Манускрипт дьявола

За шкафом в стене находилась ниша. Должно быть, Якоб приспособил заднюю панель шкафа вместо двери, за которую он и складывал свое золото.

Проверить свою догадку мне не удалось: когда я пришел к Якобу на другой день, шкафа уже не было на месте. С чьей помощью старик смог вытащить из дома такой громоздкий и тяжелый предмет и куда он перепрятал слитки, узнать не удалось.

А потом случилось то, что заставило меня забыть и о тайнике, и о золоте. Несколькими днями ранее Якоб потребовал от меня доказать, по-прежнему ли я такой хороший плотник, каким был прежде, и я вынужден был своими руками мастерить для него легкий сундук. Что за изощренная издевка! Конечно, мне было не под силу справиться с этой работой самому, и я нанял работника, который показывал мне, шаг за шагом, что нужно сделать.

Должно быть, он счел меня сумасшедшим – подумать только, состоятельный господин нанимает плотника и платит деньги за то, чтобы его научили делать сундуки! Это нехитрое дело потребовало от меня столько усилий, сколько я не тратил прежде на самый изощренный обман. Но выбирать не приходилось, и по утрам я показывал Якобу то, чему научился за предыдущий вечер, делая вид, что старательно работаю над его заказом.

В тот день я должен был закончить работу: оставалось лишь отполировать торцы деталей, которыми плотник предложил украсить крышку. Пока я занимался этим, старик расхаживал по комнате, уча «Йозефа» жизни и делясь своими воспоминаниями. Я уже заметил, что у него чередуются дни просветления и сумбура, и приучился по незначительным мелочам определять, в каком сегодня состоянии находится Якоб. Нынче был «светлый» день, и я жадно ловил каждое слово старика, ожидая, не проговорится ли он об истории, расшифровке или же местонахождении рукописи.

Увы, надежды были напрасны. Закончив очередную историю из своей юности, Якоб сел в кресло и принялся молча наблюдать за моими действиями. Я прикладывал все усилия к тому, чтобы выглядеть умелым мастером, но, боюсь, не преуспел в этом. Сундук был почти готов, оставалось совсем немного, но я не слышал слов ни одобрения, ни осуждения. Молчание старика постепенно стало казаться мне угрожающим. Неужели он разгадал мой обман? Или, еще хуже, память вдруг подсказала ему, кто является к нему каждый день под видом плотника Йозефа?

– Через три дня, – вдруг проговорил Якоб, и я вздрогнул от неожиданности.

Объяснения не последовало, и чуть позже я решился уточнить:

– Что случится через три дня?

Старик по-прежнему молчал, и я уже начал думать, что ответа не услышу, как вдруг он сказал неторопливо и безучастно:

– Через три дня ты сможешь забрать ее. Рукопись.

«Что?!» Сперва я решил, что ослышался, но Якоб повторил свои слова снова и, зажмурившись, опустил голову на грудь. Я смотрел на него во все глаза. Господь Всемогущий, неужели он согласен?! Но, наученный горьким опытом, я не закричал и не стал допытываться у него, правда ли то, что я услышал. Вместо этого я сказал мягко и ровно, будто бы обращаясь и не к нему совсем:

– Откуда же я должен ее забрать?

Не открывая глаз, Якоб глухо промолвил:

– Придешь сюда к полуночи. Пешком, не верхом и не в повозке. Спустишься в подвал. Свечей не зажигай, я позабочусь об этом. На столе слева оставишь то, что должен. Тогда получишь книгу.

Я не стал переспрашивать, хотя у меня на языке плясала дюжина вопросов. Кое-как закончил я сундук, поставил его возле стены и на негнущихся ногах пошел к выходу. Вслед мне донесся старческий голос:

– И не вздумай появиться здесь раньше, чем через три дня!

Выбравшись из дома, я вытер со лба пот, глубоко вдохнул и только тут спохватился, что все инструменты остались возле кресла Якоба. Но вернуться нельзя, да и ни к чему мне было забирать их – если только я не собирался остаток своих дней зарабатывать на жизнь изготовлением сундуков.

Подумав об этом, я усмехнулся и вдруг понял, что пошутил в первый раз за все последние дни. Меня охватило состояние, близкое к эйфории, и быстрыми шагами я направился к себе домой, раздумывая по пути о том, что нужно предпринять в ближайшее время.

А когда я вернулся, в башне меня ожидал Джон Ди, наконец-то добравшийся до Праги.

Глава 8

Максим невыносимо устал. Раз за разом он нырял в мутную воду, и каждый раз ему не хватало совсем чуть-чуть, чтобы дотянуться до монеты. Река выбрасывала его, и он приходил в себя на берегу, ощущая боль в сломанных пальцах. Когда он успел переломать их, Арефьев не помнил, как и обстоятельств, из-за которых он оказался здесь, и это его пугало.

Но самым страшным было то, что река постепенно занимала все большее пространство. Сначала он заметил, что вместо неба над его головой струятся темные потоки. Затем песок под ногами растворился, унесенный водой, и Максу пришлось отступить назад, к лесу. Обернувшись, он увидел, что деревья в лесу покачиваются, словно водоросли, медленно и волнообразно, и ему стало не по себе.

Макс начал бояться, что вскоре река поглотит его самого, и от него ничего не останется, кроме черной лужи. Эта вода была опасна, она казалась живой, и как жадное животное охраняло свою добычу – одну маленькую монетку. Клад, ценнее которого Максу еще не приходилось добывать.

Он помнил, как Лешка притащил в школу плеер, который купил на деньги, вырученные от продажи своей монеты. Ребята окружили его, а Баренцев сиял как именинник, но вид при том старался иметь небрежный, как будто в плеере «Сони» не было ничего особенного. К музыке Лешка был равнодушен, слушал в основном радио, но с плеером, понятное дело, нужно было подойти к собственным музыкальным предпочтениям основательнее, и в конце концов Баренцев остановился на «Скорпионз». Их балладам он подпевал трескучим голосом, чем заставлял страдать Тошку, обладавшую музыкальным слухом, и веселил Макса.

Дядя Саша всегда восхищался Лешкой больше, чем родным племянником, и часто ставил Баренцева в пример.

– Учись, дурачок, – вот человек нашел свою выгоду, – сказал он в тот раз, узнав об их походе. – Потом продаст этот плеер, купит что-нибудь другое, тоже полезное. А ты? Эх, никакого понимания у тебя нет.

Но Макс отлично знал, что Лешка ничуть не искал выгоды, а просто хотел, чтобы у него было хоть что-нибудь, чего не было у остальных. Он всегда ходил в заношенной одежде, переходившей ему в наследство от старших братьев, и никто не мог купить ему хороший футбольный мяч или нормальный велосипед – Баренцев катался на дребезжащей «Десне», откопанной бог знает в каком сарае.

Когда Максим рассказал матери о разговоре с дядей Сашей, та нахмурилась и велела не обращать внимания на дядю, а слушать только себя. Во многом воспитание упрямства Макса было ее заслугой. «Делай то, что хочется, дружочек, – говорила она. – Не позволяй никому навязывать тебе чужие желания, выдавая их за твои». Вот сын и следовал ее совету.

Он знал, что мать гордится им. Она никогда не проверяла его, даже в первом классе, и, если он говорил, что сделал домашнее задание, только кивала в ответ: сказал, что сделал, – значит, сделал.