Малыш пропал

— Нам сюда, — сказал Пьер и прошел первый.

Их глазам открылся крохотный оштукатуренный домик, вроде вытянутой в длину будки. В самой середине — дверь, с каждой стороны к ней примыкает по удлиненному арочному окну поразительно красивых пропорций. Никаких других окон нет. Изящная зеленая деревянная решетка, которую некогда облицовывала штукатурка, теперь уже осыпающаяся и грязная, во многих местах оторвалась, треснула и свисает до земли. Две тощие бурые курицы клюют у порога.

Хилари зачарованно смотрел на эту картину.

— Это… это павильон? — спросил он. Название будто вспыхнуло у него в уме.

— Вы правы, — сказал Пьер, радуясь, что доставил Хилари удовольствие. — Это был павильон в саду дома, который теперь заведение маляра, я вам говорил. Эта прелестная игрушка оказалась ему ни к чему, и он сдал ее мадам Кийбёф. Идемте, познакомлю вас с ней.

По узенькой дорожке, все еще обложенной по сторонам остатками сломанных раковин, они прошли к павильону, и Пьер постучал в дверь.

Мгновение — и дверь отворила старуха, такая высоченная и широкоплечая, что Хилари стал удивленно в нее вглядываться. Она явно скорее крестьянка, чем парижанка. Худое, побуревшее под извечным солнцем лицо прорезают глубокие бурые морщины; ноги в шлепанцах стоят на пороге упористо и прямо, будто она готова преградить путь любому незваному гостю. Но при виде Пьера ее крупный крючковатый нос и квадратная челюсть сошлись в широкой улыбке, и она сказала хриплым голосом:

— Значит, воротились со своим дружком, мсье. Входите! — Она посторонилась, пропуская их вперед, и быстро захлопнула за ними дверь.

Похоже было, в павильоне только и есть, что комната, в которую они вошли. А сейчас ничего в ней привлекательного: стены оклеены бурыми обоями с грубым кубистским рисунком, скудная мебель вся темная, тяжелая, безвкусно разукрашенная. В глубине один угол завешен чем-то вроде белого стеганого истрепанного одеяла. И надо всем — сырой неприятный запах, знакомый запах, но определить его Хилари не смог. Мадам Кийбёф пододвинула для них к маленькому круглому столику два стула, обитых зеленым рельефным плюшем, а сама стала перед ними, свободно сложив руки на черном сатиновом фартуке.

— А почему бы, мадам, — сказал Пьер таким тоном, какого Хилари никогда еще у него не слышал, сказал неспешно, снисходительно, будто уговаривал, — почему бы вам первым делом не рассказать моему другу, как началось ваше знакомство с кюре?

Хилари вопросительно посмотрел на Пьера, словно спрашивая, вправду ли это необходимо, и Пьер едва заметно кивнул. Я привык задавать вопросы, говорил он в Лондоне. Наверно, он понимает, что мадам Кийбёф легче начать рассказ с того, что ей попроще, да и, как она знает, истинная правда.

— Выходит, пятьдесят годков уже минуло, как я познакомилась с нашим кюре, — заговорила она. — Я как раз только замуж вышла, мой муж служил тогда садовником у мсье виконта. Кюре приехал в его деревню, а мсье виконт почти в это самое время потерял все свои деньги. Ну, тогда, значит, мой муж пошел служить у мсье Бодена, у фермера, а жили мы в доме у кюре, и с той поры я двадцать пять лет пробыла у него в домработницах, а муж вечерами у него садовничал.

— Расскажите мсье, почему вы приехали в Париж, — сказал Пьер все так же мягко, словно увещевая.

— Ну, с мужем моим беда эта приключилась, — сказала мадам Кийбёф, — как раз вскорости, как кюре вышел в отставку и уехал в Париж, и школьный учитель написал ему за меня письмо, мол, прошу дать совет. А он всегда добрый был, наш мсье кюре, и он знал про этот домик, — такой дешевый домик, мсье, вы не поверите, — и он предложил, мол, приезжайте и станете зарабатывать стиркой и шитьем. Ну, и мы очень даже справляемся, только вот последние годы пальцы у меня скрутило — не пошьешь, осталась одна стирка, много не заработаешь, а цены, сами знаете, растут. А все одно лучше, чем быть бедными в Нормандии, мой муж оттуда, там-то каждая женщина сама стирает, не то что эти парижские, — последние слова она произнесла с долей презренья и кинула быстрый взгляд на Хилари, похоже — хотела посмотреть, разделяет ли он ее насмешливое настроение.

Так вот что это за странный, неприятный запах, подумал Хилари, стирка день за днем, нескончаемыми годами.

