Малиновые облака

Идет ли к соседям, смотрит ли телевизор, ест ли — одна дума в голове: где ж этот трехлапый бродяга?.. Так и свихнуться недолго.

А тут еще Потиха приплелась.

— Видели твоего волка, — говорит. — Вчера мальчишки из школы шли и видели — у мольбища стоял. Огромный волчище!

Вчера… Так ведь ночью снег валил, разве что углядишь? Но все-таки старик встает на лыжи, вешает через плечо старое свое ружье… Весь день проходил по полям, облазил священную рощу, на болоте шарил. Не только волка — следа не видал. Вернулся уставший, весь мокрый, ни пить, ни есть не стал, а сразу завалился спать на печь. И все одну думу думает: «Что ему надо было у мольбища? Уж не за лапой ли своей приходил?..»

Только уснул, слышит сквозь сон будто бы волчий вой, жалобный такой. Вскочил:

— Баба! Ты слышишь?

— Что? — старуха как сидела, так и сидит, шерсть прядет — теперь уж на будущий год внукам. Свет горит, радио играет.

— Что, что! Волк воет! Слышишь? Только что выл, вот так: «Ай-йу-у-у-у!» — и сам завыл по-волчьи.

Старуха опустила веретено на пол, давая ему порезвиться, бросила сердито:

— Ты, видать, совсем из ума выжил со своим волком. Спать лег — лежи. Дрыхни давай, никакого волка нет!

Но старику уже не до сна. Проворно встает с постели, одевается, хватает с подоконника волчью лапу и выходит во двор. Темень кругом, ни звука. Может, почудилось? Ну нет, хватит! Он выходит за хлев, к полю, размахивается что есть мочи и швыряет распроклятую лапу — даже глаза закрыл, чтоб не видеть, куда она упадет. С глаз долой!

7

А время неумолимо идет к весне. Вот уж и вода с крыш побежала, как раз в нужный день: знать, огурцов нынче будет много. Весело поют синицы, звонко и резко кричат галки, снег в поле окреп, даже нога не проваливается. По утрам примораживает.

Волчица осмелела, окрепла. Ей нравится это место. Тихо, спокойно, и желудок всегда полный. Проголодаешься — иди хоть средь бела дня на скотомогильник, там пища всегда найдется: то теленок дохлый, то еще что, а чаще куриная требуха. Ешь сколько хочешь. А в ее положении есть нужно много, тогда и потомство родится здоровым и молоко будет густым и сытным.

Она и ходит. Ковыляет не торопясь средь поля, благо наст крепкий. Людей видит, но они, кажется, не собираются причинять ей вреда. Тоже смотрят на нее. Только от одного дома исходит опасный пороховой запах. Но пахнет тот дом и волком, слабо, но пахнет, особенно если идти от ельника через поле, по задам. И тянет ее этот дом, и пугает…

Ближе к весне, когда кончились корма на ферме, стали ездить на тракторах за сеном в луга и за соломой к ометам. Прицепят целый стог или скирду и волокут. Волчица смотрит с удивлением: как стояла скирда, так прямо со снеговой шапкой и движется по полю. Ее логово движется, в этой скирде она зимовала, а теперь нужно готовить новое, настоящее, для волчат.

Трактористы, увидев волка так близко, в удивлении останавливают машину, долго смотрят, не решаясь выйти из кабины. И волк смотрит. Потом поворачивается к ним задом и, прихрамывая, спокойно идет к роще.

И школьники видят волка. Он подпускает их близко, не рычит, не пугает, стоит себе на трех лапах, поджав четвертую и положив толстый хвост на снег. Они и рады, совсем осмелели, кричат на нее, как на своих собак:

— Шарик! Жучка, на, иди сюда!

В деревне только и разговоров, что о волке. Все от мала до велика видели его. Один старик не видел. Даже следов не встречал. Какие сейчас следы по насту?..

Это пугает его. Что же за волк такой: всем показался, а его будто обходит? Неспроста это, И в капкан к нему попал… Так сердце и ноет. Зачем только он пришел сюда?!

В один из вечеров старуха вышла по нужде за хлев и тут же вбежала в избу как полоумная, бледнее смсрги, не успев даже и штанов натянуть.

