Манускрипт дьявола

Я предпочел пропустить это цветистое заявление мимо ушей, и рассказал Джону о старом Якобе. Суть истории я оставил нетронутой, поведав, что старик владеет тем, что мне очень хотелось бы получить. Но вопрос содержания книги я ловко обошел, сказав лишь, что результаты опытов видел своими глазами и они поразили меня.

Как видите, сам черт не подал бы все это так ловко. С губ моих не слетело ни слова лжи. Более того, я рассказал Джону, к каким уловкам вынужден был прибегать, чтобы заставить хозяина книги согласиться на сделку, и он хохотал, слушая, как я возился с сундуком и брал уроки у плотника.

– Ты молодец, Эдвард! – Он вытер слезы, выступившие от смеха. – Потакать старому безумцу в его прихоти – на такое не каждый бы согласился. Твое поведение выставляет тебя настоящим ученым. Должно быть, ты и впрямь загорелся получить эту рукопись!

Я не стал называть Джону сумму, которую должен был заплатить за манускрипт. К чему? Столь непомерная цена могла навести его на подозрения относительно того, что содержалось в книге.

– Каков же будет твой совет? – спросил я, закончив рассказ. – Что, если старик снова откажется исполнять обещание, и я останусь ни с чем?

Он задумался.

– Не кроется ли причина его упрямства в тебе самом? – предположил наконец Джон, проявив проницательность. – Быть может, отчего-то он не хочет, чтобы его собственность попала именно в твои руки?

– Возможно. И что же мне делать в этом случае?

– Ответ прост, мой милый Эдвард: отправь к нему другого покупателя, который сможет понравиться старику. Молодую женщину? Такого же, как и он, древнего старца? О, нет-нет, не смотри на меня! – рассмеялся он. – Я готов оказать тебе любую услугу, но разговоры с безумцами выше моих сил!

– Якоб вовсе не такой уж древний старец, – пробормотал я.

У меня и в мыслях не было просить Джона о помощи в моем щекотливом деле. Знай он о том, что в действительности стоит на карте в нашей с Якобом сделке, он первым бросился бы к дому старика и захлопнул бы дверь перед моим носом, случись мне добежать вторым. Там, где речь идет о сражении за звание первого алхимика, Джон всегда был непреклонен. Я уверен, что и сейчас его отказ помочь мне имел свою подоплеку: Джону страшно не хотелось, чтобы я пришел к императору с каким бы то ни было открытием, пусть даже сделанным другими. Он слишком ревнив во всем, что касается успехов других!

Я поблагодарил Джона за совет и, заметив, что он скрывает зевоту, предложил ему отправиться отдыхать. Молли привела в порядок дальнюю комнату, как раз предназначавшуюся для гостей, но ни разу не использованную в этом качестве. Играя роль гостеприимного хозяина, встретившего старого друга, я пошел проверить, все ли там в порядке.

Не знаю, много ли времени я провел там, задумавшись и машинально переставляя с места на место предметы на столе. Но когда я вернулся и заглянул в гостиную, то увидел Джона, уснувшего в кресле возле камина. Он мирно похрапывал, и его пушистые усы вздымались и опадали, будто под дуновением ветра.

Подойдя к нему, я придвинул второе кресло и присел, вглядываясь в морщинистое лицо, на щеках которого, как и много лет назад, по-прежнему лежал розоватый румянец.

Странное дело… Когда-то я не испытывал к Джону ничего, кроме презрения. Так вор презирает обворовываемого. Поверьте, для меня нет ничего унизительного в таком сравнении. Я пользовался домом Джона, связями Джона, знаниями Джона, его готовностью учить меня и смеялся старику в лицо.

