Манчары

Вот бы ему стать таким, как Чурумчуку…

К воротам подъехал всадник. Никто даже головы не повернул, чтобы посмотреть, кто там.

— Нохо! — сердито крикнул всадник.

Дети вздрогнули, обернулись и увидели у ворот богача Чочо, сидевшего на гривастой лошади. Лицо его побагровело, глаза метали молнии.

Толстые щёки и подбородок его вздрагивали. А сам он, круглый и толстый, похожий на поставленные друг на друга две мокрые бочки, взгромоздясь на лошадь, казалось, заслонял собой всё небо.

Дети бросились врассыпную, только Манчары продолжал сидеть на месте, не трогаясь.

— Нохо, встань, говорят тебе! — сказал богач, грузно слезая с коня. Он вразвалку подошёл к Манчары, держа в руках плеть с серебряной рукояткой.

Манчары вскочил, всё ещё не понимая, почему дядя такой сердитый. Глаза у мальчика были спокойные и ясные.

Богач пришёл в ярость: какой-то оборванец посмел так держать себя с первым богачом, перед которым трепещет весь улус.

— Ты что, язык проглотил? — закричал Чочо, подняв плётку.

Манчары не знал, что говорить, и потому молчал. Крик богатого родственника услышала мать Манчары и вышла из юрты.

— Вас кто разгневал, господин? — спросила она, кланяясь.

— Твой сын растёт невежей. Он кто, человек или волчонок?

— Чем он провинился перед вами, господин мой?

— Чем провинился? Кто должен открыть мне ворота? Кто должен помочь мне сойти с коня?

— Он мог не увидеть вас, господин мой.

— А этого бродячего пса он сразу увидел! — показал он плетью на слепого. — Бросился ему ворота открывать. А меня он не увидел!

Манчары молчал. Ему было больно, что богач обидел старого человека, которого все уважали. Ведь он не виноват.

— Вы же… — Манчары раскрыл было рот.

— Что я?

— Вы же зрячий, а он — слепой.

Чочо вскипел ещё больше:

— Посмотрите на этого сосунка! С этих пор уже дерзнт. Я научу тебя быть почтительным. — Чочо несколько раз ударил Манчары кожаной плёткой. — Вот тебе за строптивость! В другой раз не то будет.

Манчары беззвучно плакал, уткнувшись лицом в тёплую мягкую землю. Чочо долго ещё бранил мать и старого Якова. Потом он сел на лошадь и уехал, бормоча проклятия.

А Манчары никак не мог успокоиться. Он плакал не столько от боли, сколько от обиды.

— Перестань, Басылай, плакать, — уговаривал его старик, гладя по чёрным непокорным вихрам. — Наш тойон — злая собака, и лучше с ним не связываться. Ну, не плачь.

Манчары вытер рукавом слёзы и, всхлипывая, присел рядом со стариком. Яков ласково провёл по его лицу шершавыми ладонями.

— Завтра всё забудется.

— Нет! Не забудется, — тихо, но твёрдо сказал Манчары и посмотрел в ту сторону, куда уехал Чочо.

Если бы старик был зрячим, он бы заметил, как сверкнули у мальчика глаза.

За охапкой сена

Наступила весна. В снегу зачернели первые проталинки. Со склонов побежали резвые сверкающие струи, отражая лучи солнца. Всем радостно, что наконец-то кончается долгая холодная зима.

Лишь на аласе Манчаровых тихо и печально. Манчары недавно исполнилось одиннадцать лет, но он уже работает наравне со взрослыми.

Днём мать вышла проведать скотину и со вздохом сказала:

— Сегодня телятам нечего дать. Кончилось сено. Сходи, Басылай, к дяде Чочо и попроси у него: может он одолжить хоть одну охапку?

Манчары накинул на себя рваную шубёнку и пошёл в хотон. Голодные телята протяжно мычали и выжидательно смотрели на мальчика, который всегда кормил их. Манчары погладил телят по мягкой шерсти и сказал:

— Бедняжки! Потерпите немного. Скоро я принесу сена и досыта накормлю вас.

Он вытащил салазки, у двери оглянулся. Телята смотрели на него, будто говоря: «Возвращайся поскорее».

Манчары перекинул через плечо лямку от салазок и зашагал к дяде.

По дороге он думал о том, как обрадуются телята, когда увидят душистое сено. Они будут резвиться, прыгать и тыкаться ему в колени влажными носами. От этих мыслей на сердце у мальчика стало легко и радостно.

Вскоре он подошёл к усадьбе Чочо. Манчары не любил бывать здесь, но что поделаешь — нужда заставляет. Если бы ему сказали: «Сходи к дяде за сеном или отправляйся в тайгу на медведя», он бы выбрал последнее. Говорят, что, если медведя не трогать, он тоже не тронет, чего нельзя сказать о Чочо.

Манчары робко вошёл в юрту. Тойон лежал в переднем углу на ороне, на мохнатой медвежьей шкуре. Увидев племянника, он нахмурил брови и привстал.

— С чем пожаловал ко мне, как посмел переступить порог моей юрты? — закричал он во всё горло. — Клянчить пришёл?

Все домашние столпились у камелька, с удивлением глядя на Манчары. Мальчик покраснел от стыда и обиды. Ему хотелось повернуться и уйти, хлопнув дверью. Но дома его ждут голодные телята.

— У нас кончилось сено… Мама просила одолжить хотя бы одну охапку, — смущённо пробормотал Манчары.

— За сеном пришёл? Нет у меня для вас сена. Нет и не будет. Уходи прочь!..

Манчары выбежал из юрты. Зачем он пришёл сюда?! Ведь знал же, что у Чочо зимой снега не выпросишь. Мальчик вытер рукавицами слёзы. Нет, он не будет плакать! Слезами горю не поможешь.

Когда юрта Чочо скрылась за поворотом, Манчары замедлил шаг. Он перевёл дыхание, поставил на полозья опрокинувшиеся санки. На заснеженном лугу стояли зароды — стога сена, принадлежащие Чочо. Сквозь некоторые из них успели прорасти молодые лиственницы. Манчары посмотрел на них и подумал: «У Чочо столько сена запасено, а у нас ни одной копны. Мы с мамой всё лето мучились на покосе, так что лица опухли от комариных укусов. А Чочо только и знал, что разъезжал верхом на лошади и покрикивал на хамначчитов. У нас нет ничего, а у него всего полно. Почему так?..»

Мальчику было горько, что к телятам он вернётся ни с чем. Но что поделаешь? Куда пойдёшь, кому пожалуешься? У соседей сено тоже на исходе, и они берегут каждый клочок. Вдруг он увидел жалкие клочки сена, валявшиеся по обочинам почерневшей дороги.

Манчары огляделся, снял рукавицы и стал руками сгребать упавшее с возов сено. Набрав горсть сухих травинок, Манчары подумал: куда их спрятать? «Если положу на салазки, Чочо может заметить и отобрать. Я подальше спрячу». Мальчик начал засовывать сено за голенища торбасов.