— Волк! Волк? — кричит и дверь за собой на крючок запирает. Вся дрожмя дрожит, аж зуб на зуб не попадает.

Старик тут же выскочил во двор, даже ружья не прихватил и двери за собой не затворил. Но разве увидишь что в такой теми?

Хотя волк лишь напугал ее, но какой это был великолепный повод, чтоб наброситься на старика. Едва он зашел в избу, как старуха, дрожа от бешенства, подскочила к нему и накинулась, брызгая слюной и колотя кулаком по ладони левой руки:

— Что хошь делай, но чтоб я не видела больше за своим хлевом волка! Может, еще в дом его заведешь? Теперь больше и не выйду на улицу, нужду дома буду справлять, а ты будешь выносить! Слышишь ты меня, албаста, нет? Толку не хватило какого-то волка убить! А теперь он меня пугает! Что меня пугать-то, я ему ничего плохого не сделала. Это он к тебе пришел! Ты его враг! Вот и сделай что-нибудь. Хоть сам к нему пойди и умилостивь. Слышишь?!

Старик и сам так подумал, что зверь именно к нему приходил. Нет, видно, не простой это волк, раз дает знать ему о себе, а показаться не желает — словно выжидает чего-то. А что ждать, какого ему рожна надо? И тут мелькнула у старика мысль такая простая, что он даже удивился, как это раньше она не приходила в голову. Он, старик, — единственный охотник в округе, волк тоже один — вот они и ищут друг друга, вот и хитрят, но придет время, и сойдутся нос к носу. Его это волк! К нему пришел! Первый и последний — единственный.

И старик стал готовиться. Осмотрел лыжи, подправил крепления, наточил нож, собрал в котомку все необходимое, чтоб сразу взять и идти, разобрал, почистил и смазал ружье, нарубил из свинца и накатал в сковородке жаканов, набил патроны усиленными зарядами и выбросил из старенького патронташа все дробовые заряды. Правда, капсюли были старые, не совсем надежные, но он взял на проверку пяток, и все они сработали. Теперь дело было только за погодой.

Дня через три, как по заказу, прошла легкая пороша. Самое время. Плотно позавтракав, старик встал на лыжи и вышел на улицу. А что в задах-то сугробы мерять, силы еще пригодятся, да и пусть все видят, пусть знают, что не напрасно он встал сегодня на лыжи: приволочет волка! Сердце у него поет, звенит, как жаворонок в высоте — он чувствует прилив сил и уверенность в себе. Нс для того ли и волк пришел сюда, чтоб возродить его былую охотничью славу?!

Не успел выйти к полевым воротам, как набежали ребятишки, скачут вокруг, тормошат:

— Дедушка, не убивай волка. Он хороший, умный, как наши собаки… Он наш… — и смотрят заискивающе, теребят за полы полушубка.

А тут и взрослые подошли.

— И правда, зачем стрелять? Пусть живет. Волк смирный. У тебя что, руки чешутся? Сам же говорил, что волки полезны. И этот разве худа кому сделал? Привыкли уж к нему, пущай живет…

— Так ведь, знаете… волк все же. Как ему верить? Сегодня хороший, а завтра..;— и сам чувствует, что неубедительно говорит. Эх, зачем здесь пошел? Разве теперь охота будет с таким-то настроением?

Но он все же настоял на своем, несмотря на уговоры сельчан. И сразу же за деревней, у молельни, наткнулся на следы… Широкие, с мужской кулак, они шли через поле наискосок, к Оносим-болоту. Значит, там теперь одиночка устроил логово, а сюда ходит кормиться к могильнику. Спокойный, самоуверенный, шел ровно, не спеша, здесь, на бугре, стоял, смотрел на деревню.

Идя по следу, старик снова почувствовал азарт. Он уже прикидывал, где может быть логово, где свернуть с тропы и с какой стороны заходить, как вдруг остановился, пораженный. Впереди была неглубокая ложбинка, почти полностью занесенная свежим снегом, и в ней… Он не поверил своим глазам… Отнялись ноги и задрожали руки, а по спине будто кто провел мокрым ледяным полотенцем. Здесь, на глубоком снегу, где волк проваливался почти по брюхо, меж следов отчетливо виднелись продольные бороздки, оставленные сосками. Это была волчица, причем суягная. Волчица-мать!