Мальвина

— Влад, у меня пещера… — И спотыкаюсь, наткнувшись на его до смешного непонимающий взгляд.

— Пещера? — вкрадчиво переспрашивает Влад.

Господи, что ж ты у меня непонятливый-то такой!

— Я никогда… Ох… В общем…

— Ты девственница? — подсказывает мой прекрасный принц — и я мгновенно густо краснею, пряча лицо в ладонях. — Машка, ну хоть кивни.

Вот в жизни не любила, когда меня Машкой зовут как кошку с печки, но с Владом все вообще с ног на голову. И как имя мое по буквам растягивает, словно карамель из «сникерса», так, что хоть с поцелуями на него набрасывайся.

И все-таки набираюсь смелости, чтобы кивнуть.

Ну вот, я это сделала. Говорят, мужчины не любят с невинными возиться, потому что мы неумехи и вообще бревна. Откуда я это знаю? У меня много старших братьев, и иногда они любят выпить пива на кухне, болтая о своих подвигах. Поэтому вот сейчас Влад меня погладит по голове, скажет напутственное слово, вроде: «ну, в следующий раз повезет» — и больше даже не взглянет в мою сторону. В девятнадцать лет быть невинной, не тронутой даже пальцем нигде и почти не целованной — да кто с такой прокаженной свяжется?

— Машка, ты моя безупречная, — говорит Влад, ласково, но настойчиво отодвигая мои ладони от полыхающих щек.

И глаза у него такие сейчас… Видели бы вы эти глаза: в дымке, в какой-то сумасшедшей лихорадке. И ресницы дрожат, словно и ему до чертиков неловко от всего этого.

— Я тебя всю жизнь ждал, Мальвина, — шепчет прямо в мои поджатые губы. Я же реветь собралась и держусь из последних сил, а тут такое. — Ну, скажи что-нибудь?

— Что сказать? — совсем не соображаю я.

Влад делано сокрушенно вздыхает, одной рукой обнимает меня за талию, а другой нащупывает в кармане брюк ключи. И я невпопад прижимаюсь к нему, цепляюсь пятерней в рубашку на животе, а рука скользит ниже, до ремня, через небольшой холмик пряжки.

— Стой! — судорожно сглатывает Влад, когда я тянусь ниже. — Машка, нет. Стоп, притормози.

Ну вот, что я снова не так сделала? Вздыхаю и сама себя ненавижу за эту слабость, потому что она сочится в каждом звуке.

— Я просто сейчас разорвусь на тысячу мелких придурков, — нервно посмеивается Влад, отводя мою руку за запястье себе на шею. — Ты на меня очень положительно влияешь, блин!

Он открывает дверцу и несильно толкает меня внутрь салона. Сам тут же садится за руль, заводит мотор и трясет головой. Видимо, не у меня одной в башке туман. А потом поворачивается, облизывает губы — и сладко сжимает мое колено твердой ладонью. Непроизвольно свожу ноги, но от этого только еще хуже. Как будто там, где начинается молния на шортах, растекается сливочная помадка из «Рафаэлло».

— Домой. — Он не спрашивает, он утверждает.

— А Ени и Рэм? — спрашиваю я, хоть, честно говоря, мне вообще не до них.

— Им и без нас весело, — говорит Влад — и его рука бежит выше по моему бедру, пальцы замирают на внутренней части бедра, он с силой втягивает воздух через ноздри — и решительно кладет обе ладони на руль.

[1] Земфира «П.М.М.Л.»

Глава двадцать третья: Маша

Я даже не помню, как мы добираемся до дома. Путь не близкий, но желтые подмигивания светофоров — наши союзники. Вероятно, Влад выжимает их машины куда больше, чем позволено нормами дорожного движения, но дорога кажется такой гостеприимно пустой, а его редкие взгляды — такими испепеляющими, что мне хочется умолять его ехать еще быстрее.

Неловкость от происходящее еще маячит где-то перед глазами, но сейчас я могу думать лишь о том, какой нежной и сильной была его ладонь у меня на бедре, и как много нового сулили простые поглаживания. Хочется проверить, не остались ли ожоги, потому что кожа в том месте, где были его пальцы, горит. Она такая болезненно чувствительная, что любая попытка плотнее сдвинуть колени проваливается с треском — я снова развожу ноги, и этот полный бесстыдства жест выглядит почти как приглашение.

