Мантисса

— Ну хорошо. Поверим, что ты подсказала ему парочку идей. Цирцея там, Калипсо и всякое такое.

Она чмокает его в плечо:

— Спасибо, дорогой. Как мило с твоей стороны так широко мыслить.

После этой небольшой стычки они лежат молча. Вскоре, однако, он нарушает молчание и говорит, тщательно выдерживая нейтральный тон:

— А мы так ничего и не решили насчет следующего раза.

— Нет, решили. Меньше слов. Больше дела.

— Одно из мест, где мы могли бы кое-что вставить, знаешь какое? Где ты отворачиваешь лицо и смотришь в сторону с таким видом, будто тебе все наскучило, будто все тебе противно, и говоришь: «Лучше бы ты просто трахнул меня, и дело с концом». — Он на миг замолкает. — Я подумал, может, в следующий раз так и сделать?

— Дорогой, это звучит просто великолепно. Ты хотел бы, чтобы я по-прежнему притворялась, что мне все наскучило и противно, или наоборот?

— Это тебе решать.

Она тесно прижимается к нему.

— Какое значение имеют глупые чувства женщины? Я хочу того, чего хочешь ты. Ты же МУЖЧИНА.

— Но ведь это ты БЕССМЕРТНА.

— Мой милый, право же, мне все равно.

— Но я настаиваю.

— Ну ладно. Я притворюсь, что наслаждаюсь.

— Я вовсе не хочу, чтобы ты притворялась.

Она некоторое время молчит.

— Я всегда чувствую, когда ты на меня сердишься.

— Да не сержусь я на тебя. Нисколько. Только вот… ну, все это нужно как следует организовать. Невозможно импровизировать, ничего сначала не продумав.

— Конечно, дорогой.

— Никто не сядет за столик в ресторане, не посмотрев на меню и не решив, что он будет есть.

— Конечно, Майлз.

— Я просто хочу сказать, что мы несем определенную ответственность за наши три и три десятых с рецидивами.

— Дорогой, ну конечно же.

— Не говоря уж обо всем остальном, у тебя-то впереди бесконечные тысячелетия для того, чтобы этим заниматься. Тогда как я…

— Майлз!

Пауза.

— Мы же твердо держались четырех-пяти на вариацию, вплоть до десятой. А с одиннадцатой вплоть до двадцатых все у нас просто вдребезги рассыпалось.

— Ты меня в этом винишь?

— Да вовсе нет. Нужно только побольше концентрации. С обеих сторон. — Он продолжает, прежде чем она успевает ответить: — Не говоря уж обо всем остальном, существует масса всяческих… повествовательных альтернатив, исследованием которых мы всерьез не занимались.

— Например?

Он рассматривает потолок.

— Я подумал, что первоначальный курс лечения я мог бы пройти с сестрой Кори. Например.

Пауза.

— Майлз, я могу, как женщина, сообщить тебе, что она…

— Знаешь, я нахожу несколько странным, что она была достаточно хороша для величайшего поэта всех времен и народов, но, оказывается, недостаточно хороша для меня.

— Если ты находишь, что кратковременное engouement [109] типичного провинциала бордельной шлюшкой, вывезенной с Барбадоса четыре сотни лет назад… — Она замолкает. — Конечно, я понимаю, я ведь всего-навсего богиня.

109

Engouement — увлечение (франц.).

— Просто благодаря тебе она обрела в моих глазах совершенно иное измерение, иной объем. Вот и все.

— Мне казалось, ее прежнего объема тебе вполне хватало.

Он задумывается.

— Спорить я не собираюсь. Просто мне такая идея в голову пришла. Но если ты слишком величественна для того, чтобы воплотиться в образ очаровательно человечной и жизнерадостной представительницы обездоленной расы… мне просто нечего больше сказать.

Теперь задумывается Эрато.

— Только первоначальный курс?

— Ну, между прочим, мы могли бы ей поручить…

— Поручить что?

— Не существенно.

— Нет, пожалуйста, продолжай.

— Ну, мы могли бы поручить ей все, с начала и до конца. То есть она могла бы быть тобой. Опять стала бы смуглой музой. Просто чтобы хоть чуточку поднять среднее число. — Она не отвечает. — Но я, конечно, буду о тебе скучать.

— А других идей у тебя нет, Майлз?

