в случае резкого возникновения исторической необходимости, против которой не попрет ни Бог, тем более, ни царь и ни герой… к примеру, у страны и у наркома возникает большая нужда обольстить видного японского маршала, а тот активный пе-де-раст, хотя командует сотней тысяч своих харакириков… не бледнейте, ничего такого уж особенного с вами не случится — вы не цаца, а это не операция по удалению геморроя, от которой, как рассказал коллега по работе, две недели глаза на лоб лезут… кроме того, после выполнения такого пикантного ответственного задания с использованием не по назначению известной части вашего тела, имеете добавку за вредность и право на трехдневный отдых в кругу вакханок, желательно, совмещенный с запоем, чтобы зря не терять время… партия этого не уважает и не прощает… короче, против «амур де трио тет-а-тет» я не возражаю… вполне переспективное дело, но помните: главное — это не ваши оргазмы, а чувственно-половой опыт наших универсальных курсанток, тоже стоящих на страже страны убедительно побеждающего социализма… заботы о мерах по разберемениванию и антитрипперу ложатся на плечи девушек, которые не Нюшки на вечерке — сами все знают… в камерах вам придется дневать-ночевать, труд есть труд… для всего остального государство предоставляет вам отдельную квартиру по месту службы со всеми удобствами, но без вида на панораму Москвы, плюс финскую сауну, ну и американский холодильник с запасом питья и продуктов.

15

Надо сказать, Лубянов восхитил А.В.Д. умением имитировать манеру речи своего шефа и действительно великолепным даром актерского перевоплощения; он блестяще выражал властность высокого чина, подчеркивал его образованность и интеллигентность, скрываемые под грубоватостью манер и ироничностью ума, вынужденного казаться хамовато циничным в присутствии дубоватых выдвиженцев из простого народа; иногда А.В.Д. восхищала прекрасная оркестровка Диминой речи, никак не вязавшейся с его уркаганской внешностью; былыми ранами и следами побитости она иногда напоминала внешность истасканного мартовского кота, постоянно швыряющего соперников с крыш, несмотря на рваные раны; он свободно и мастерски менял лексику, переходя с блатной и ужасно матершинной речи на речь вполне интеллигентную, отчасти художественно наблюдательную, много чего говорившую о чертах его весьма непростой личности.