Интересно, что же с ее мужем случилось, но спрашивать не хотелось. Хилари с радостью предоставил Пьеру возможность вести расспросы в надежде, что в конце концов ему что-то расскажут о сыне. Но он хотел соответствовать атмосфере, которую, как он понимал, старается создать Пьер, и в ответ на взгляд мадам Кийбёф изобразил весьма неестественную, по его ощущению, усмешку. Но Пьер, кажется, был доволен, вслед за мадам Кийбёф он тоже слегка повеселел.

— Во время оккупации ваша стирка оказалась очень полезной множеству парижан, — сказал он с весьма многозначительным намеком.

— Да уж, — сказала мадам Кийбёф, — да уж. — Уперев руки в колени, она наклонилась вперед и загоготала в восторге от понятной обоим шутки.

— Но мсье ничего про это не знает, — сказал Пьер, повернувшись к Хилари, словно только что о нем вспомнил. — Не расскажете ли ему, мадам, как вы обыкновенно обходились с бельем для стирки во время оккупации?

— Я, как приехала в Париж, всегда стирала на господина кюре, — сказала мадам Кийбёф. — Он, конечное дело, платить мне не мог, но белья-то у него было всего ничего, да и не вовсе ж человек забывает о благодарности. Каждую неделю я, бывало, обойду всех клиентов вокруг улицы Вессо, а потом иду к нему со своей большой корзиной, и у него всегда находился для меня стаканчик вина и доброе слово о моем старике. Потом засуну его сверток в корзину, поднимаю ее и пошла — до следующей недели. Так оно и было год за годом. Будто часы — каждый вторник в пять, чуток пораньше, чуток попоздней, прихожу со своей корзиной в дом кюре. А потом, в один вторник, тогда в Париж только вошли боши, господин кюре приготовил для меня совсем другой сверток.

Она замолчала, глянула на Пьера с вопросительной полуулыбкой, и он в ответ от души, ободряюще рассмеялся.

Впервые мадам Кийбёф обратилась к Хилари:

— Вы не поверите, мсье, какой сверток поджидал меня у господина кюре в тот вторник. — Хилари, уже понимая, что старой женщине для ободренья необходим какой-то отзыв аудитории на ее слова, в непритворном недоумении покачал головой. — Мальчонка это был, — торжествующе произнесла мадам Кийбёф. — Мальчонка в белой ночной сорочке с кружевами крепко спал в шкафу.

Хилари в страхе метнул пронзительный взгляд на Пьера, и тот едва заметно мотнул головой. «Подождите», сказали его губы, и тотчас на лице выразилось восторженное недоверие, какого и требовала драматическая пауза рассказчицы.

— Вот оно что, — удовлетворенно сказала мадам. — Мальчонка там лежал, годика два ему, голова вся в золотых кудрях, ну будто ангел Божий. «Мадам, — сказал мне господин кюре, — если мы с вами не спасем дитя, эти проклятые злодеи убьют его». А я говорю: нет, mon pere, никто, даже немцы, не убьют такое дитя, — а было это в самые первые дни, как они пришли, и тогда мы еще не знали, на что они способные. Но господин кюре, он заверил меня, мол, если они найдут мальчонку, ему не миновать смерти, из-за хорошего человека, из-за его отца. И под конец я сказала: ладно, mon pere, а что ж я могу сделать, чтоб спасти его? «Вы можете унести его в вашей корзине под бельем и сохранять его в безопасности, пока я не пришлю кого-то за ним». — «А что как он по дороге проснется да завизжит, будто молочный поросенок?» — спросила я. «Я ему кое-что дал, чтобы он проспал до полуночи», — сказал господин кюре. «А что как эти свиньи придут и станут обыскивать мой дом — может, я чего прячу?» — сказала я. «Вы живете у себя дома, вы сами, ваш муж и сын вашего вдового сына, который в Алжире», — сказал господин кюре, знал он, что наш дорогой Исидор уж пятнадцать годов, как помер, он там водителем автобуса был в компании Женераль Трансатлантик.

Она замолчала, надо было перевести дух.

— Очень практично вы повели себя: прежде, чем браться за дело, подумали обо всех этих трудностях, — мягко сказал Пьер.

— Это уж как пить дать, практичная я, — сказала мадам Кийбёф с заслуженной гордостью, — практичная и умею держать язык за зубами, потому господин кюре и выбрал меня для этой трудной и опасной работы. Да, — продолжала она, — забрала я с собой мальчонку, и три дня он у нас жил в одной только своей белой ночной сорочке, не во что мне было его одеть. Но господин кюре, он замечательный был человек, он обо всем наперед подумал. На третий день вечером — это что у нас было… сейчас скажу… ну да, в четверг — сразу как стемнело подошел к моей двери молодой человек. «Мадам, — говорит, — я пришел спросить, не постираете ли вы моей теще?» И, знаете, мсье, это в точности те слова были, какие, мне господин кюре говорил, он должен сказать. А мне надо было сказать: «А где она живет, ваша теща?» Я так и сказала, а он в ответ, как и должен был: «Всего в пяти минутах от Приюта в Отей».