Мамонт

—Он, – сказал наконец полковник. – Фашист номер один.

—Гитлер, – сказал Левкой. – Никакой ему пощады.

—Никакой пощады, – сказал второй офицер. – Твой ход, Левкой.

Полковник отложил в сторону фотографии и повестку.

—Читай дело, – сказал он солдату.

Солдат тот вышел из стены. С папкой в руке. На папке большими буквами: «ДЕЛО».

Прочел:

—Слушается дело Сидорова Семена Ивановича. Он же Адольф Гитлер. Год рождения не установлен. Осужден в тысяча девятьсот сорок пятом году за укрытие своего прошлого и распространение порочащих слухов, по статье 58-а с конфискацией имущества и поражением в правах.

—Сколько ему сначала дали? – спросил полковник.

—Сначала ему смертная казнь через повешение пошла, потом помиловали. Двадцать пять.

—Я сорокового года рождения, – сказал Гаузе.

—Молчи, голубчик, не перебивай, – сказал полковник. – По тебе видно, что ты не старый. Не волнуйся, Адольф. Мы же тебя теперь за побег судим. Мы не мстители. Мы – товарищеская чрезвычайная тройка, понимать нужно.

—Но мне-то можно сказать? Ведь побега не было.

—Правильно, – сказал Левкой. – И быть не могло. От нас не бегают.

Второй офицер достал бутерброд, стал жевать, а Левкой сказал:

—Еще попрошу ему десять суток прибавить карцера. Он меня за палец укусил. Сопротивлялся при аресте.

—Я не сопротивлялся.

—Молчать!

Левкой палец поднял, всем показал. Палец был гладкий, некусаный, белый. Полковник покачал головой и сказал Петру Гаузе:

—Стыдно-то как. Людей за пальцы кусать. А об инфекции ты подумал? А

– ли нарывать будет?

Левкой достал из кителя носовой платок, стал палец заворачивать.

– А за геноцид ему прибавим? – спросил второй офицер.

– Кровь за кровь, – согласился полковник. – Смерть за смерть. Еще пять суток. А теперь ты нам расскажи, что в Москве нового? Что в театрах? Как Уланова, пляшет еще?

– Подождите, товарищи, – возмутился Гаузе. – Я буду жаловаться. Вы совершенно невинного человека хватаете, судите…

– Увидите эту фашистскую сволочь! – взмолился Левкой. – А то я его собственными руками растерзаю.

– Да, – вздохнул полковник. – Придется увести. А ведь такой интересный разговор завязался.

И увели Гаузе. По дороге обратно он усы стер и хохол поправил.

И вернулся в камеру почти нормальный, только бритый.

7

– Чего? – спросил беззубый старик.

– Десять лет прибавили, – сказал Гаузе. – И еще пятнадцать суток карцера. Под Гитлера гримировали.

– Многих гримируют, – прошамкал старик. – Только не похоже.

– Эй, Василий! – раздалось из-за окна, сверху.

– Здесь я!

– Держи.

По наклонной трубе – от окна вниз – пакет бумажный.

Старик в него вцепился, развернул. А там две челюсти. С железными зубами. Сверкают.

Вставил в рот, пощелкал. Хорошо.

– Хорошо? – спросили сверху.

– Хорошо? – сказал старик.

Оскалился на Гаузе.

– Хорошо?

– Хорошо.

– Три бы пайки сожрал.

А тут стук в дверь. Официальный.

– Войдите, – сказал Гаузе.

Полковник, Левкой с шахматной доской под мышкой, второй офицер с папкой.

За ними стол принесли, стулья. Портрет в золотой раме.

Чей портрет? Сталина.

Все это в камере расставили.

Товарищеская чрезвычайная тройка расселась.

Офицеры сразу шахматы раскинули. А шахматы у них к доске приклеены. Навечно.

– Ты что здесь делаешь? – спросил полковник у Гаузе. – Мы же тебя уже осудили.

– Я здесь живу, – сказал Гаузе.

– Ну тогда оставайся. Смотри, как мы расправляемся с врагами народа. Читай, солдат!

Солдат папку у офицера взял. Раскрыл.

– Слушается дело Чапаева Василия Ивановича, год рождения не установлен. Осужден в тысяча девятьсот тридцать восьмом году за связь с врагами народа, измену Родине и особо тяжкие преступления по статье 58. Приговорен к двадцати пяти годам заключения. За неоднократные побеги и полную безнадежность исправления 18 ноября 1973 года приговорен к смертной казни, вторично приговорен к смертной казни в следующем году за убийство секретного сотрудника администрации лагеря. Казнь не приведена в исполнение.

– Хватит, – сказал полковник.

«Вот кому Троцкий сапоги вручал, – догадался Гаузе. – Чапаев. Герой Гражданской войны».

– Это тот самый Чапаев? – спросил Гаузе у полковника.

– Мы других не держим, – сказал полковник. – И не мешай, а то и тебя приговорим.

– Но он же в реке Урал утонул. Я в кино видел.

– Молчи, Гитлер, – сказал Левкой. – По тебе тоже веревка плачет.

А солдаты снова зубоврачебное кресло тащат.

– Что перед смертью нам скажешь? – спросил полковник. – Скажи, только покороче.

Старик только головой взбрыкнул.

– Где Морозов? – рявкнул Левкой. – Где доктор? Кто будет нам смерть утверждать?

– Василий Иванович! – закричал в сердцах Петр Гаузе. – Вся наша страна любит и помнит вас! Никто не забыт, ничто не забыто! У нас в глазах стоит ваша героическая гибель в реке Урал. Пионерские дружины и колхозы названы вашим именем. Память о вас не сотрется в памяти народной.

Из этой речи можно заключить, что Петр Гаузе, человек прямой и честный, сущий русак, воспитан был в комсомоле и любил наблюдать телевизор.

– Ты слышишь, враг народа, что о тебе говорят? – спросил полковник. – А ведь врать не станут. О тебе, понимаешь, пионерские дружины названы, и даже колхозы, а ты побегами занимаешься. Ну неужели тебе не стыдно? Пожилой человек.

– И за палец меня укусил, – сказал капитан Левкой.

А второй офицер быстренько стащил с себя китель, набросил на плечи белый халат – оказался доктором Морозовым. Как же его Гаузе на своем собственном процессе не узнал?!

Солдаты пристегнули Чапаева ремнями, только усами он похож на легендарного героя.

Капитан Левкой с трудом оторвал ладью с шахматной доски, протянул привязанному герою.

– Пожуй, – говорит. – Перед смертью побалуй свой желудок.

– Послушайте, – сказал Гаузе, – несмотря на неправильность того, что имеет место, скажите, что вы собираетесь делать?

– Приводить в исполнение, – сказал доктор Морозов. – Приговор приводить.

А сам градусник достал и старику – под мышку. Тут же вынул и кивнул начальству:

– Можно начинать, пульс в норме, давление повышенное.