Манускрипт

— Товарищи, давайте, быстро выходим и за нами, — обращаясь к отпрянувшим от двери арестантам, продолжил командовать полковник. — Скоро здесь будут немцы и полицаи. Все могут идти?

— Все, — послышалось изнутри. — Кроме одного, он у нас со сломанной ногой.

— Это наш, — встрял я. — Товарищ Медынцев, пойдёмте, поможем нашему пилоту.

Сивцев, увидев нас, чуть не прослезился.

— Ребята, думал, всё, хана мне, повесят, — дрожащим голосом признался он. — Спасибо вам!

— Потом будешь благодарить, Петрович, — оборвал его Медынцев.

— Ефим Николаевич, а почему вы в немецкой форме?

— Долго рассказывать… Что с Голдой Соломоновной?

— Здесь я, — послышался из темноты знакомый женский голос. — Могу сама идти.

— Отлично! Тогда двигаемся, а то и впрямь немцы объявятся.

В лагере мы оказались под утро. Наше движение сдерживали женщины и одноногий Сивцев, которого мы с Медынцевым стоически тащили на себе всю дорогу. Он висел между нами, изредка отталкиваясь от поверхности земли здоровой ногой, и всю дорогу неустанно благодарил за его спасение. Особенно тяжко пришлось на болотистом участке. Но и его мы героически форсировали.

В лагере нас встретили как героев. Варя хоть и не кинулась в мои объятия, но всем своим видом показывала, как она счастлива, что я вернулся живым и даже не раненым. А уж когда ей шепнули, что без моего участия такой итог операции вряд ли был бы возможен, она буквально расцвела.

Но ещё оставалась неясной судьбы товарищей, которые устроили запоздалый взрыв. Они явились в лагерь часа через два после нашего возвращения. И, в отличие от нас, изрядно потрёпанными. А что хуже всего — с потерями. Погиб совсем молодой Костя Родионов.

— Не сумели мы вовремя заряд заложить, — понурив голову, тихо говорил командир группы Стас Лукьянчик. — Там немцы, будто что-то почуяв, усилили наблюдение за объектом. Костя рискнул пробраться под мост во время смены караула, привязал взрывчатку под опору и запалил шнур. Кинулся оттуда — а там немцы, чуть ли не навстречу. Увидели и открыли огонь…

— А вы что же? — глухо спросил Медведев под гробовое молчание обступивших партизан.

— А что мы?! — вскинулся Лукьянчик. — Отстреливались, да куда там. Нас пятеро — вернее, после гибели Кости уже четверо — а их десятка два. И это ещё на шум подмога не успела приехать.

— Ладно, — тяжело вздохнул после паузы полковник, — что сделано — то сделано. Кабы мы знали, что Коля и товарищ Сорокин так ловко разберутся с охраной у церкви, то и не стали бы устраивать отвлекающий маневр. В общем, отдыхайте, а насчёт тела Родионова попробуем выяснить, куда его немцы дели. Нужно похоронить бойца с соответствующими почестями.

Когда Медведев направился в сторону свой палатки, я пристроился рядом и задал ему интересовавший меня вопрос:

— Дмитрий Николаевич!

— Что, товарищ Сорокин?

— Хотел спросить, куда Кузнецов пропал? Он же вроде бы должен был принимать посильное участие в этой операции…

— А он и принимал, но как именно — этого вам знать не положено. У товарища Кузнецова своя задача, он обязан отчитываться только мне.

— А не боитесь, что немцы кинутся лес прочёсывать?

— Думали об этом, поэтому наши люди от моста отходили в другую сторону, петляли, чтобы запутать возможных преследователей. А уж соваться в болота… Конечно, немцы могут найти проводника из местных и прочесать все окрестные леса. Но могут сначала дождаться приезда Коха, а он, по сведениям, добытым товарищем Кузнецовым, появится в Ровно не раньше сегодняшнего обеда. Наверное, всё равно придётся сниматься с насиженного места, менять дислокацию, но, пока вас не отправим — сделать этого не получится. Будем надеяться, что немцы в течение дня не найдут к нам дорогу. А сейчас отдыхайте, вы сегодня были молодцом, на вас я подпишу представление. А заодно и на Костю Родионова… посмертно. Информацию передадим по радиосвязи.

Может быть, нужно было вытянуться в струнку и заорать: «Служу Советскому Союзу!», но что-то меня на это так и не сподвигло. Ограничился гражданским: «Спасибо».