Постепенно к презрению добавилось негодование. Даже спустя пять лет после нашей встречи самодовольный дурак считал, что невероятно облагодетельствовал меня, хотя без моих «бесед» с духами он был бы никому не интересен. Сколько раз я взрывался в гневе, услышав это! Но Джон не в силах был понять, чем вызваны мои вспышки… Старик не лишен внутреннего чутья и потому ощущал, сколь сильна моя неприязнь – наверное, оттого-то он меня и побаивался. Со временем я начал подозревать, что он догадался о причинах моего появления в его доме и о том, что я хотел лишь использовать его… Но Джон не признался бы в этом даже самому себе. Как же! Ведь тогда пришлось бы согласиться с тем, что он, великий алхимик, пал жертвой проходимца! Куда как приятнее видеть себя наставником молодого одаренного духовидца.

Признаюсь, случались такие минуты, когда я лелеял в душе замысел убийства. Я ненавидел сэра Джона Ди, у которого было так много, за его нежелание делиться со мной. Почему мое имя не произносят с приставкой «сэр»?! Почему не я владею поместьем на окраине Лондона? Почему не я обласкан королевой – заметьте, без всяких усилий! – и не приближен ею к себе?

Зависть, скажете вы? Да. Не стану возражать. Я люто завидовал Джону и оттого ненавидел его. Своими шуточками я брал реванш за то, что ему дано больше, чем мне, и то, что я выцарапываю у судьбы с боем, он получает на золотом блюде.

Однако со временем что-то изменилось. Его доверчивость, его слепая готовность действовать по всем моим указаниям, его признание моей «одаренности» породили в моей душе нечто вроде жалости. Именно ее я ощущаю сейчас, глядя на спящего старика. Смешно сказать: я жалею его за то, что именно меня ему суждено было встретить на жизненном пути. Звучит вдвойне нелепо оттого, что без меня он не добился бы и десятой доли признания, которое получил в последние годы! И все же меня не оставляет это странное чувство.

А еще – привязанность. Как странно выговаривать это – «привязанность»… Сам удивляюсь собственной слабости – я всегда считал, что лишен ее, и это выгодно отличает меня от прочих двуногих.

Сейчас, с вершины пройденного пути, я вижу все недостатки своего наставника: трусоватый лицемер и ханжа – впрочем, не в большей степени, чем окружающие его, – чрезвычайно зависимый от общественного мнения. Самого себя он считает гениальным ученым, что весьма далеко от истины, и при том крайне ревностно относится к успехам других, особенно на выбранном им поприще. Образ седовласого старца, умудренного опытом, прилип к нему как мокрый лист, но мне хорошо видно, что там, под этим листом!

Отчего же мне хочется погладить его по седой голове, как матери хочется приласкать своего неразумного ребенка, пусть даже не оправдавшего ее надежд? Откуда во мне взялась эта вздорная сентиментальность? Я молод, мне нет и сорока, и вряд ли это грядущая старость таким образом намекает о своем скором прибытии…

Джон вздохнул, дернулся во сне, и рука его безвольно упала. Я бережно приподнял сухую узкую ладонь, положил на подлокотник кресла и вышел.

* * *

Три следующих дня прошли для меня словно во сне. Джон переехал в освободившийся дом, но я почти не заметил этого, погруженный в свои думы. Денег, что я собрал для Якоба, не хватило до полной суммы – совсем немного, но и этого мне неоткуда было взять. Пришлось без промедления занимать, и город пополнился новыми слухами: Эдвард Келли разорен.

Джон добился скорой аудиенции у короля, и мне пришлось присутствовать при том, как он расписывает перед Рудольфом достоинства своего будущего ордена. Джон был так напыщен при этом, так велеречив и полон такой спеси, что я испугался королевского гнева, ибо последнее время Рудольф был скор на расправу. Не смешно ли: когда-то Джон опасался, что я выставлю его перед королевой в нелепом свете, а теперь наступила моя очередь тревожиться о том же.

Но все прошло благополучно. Я произнес слова, которых требовали от меня обстоятельства, и, по-моему, был убедителен. Хотя Джон по окончании приема сухо сообщил, что мне не мешало бы высказаться красноречивее.