Влад лишь крепче стискивает руль, почти не притормаживая вылетает в крутой вираж и громким, каким-то нечеловеческим рыком требует:

— Шире, Мальвина.

И я послушно исполняю приказ. Тону в стыде, но не могу остановиться, хочу, чтобы он смотрел. Нездоровая тяга показать всю себя, положить на серебряное блюдо и повертеться из стороны в сторону.

Слава богу, машина влетает во внутренний двор. Влад выходит первым и я, не дожидаясь, выпрыгиваю наружу, в холодный ночной воздух. Успеваю сделать лишь два шага, а мой красавчик уже рядом: берет на руки и почти бегом, словно марафонец на выживание, до дома. Влетает внутрь, слепо толкает дверь пяткой — и мы сцепляемся поцелуем, как жуки-солдатики по весне. Намертво, так, что бьемся зубами друг об друга, бормочем слова извинения, но тут же снова в бой. На лестнице Влад ставит меня на пару степеней выше, и мы смотрим друг на друга безумными глазами.

— Маша, — он придерживает мои запястья в воздухе, снова не давая до себя дотронуться. — Ты и я — мы по-настоящему, понимаешь? Ты не транзитная, понимаешь?

— Будешь моим принцем? — спрашиваю, мысленно умоляя наконец отпустить мои руки и дать до него дотронуться.

— Да хоть чертом! — чуть нервно смеется он и позволяет обнять себя, тут же обхватывая меня в ответ. — Раздеть тебя хочу. До трусиков.

Это звучит так ужасно мило и сексуально, что я снова готова фыркать от удовольствия, и моя внутренняя лиса, которая все еще здесь, охотно подсказывает звуки нужной тональности. И я повторяю их: стаскиваю с Влада футболку и прямо ему в ключицу тугой вибрацией — почти рычу. А он цепляется пальцами в мой затылок и прижимает так сильно, что зубами невольно прикусываю кусок его кожи. Соленая и пряная, словно дорогое восточное лакомство.

И дальше вверх по лестнице, мы не идем — мы катимся вверх взъерошенным клубком, нарушая все законы физики. Где-то остается мой свитер, летят через перила шорты, кроссовки разлетаются по разным углам, и вот она я — в одном кружеве, развратнее которого и придумать нельзя. И еще носки, будь они неладны: простые белые носки чуть выше косточки, с пчелами. Ени зачем-то придумала их на меня одеть.

Влад пинком открывает дверь в комнату, а потом бедром закрывает, широким шагом к постели — и кладет меня, будто драгоценную ношу. Совершенно недопустимо, что я перед ним почти бессовестно голая, а он все еще в джинсах, хоть я как-то умудрилась выпустить ремень из пряжки и теперь он лениво болтается по обе стороны его бедер.

— Застежка где-то… впереди, — сглатываю я, когда Влад сажает меня на край постели, а сам, стоя на коленях, гладит по ребрам вверх, задевая пальцами кружевную резинку лифчика.

— Блядство, — ругается Влад, потому что ни с первой, ни со второй попытки не находит злополучные крючки.

И от нетерпения кладет пальцы мне на грудь, безошибочно угадывая твердые — такие болезненно тугие! — комки сосков. В один цепляется зубами прямо сквозь ткань, другой растирает подушечкой большого пальца. Ткань тут же намокает под его языком, и я, кажется, тоже, потому что издаю такой стон, что теперь все звезды на небе знают, кто сегодня перестанет быть «заброшенной пещерой».

— Прости, Мальвина, но эта тряпочка сама напросилась. — И прежде, чем я понимаю, о чем он, берется за кружева — и запросто разрывает.

Холодный воздух обжигает кожу, будто я с размаху падаю в тропический океан. Стыд струится по венам, вынуждая прикрыться, но Влад толкает меня на спину и фиксирует запястья у меня над головой. Опирается только на локти, жадно разглядывая мои молящие о его ласке соски.

— Какая ты красивая, Маааашка, — тянет, будто издевается. — Я сейчас кончу к чертям.