Манускрипт

– Мне вот тут некоторые советовали вас расстрелять, за то, что вы сбежали в Америку, - с чуть заметным акцентом произнёс генеральный секретарь ЦК ВКП(б).
– Например, товарищ Ежов.

Я скосил взгляд влево, куда показал мундштуком трубки Сталин. Там понуро стоял расстрелянный нарком внутренних дел. Форма на нём уже порядком истлела, сквозь прорехи выглядывали куски гниющей плоти, в которых копошились личинки. Лицо также было порядком изъедено, сквозь отсутствующие щёки проглядывали жёлтые зубы, а глазные яблоки так глубоко провалились, что их почти не было видно. И смрад исходил такой, что невольно захотелось зажать пальцами нос.

– Но товарищ Ежов сам скомпрометировал образ преданного делу партии человека, так что его словам веры нет, - как ни в чём ни бывало продолжил секретарь ЦК ВКП (б).

– Я же в силу возраста уже не могу управлять такой большой страной, как Советский Союз. Я устал, я ухожу. Уеду в Гори, буду писать мемуары. На место руководителя СССР нужен более молодой человек, делом доказавший, что достоин такого доверия. Поэтому я решил сделать вас своим преемником.

После этого Сталин взял и... оторвал свои усы, которые, получается, все эти годы были приклеенными, после чего подошёл и приклеил их мне под нос. Я невольно поморщился от запаха табака, а тут ещё мне в зубы начал тыкаться обкусанный мундштук трубки, и я затряс головой, прогоняя наваждение.

Закат солнца с высоты шесть тысяч метров, да ещё и над горами, чьи заснеженные вершины окрашиваются в багрянец - зрелище незабываемое.

– Альпы пролетаем, - пояснил Медынцев.

Тот тоже не спал, к тому же с аппетитом уплетал намазанную на кусок хлеба тушёнку, запивая всё это дело чаем из термоса.

– Будете?
– предложил он.

– Не откажусь.

– Держите, ещё горячий, не обожгитесь... И хлеб с тушёнкой, вот... Конечно, не мидии в лимонным соком, но весьма питательно, да и вкусно, на мой личный взгляд.

– Долго ещё нам лететь?
– спросил я, откусив от своего бутерброда.

– Через два часа должны достичь Ужгорода, там ещё пара часов до линии фронта. Ну и ещё часа три - и мы садимся на окраине Москвы на Центральном аэродроме. Там я вас передам встречающим на руки.

Интересно, как будет выглядеть эта передача... Надеюсь, повезут меня оттуда не в автозаке.

Посетив уборную в хвосте самолёта, я вернулся на своё место, включил небольшую лампочку над головой и принялся листать ещё февральский номер журнала 'Time' полугодовой давности, с обложки которого на меня смотрел маршал Шапошников в нахлобученной на голову папахе. В то время ещё начальник Генштаба РККА. Я помнил из истории, что Шапошников умрёт от рака желудка, не дожил чуть больше месяца до Победы. Надо будет не забыть шепнуть кому надо, чтобы попросили его позаботиться о своём здоровье, такие люди не дороге не валяются.

За иллюминатором окончательно стемнело, зато с такой высоты весьма красиво смотрелся лунный диск в обрамлении мерцающих звёзд. Помечталось немного о том, как хорошо было бы выпросить пару дней, чтобы съездить в незнакомую Пензу и там повидаться с Варей. Понятно, что желание неосуществимо, никто меня к ней не отпустит, да и в Москву её тоже не привезут, учитывая обстановку полнейшей секретности, но в мечтах я мог сделать всё, что угодно, даже слиться со своей дамой сердца в горячем поцелуе.

– Где-то под нами правее Ужгород, - вывел меня из задумчивости голос Медынцева, успевшего только что заглянуть в кабину пилотов.
– Затем Станислав, Тарнополь, Киев, Полтава, Харьков и линия фронта . Небось заждались уже встречи с Родиной?

– Есть немного, - неопределённо ответил я.

