Мамонты
Шрифт:
Впереди всех выступала рыжая певунья Людмила Рюмина, в своих белых ручках она держала жестяной поднос, расписанный цветами, а на нем был бокал, полный вскрай той же самой водки-архи.
Они пели хором:
Кому чару пить? Кому здраву быть? Наромдалу-Баромдалу Эту чару пить…С песней, с поясным поклоном они поднесли бокал сидевшему во главе стола дарге Хэнтэйского аймака, имя и фамилию которого я привожу по памяти.
Он же, расцветши, как розан, от столь
хором, нараспев, требовали красавицы.
Как им откажешь?
Мы понеслись следом.
Честно скажу, что я не считал рюмок — сколько кто выпил, и сколько я выпил сам, врать не буду. Но мне показалось, что выпито было еще совсем чуть-чуть.
Как вдруг сидевший со мною рядом Саша Годунов с грохотом свалился со стула на пол.
Он лежал на полу, не шевелясь, не вздрагивая, не разлепляя век, на первый взгляд — бездыханный. Лишь со второго взгляда можно было заметить, что грудь его мерно вздымается и опадает, услышать мощный храп, который исторгался из его горла. Он спал, как убитый.
Он лежал навзничь в столь же картинной, живописной позе — сраженный гладиатор, — в какой час назад танцевал на сцене.
Мы пытались его приподнять, растолкать, но тщетно. Он лишь помыкивал в глубоком сне.
Рюмка архи сразила его наповал.
Он лежал как кит, выбросившийся в смертной тоске на берег океана: хоть оттащи его обратно в волны, он выбросится опять…
Таня Голикова стояла над его телом, опустив голову, поднеся ладони к щекам.
Не знаю, может быть ей уже случалось в каких-нибудь других гастрольных поездках оказываться в столь же горестной ситуации, когда партнер падает замертво на пол, оставляя ее без поддержки… С кем же ей завтра танцевать?
Убедившись в том, что будить Александра — пустая затея, мы, вчетвером или даже вшестером, включая дипломата, переводчика и главу аймака, ухватили его за руки, за ноги, с трудом оторвали от пола и, кряхтя, понесли к лестнице на второй этаж.
Он был невероятно, неправдоподобно тяжел. Гора железных мышц. Лишь теперь, неся его на руках, я уловил взаимосвязь: понял, сколь весом должен быть в балете партнер, чтобы легко, как пушинку, возносить балерину в заоблачную высь…
Сами бывалые пьяницы, мы несли его с такими же сосредоточенными постными лицами, с какими большевистские вожди, члены Политбюро, носят своих соратников к нише в Кремлевской стене.
А позади нашей скорбной процессии, приложив к губам платочек, шла безутешная Таня Голикова.
Но наутро Саша Годунов вышел к завтраку, улыбаясь, как ни в чем не бывало. Он опять был свеж и молод, несокрушим, полон сил.
Вслед за Ундэр-Ханом мы побывали в Каракоруме, древней столице Чингис-хана. Именно там, в буддийской кумирне, я услышал звон колокола, вобравший в себя всетональный аккорд скрябинского «Прометея».
Затем мы отправились в молодой город Чойбалсан, и там нас повели на мясокомбинат, выстроенный в честь советско-монгольской дружбы, показали, как быков и коров забивают разрядом электричества, — и некоторые дамы, те, что постарше, попадали в обморок.
Потом мы опять ехали степью. Но здесь была проложена широкая бетонная автострада. Переводчик Сандага (тоже, стало
быть, Александр — как Годунов, как я) привлек мое внимание к тому, сколь далеко в сторону от дороги отнесены телеграфные столбы, и я сначала не понял, что он имеет в виду, а он не стал объяснять. И лишь тогда я догадался, что мы едем по взлетной полосе, достаточной для разбега тяжелых бомбардировщиков.На заставе, у самой границы с Китаем, я читал советским погранцам своих «Мальчиков», и они смеялись совершенно как дети, потому что они и были детьми — так юны, совсем мальчишки…
И везде, где мы побывали, Саша Годунов и Таня Голикова танцевали дуэт Спартака и Фригии, срывая благодарные аплодисменты.
И повсюду нам устраивали пышные застолья, и воронежские девчата несли на жестяном подносе бокал архи смущенному дарге.
А потом, уже привычно, мы уносили, как с поля боя, своего товарища отсыпаться.
А назавтра он опять танцевал.
Позже, в семьдесят девятом году, во время гастролей в Америке, Александр Годунов остался там, о чем было немало шума.
Он танцевал, снимался в кино, в Голливуде. Я видел его в «Крепком орешке» — так в нашем прокате назывался фильм «Die hard», «Умри тяжко».
Там он изображал террориста Карла, врывающегося в небоскреб и, с порога, заваливающего из пистолета с глушителем пару зазевавшихся охранников. Всё тот же: с косицами русых волос, ниспадающих к плечам; с беспощадными глазами профессионального убивца; с громоздкой мускулатурой торса; с ногами, бегающими вразвалку, вовсе не так, как выбегал он на сцену в балете. Впрочем — ведь тут он в роли…
Сквозной музыкальной темой террористов в фильме почему-то звучит ода «К радости» из Девятой симфонии Бетховена. Может быть, потому, что банда, в основном, состоит из немцев.
Бандиты расстреливают заложников, взрывают крышу небоскреба.
Однако храбрый полицейский Джон одерживает в схватке верх над Карлом — тот запутывается в железных цепях и, пронзенный пулями, повисает на них…
Я тянусь к кнопке, чтобы выключить видик: на кой мне хрен вся эта бодяга без Годунова? Как вдруг он, чудом ожив, воспрянув из мертвых, как бывало и прежде, выбегает из горящего небоскреба, паля из автомата, от пуза, во всё живое…
Он великолепен и страшен в этой злодейской роли.
Вот как сбылись мои пророчества.
Его полюбила известная киноактриса Жаклин Биссет. Но вскоре ушла, не стерпев пьяных загулов.
И там же, в Америке, он умер совсем молодым — этот парень, которого я носил на руках.
Терпелки перетёрлись.
Готовые страницы книги требовали продолжения, а строки сами собой срывались с места, и я уже был не в силах тормозить их бег, взнуздывать повествование.
Между тем, Борис Акимов попрежнему разъезжал по своим Китаям и Япониям, а я тем временем предавался ностальгическим воспоминаниям о монгольских степях.
Искушение превозмогло.
В один прекрасный день я отправился в Академию хореографии, благо — живу рядом. Познакомился с ее ректором, известной балериной Мариной Леоновой, статной красавицей, ученицей Софьи Николаевны Головкиной, вслед за которой она и возглавила эту академию.
Кстати, на фотографиях, только что присланных из Лондона, моя сестра была запечатлена и с Головкиной: здесь, в классах академии, и в Большом театре, и за столом жюри международного конкурса.