Мама! Не читай...

Я не упрекаю родителей в том, что они всем этим пользовались, нет, упаси бог! Тем более не сужу их, молодых, за веру в коммунизм. А партийные подачки... Что ж, надо было жить, выживать, растить детей... Но получилось так, что именно их дочь, полностью впитавшая мамино воспитание (вроде бы как), по крайней мере, верившая каждому сказанному мамочкой вслух слову и считавшая её непогрешимой во всём абсолютно, на полном серьёзе стала диссидентствовать уже класса с пятого и ушла, как было модно тогда выражаться, во внутреннюю эмиграцию. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, я наотрез отказалась вступать в комсомол — исключительно из гигиенических соображений и внутреннего протеста против «жизни по лжи». Кто же больше всех на меня кричал по этому поводу? Мамочка моя.

— Тебе просто лень выучить этот чёртов устав! — орала она, как сейчас помню, однажды после ужина и очередной моей заявки, что в «эту банду юных коммунистов я не пойду». — Совсем уже обалдела? Чем ты лучше других?

— Я — хуже, — согласилась я мрачно. — Я всегда хуже. И всех хуже. Но проходить процедуру вступления в это г... не желаю.

— И дальше что? В дворники? — продолжала кричать мама.

— Пусть в дворники, — упрямо бубнила я. — Но в комсомол не пойду.

Наверное, это был мой первый бунт. Но, оказалось, успешный. Я не вступила в ряды ВЛКСМ (а это, между прочим, был 1979 год — расцвет советского маразма). Я тогда поссорилась с мамой. И никак не могла взять в толк...

Я никак не могла взять в толк, почему же в данном случае я ОПЯТЬ ПЛОХАЯ? Ведь я же поступаю честно. Морально. Нравственно. Согласно всем тем понятиям, которые вдалбливала в меня любимая мамочка с тех пор, как я себя помню.

— Я верю в доброе, нравственное начало в человеке, — говаривала она часто очень проникновенным, глубоким голосом, интонационно немного давя на каждое слово, как бы плотненько запихивая мне в голову эти самые начала. — Честность, честь, мораль... Без них человека быть не может. Без этого он — пустое место и безнравственный тип...

Ну, вот и я вроде как о «чести» пекусь, не желая вступать в... Нет, опять и снова неправой оказывалась я. Чего-то я не «ухватывала» в родительском воспитании, чего-то никак не могла понять. Не могла усвоить их представлений о морали и совести. Но всегда гнала от себя саму мысль, что это с ними что-то не так. Нет, конечно, нет! Не так было со мной.

Ах, да, чуть не забыла! Мама с папой вышли из партии: пошли в свои парторганизации и сдали билеты. Правда, сделали они это, если мне память не изменяет, в 91-м году, после сожжения Марком Захаровым своего партбилета в прямом эфире главного телеканала страны. В общем, делать это было уже совершенно безопасно...

Мизантропка

Хм, не была я, конечно, милым ребёнком — пушистым котёнком, тихим, нежным и послушным, как дрессированный пуделёк. Характерец я проявляла с детства — и упрямство, и вредность, хотя и не была вроде бы чудовищем: так, в пределах нормы... Ненавидела, когда меня понуждали что-либо делать — меня нужно было только просить. Ха-ха — это в нашей-то тоталитарной действительности, которая царила не только в школе, но и в лучших домах интеллигенции, да и в их головах, по правде говоря. А с чего бы, собственно, они, интеллигенты, были бы какими-то другими? Их самих с младенчества приучали к дисциплине методами ора, запугивания, подзатыльниками и прочими способами имени Макаренко и Сухомлинского. Какие же к ним могут быть претензии? Нормальные типажи коммунистической селекции. Таки создали нового человека!