— Пожалуй, нет. Кроме предложения, чтобы ты надевала туфли не с таким острым носом, когда собираешься пнуть меня, беззащитного, в бок…

Небольшая пауза, затем она снова приподнимается на локте. Ее лицо — сплошное раскаяние — склоняется над ним.

— Любимый мой, бедненький. Мне кажется, ты просто неожиданно чуть-чуть пододвинулся, а я уже не могла остановиться.

— Двадцать девятый раз!

— О Майлз, неправда! Покажи мне, где болит. Дай-ка я как следует это место поцелую. — Она перегибается через него и целует это место как следует, потом выпрямляется и с упреком смотрит на него сверху вниз. — Дорогой, это так по-английски — копить все в себе! Про сестру Кори и ее груди, например. — Она с минуту взирает на него вдумчиво оценивающим, хотя и любящим взглядом. — Ты порой кое-кого мне напоминаешь.

— Кого?

Все еще опираясь на руку, она проводит другой рукой по его груди, добирается до живота и круговыми движениями гладит ему кожу у пупка.

— Я даже не помню, как его звали. Он был никто. Ну, если по правде, это был мой друг… Я его делила с другой моей сестрой — Талией. Его звали Чарли. Но он предпочитал меня. Просто смех да и только.

— И кто же он был, этот Чарли?

— Дай-ка я поближе к тебе пристроюсь. — Она занимает прежнее положение. — М-м-м, как приятно. Чарли был… о Боже, моя память… Если б только их было не так много. — Ее рука похлопывает его по плечу; наконец последний — торжествующий — хлопок. — Француз.

— Это было во Франции?

— Да нет. В Греции. Вот уж точно, что в Греции.

— Но «Чарли» — не…

Правой ладонью она закрывает ему рот — молчи.

— Майлз, я знаю. Это у меня такая система. Довольно абсурдная, правда. Подожди минутку. Француз… а, вот оно! Так и знала, что в конце концов доберусь куда надо! Ква, ква, бре-ке-ке-кекс! Одна из его пьес была про лягушек [110] .

Он не сводит глаз с потолка.

— Да почему же — Чарли, Господи прости?

110

См. примечание [42].

— Ну, его настоящее имя такое длинное. Никак не могу его запомнить.

— Мы — в Афинах пятого века?

— Милый, я не могла бы поклясться, что точно помню дату. Но ты, конечно, прав, это и правда было в Афинах и задолго до появления дискотек и онассисов [111] и всего прочего в этом роде. И так давно, что тебе нет причин ревновать, но я правда по-настоящему любила Чарли, он ведь оказался одним из тех четырех мужчин в Афинах, которые не были извращенцами; так что, если честно, нам, женщинам, не из чего было особенно выбирать, и мы с Талией подарили ему идейку для другой пьесы — с очень миленькими женскими ролями, и он развил сюжет просто блестяще, впрочем, если честно, там была одна шуточка про милетских жен, которая… но это уже совсем другая история [112] . Мы ходили навещать одного старого психа. Он жил в кошмарной квартире, в низком первом этаже, рядом с рынком, света там совершенно никакого, больше на пещеру похоже, чем на квартиру, и хуже того, когда мы пришли, он сидел в самом дальнем углу, скорчившись над огнем… а день был просто раскален от зноя. Ты и представить себе не можешь. Только глупому старому дурню до нас и дела никакого не было, он на меня едва взглянул, когда Чарли нас познакомил. Разумеется, я явилась туда инкогнито, так что он понятия не имел, кто я такая. Только я думаю, он все равно внимания не обратил бы, даже если б знал. Кажется, единственное, что он способен был делать, — это показывать идиотские теневые фигуры на стене: поставит руки перед огнем и показывает. Будто мы с Чарли четырехлетки какие-нибудь. Трудно поверить, но видно какой-нибудь ребятенок как раз накануне показал ему, как эти штуки делать. Я с первого взгляда поняла, что он в маразме. И место ему — в доме для престарелых. Тебе надоело?

111

Онассис, Аристотель Сократ (1906–1975) — греческий миллиардер, магнат международного уровня, основатель греческой национальной авиалинии «Олимпик эруэйз».

112

Речь идет об афинском комедиографе Аристофане (ок. 448–380 до н. э.) и его комедиях «Лягушки» и «Лисистрата».

…Шуточка про милетских жен… — Жены города Милета, руководимые Лисистратой, отказали мужьям в исполнении супружеских обязанностей в наказание за то, что те предпочитали женам ратные дела.