– А я заждался, - неожиданно потянуло моего собеседника на откровения.
– Я ж сам с Воронежской области, с посёлка Орловка, что на правом берегу Дона. Природа там изумительная. Если бы ещё не психоневрологический интернат... Последний раз у своих гостил ещё до войны. Немцы туда пока не добрались, верю, что и не доберутся. А после войны мы с женой обязательно наведаемся в Орловку. Мои родители Катю даже по фотографии не видели, мы же расписались с ней перед самой войной.

В этот момент ровный гул двигателей сменился подозрительным треском, а спустя несколько секунд левый двигатель заискрил и оказался объят сполохами пламени.

– Твою же мать!
– выдохнул Медынцев и ринулся в кабину пилотов.

Я вскочил и рванул следом, замерев возле открытой двери кабины.

– Сивцов, что это за херня?!! У нас двигатель горит!

– Да я и сам вижу, не слепой, - на удивление спокойно ответил немолодой пилот.
– Утечка масла образовалась, а перекрыть не получается.

– Откуда утечка?

– А я знаю? Сбить нас не могли - до линии фронта ещё лететь и лететь, ПВО тут по навигации быть не должно, да и вражеской авиации не наблюдается. Эти же двигатели не рассчитаны на столь долгий режим работы. Понавешали дополнительных баков... А я предупреждал, что моторы могут не выдержать, вот вам и пожалуйста!

– И что теперь делать?
– спросил немного успокоившийся Василий Карпович.

– На одном двигателе можем дотянуть до наших, но это если удастся сбить пламя.

– А если нет?

– Придётся садиться. Не гореть же заживо, а так хоть шанс есть.

– Куда садиться, Петрович? К немцам?!

– А ты что предлагаешь, майор? Героически разбиться?

– Да ты что, Сивцов, я же тебя...

Медынцев потянулся рукой под пиджак, но на пилота это не произвело никакого впечатления.

– Ну давай, кончай нас с Серёгой прямо здесь. А потом сам садись за штурвал и тяни до фронтовой полосы.

– Петрович, ты пойми, никак нельзя, чтобы наш пассажир попал в руки к немцам. Да и я лучше застрелюсь, чем окажусь в плену.

– Мы же не собираемся садиться на аэродром. Или ты думал, я просто мечтаю в немецком плену оказаться?

– А куда же тогда?

– Куда-куда... На лес, поле, что попадётся. И молиться, чтобы при посадке самолёт не развалился и не вспыхнул. У нас же там ещё горючки два полных бака. А может ещё и в полёте рвануть.

– Я извиняюсь...

Все трое обернулись в мою сторону.

– Я извиняюсь, что вмешиваюсь, но, может быть, у вас имеются парашюты?

– Откуда?!
– с ноткой пробивавшегося отчаяния выдохнул Сивцов.
– Не предусмотрены, хоть я и говорил начальству, что не помешали бы. Понадеялись на надёжность американской конструкции, вот вам и пожалуйста, - снова повторил он свою присказку.

Пилот повернул голову влево, прижав нос к стеклу.

– Горит, собака, и высота резко падает. По-любому придётся садиться. Майор, займите с пассажиром места. И пристегнитесь ремнями, посадка будет жёсткой.

В том, что посадка и впрямь будет жёсткой, я убедился спустя несколько минут, когда 'Douglas DC-3' с оглушительным треском ломился сквозь лес, оставляя за собой широкую просеку. Крыло с горящим двигателем отлетело сразу, словно только и ждало этого момента. Сквозь приоткрытые веки я видел, как Медынцев беззвучно разевает рот, по губам читая, что тот отчаянно матерится. Сам же я про себя молился всем богам, от Христа до Будды. Кто-то из них, видно, мои мольбы услышал, потому что когда самолёт наконец остановил своё страшное движение, мы с Медынцевым были не только живы, но и вполне неплохо себя чувствовали, если не считать побелевшего от пережитого ужаса лица куратора.