— Но и укажу, что вы самовольничали, когда отправились следом за нами на ночную операцию, — добавил ложку дёгтя Медведев.

— Воля ваша, — притворно вздохнул я, разводя руки в стороны.

Что ж, самолёт обещался прибыть в районе двух часов ночи, так что выдвигаться на просеку надо будет часов в десять вечера, даже учитывая носилки с Сивцевым. По идее должны прийти с запасом и разжечь костры вдоль посадочной полосы. А до вечера весь день мы с Медынцевым будем предоставлены самим себе. Понятно, нужно вздремнуть после ночных приключений. Варя вон тоже с красными глазами, как, впрочем, и кто ходил в Ровно, и кто оставался в лагере. Никто не спал, все волновались за исход операции. Так что сегодня всем даны сутки на отдых, кроме разве что поварихи и ошивавшемуся при кухне пожилому Кузьмичу — партизану из местных. В его обязанности входило помогать Зинаиде, в том числе чистить картошку. Хотя картошка ввиду дефицита шла только в первые блюда, а на второе преимущественно подавали кашу.

Впрочем, к обеду все уже отоспались, и принялись готовиться к эвакуации. Куда переезжает лагерь — никто пока не знал, за исключением самого Медведева и его зама Стехова. Эвакуация лагеря была назначена на завтрашнее утро, после того, как проводят самолёт со мной, Медынцевым и Петровичем. Ну а я эти часы, избавившись от ненавистной, но оказавшейся полезной немецкой формы, старался провести поближе к Варе. Та, правда, по доброте душевной и комсомольской совести взялась за стирку одежды вернувшихся из похода бойцов, и только потом мы с ней уединились.

Прогуливаясь по окрестностям лагеря, мы расположились на поваленном стволе дерева. Я взял её ладонь в свою, взглядом следя за ползущей по кленовому листу божьей коровке.

— Вот, Варя, улетаю, и неизвестно ещё, когда свидимся. Случайно повстречались, но воспоминания об этой встрече будут греть меня до тех пор, пока мы не увидимся с тобой снова.

— Я тоже буду скучать, Ефим. Эти несколько дней стали для меня настоящим подарком. Варя, вздохнув, прижалась щекой к моему плечу. Я скосил глаза — она смотрела куда-то далеко сквозь листву, в наше с ней будущее и, судя по появившейся в глазах поволоке, Варя представляла себе это самое будущее донельзя светлым и счастливым.

— Как хорошо, что мы есть друг у друга, — прошептала она. — Обещай, что ты меня никогда и ни на кого не променяешь.

— Конечно же, не променяю, глупенькая, — чмокнул я её в прикрытую косынкой макушку. — А в тебе я и так уверен, без всяких обещаний.

Мой взгляд переместился ниже. Видно, стирая бельё, для удобства Варя расстегнула на одну пуговку больше обычного, да так и ушла со мной в лес, и теперь я мог сверху лицезреть верхнюю часть мышиного цвета бюстгальтера, в котором прятались её небольшие, аккуратные холмики. В Америке я бы первым делом повёз любимую по магазинам, понятно, не Вегаса, а хотя бы Лос-Анджелеса. И уж нижнего белья она накупила бы себе столько — сколько влезло бы в мой «Корд-810». Моя женщина должна выглядеть красиво, поэтому первую неделю мы бы только и делали, что раскатывали по бутикам и ювелирным магазинам… Хотя, учитывая комсомольское воспитание моей невесты, вряд ли она согласилась бы на такого рода излишества. У неё вон даже уши не проколоты, да и других украшений за время пребывания в Одессе я на ней не замечал. По-моему, Варя от их отсутствия нисколько и не страдала.

Оно и понятно, сравнивать-то не с чем. Она же, по большому счёту, и не видела красивой жизни. А вот если бы я повёл её на церемонию вручения премии киноакадемии, то тут невольно пришлось бы сначала отправляться за покупками, пусть даже и на один раз. Моя половинка выглядела бы лучше всех этих Вивьен Ли и Хеди Ламарр!

— Ефим, куда ты смотришь?! — притворно возмутилась Варя, проследив направление моего взгляда.

— Туда, куда смотрит каждый нормальный мужчина, — парировал я. — И поверь, здесь есть на что посмотреть, даже несмотря на то, что твои прелести упрятаны в этот давно уже вышедший за границей из моды бюстгальтер. Если бы я знал, что встречу тебя — захватил бы в самолёт столько барахла…