Так вот, на всякий нажим извне я норовила ответить яростным противодействием, сопротивлением, но ежели таковое не было эффективным или даже представлялось опасным из-за серьёзной разницы в весовых категориях (а именно так и случалось почти всегда), то я просто мысленно уходила в глубокое подполье, а уж там главной была я! Там я страшно хамила обидчикам, даже распускала руки и вообще давала волю своему недоброму воображению. Внутри меня всё так и «клокотило»! Я скрипела зубами, сжимала кулачки и очень часто до сильной крови искусывала губы, прямо как партизанка на допросе у фашистов. Естественно, это вряд ли позитивно влияло на характер ребёнка с большим количеством тараканов в голове.

Иногда из меня просто «пёрло» что-то такое, даже не знаю, как это назвать... Мне просто надо было сказать какую-нибудь гадость, чтобы выплюнуть из себя накопившийся мусор загнанных вглубь негативных эмоций.

И вот я приходила в комнату родителей, садилась в кресло и с видом провокатора выдавала:

— Учителя все идиоты, а эта дурацкая химия вообще никому не нужна! — и смотрела на маму с папой нагленькими глазками, вздернув подбородок и справедливо ожидая кары.

— Боже! Что она несёт? Отец, что она несёт? — мама молитвенно сжимала руки на груди, глаза у неё становились огромными и ужасно несчастными. Папа молчал, как всегда, в лучшем случае пожимал плечами.

— Да! Я так считаю. Ненавижу химию. И программа идиотская, а химичка — дура последняя и...

— Прекрати! — кричала мама, глаза её были уже не несчастными, а очень и очень сердитыми. — Просто не моя дочь какая-то! Просто нелюдь! Такая ты... — ну, дальше шло описание меня — чудища болотного, человеконенавистника, потенциального убийцы и конченного человека.

— М-да, — резюмировал, наконец, папа. — Ты — страшный мизантроп. Просто ужасающий.

Я очень рано узнала значение понятия «мизантроп», потому как меня этим словом с малолетства часто называли родители, а я была девочка любопытная и со словарями дружила. Поэтому в очередной раз ничего нового про себя я не узнала. Зато ещё раз убедилась, что бедная мамочка легко ведётся на любые провокации и, если мне нужно поупражняться одновременно в садизме и мазохизме, то это легко проделывается на раз-два.

А вот ведь забавно... Забавно и смешно, что моя дочь, выросшая в атмосфере свободы во всех смыслах, можно даже сказать — анархии, а также в обстановке домашнего абсолютного ненасилия, таки стащила из моего генома эту провокационную чёрточку характера. И когда-то давно, примерно в начальных классах, пыталась проделывать похожие трюки со мной. Ха! Нашла с кем.

— Мам! — тёмные бровки сдвинуты, чернющие глаза полыхают, ноздри гневно раздуты. — Я ненавижу всякие стишки про природу всяких там русских поэтов! Я ненавижу нашу завучиху — она ведьма тупая! Я просто ненавижу...

— Да ради бога, — спокойно отвечаю я, наливая чай ей и себе. — Ты, главное, не волнуйся так. Раз ненавидится — ненавидь. Только если будешь так пучить глаза — лопнут, жаль, что из-за такой ерунды.

Ребёнок прыскает, я вместе с ней, и дальше идет нормальный домашний треп о том, о сём. Ни гнева, ни ненависти больше нет и в помине. Правда, уходя из кухни, девчонка снова пытается придать своему лицу злобное выражение:

— Нет, ну всё-таки эта завучиха...

— Я помню: тупая ведьма, — отвечаю я, хихикая. — Ну, и чёрт с ней в таком случае.

Дочь довольно «гукает» и мчится в свою комнату, напевая что-то из японских мультиков. На японском языке, между прочим...

Дочурка знает, с кем можно упражняться в этом генетически прилипшем к нам свойстве. С бабушкой, разумеется.

После дочкиных визитов в выходные дни к моим родителям, я всегда выслушивала по два раза одну и ту же историю, только в разных интерпретациях.

Мамина:

— Она меня просто убивает... Она заявила, что ненавидит Пушкина... И это — моя внучка? Что за чудовище растёт? Отец мне дважды капал валокордин...