Манящая тайна
Шрифт:
— У меня есть для вас подарок.
«Если посмотреть только на подарок, но не взглянуть на Темпла, это будет невежливо», — решила она.
И разумеется, он тут же протянул ей длинную узкую коробку. Мара узнала ее моментально — белую, с позолоченным рельефным клеймом мадам Эбер. Она в замешательстве пробормотала:
— Я уже надела все, что вы мне заказали. Даже больше.
Слова вырвались раньше, чем она успела прикусить язык. Раньше, чем успела сообразить: не следовало напоминать ему о том, что ее одежда принадлежала ему. Эту одежду он выбрал для нее, когда она, полуголая, стояла перед ним в той тускло освещенной комнате.
Темпл мог бы воспользоваться
— Нет, не все.
Мара открыла коробку, подняла тонкую, как паутина, бумагу и увидела пару великолепных атласных перчаток, идеально подходивших к ее платью, с ошеломительной вышивкой и крохотными пуговками по внутренней стороне. Она так осторожно вынула их из коробки, словно они могли рассыпаться в ее руках.
— Вы никогда не носите перчаток, — сказал Темпл. — Я подумал, что вам они могут пригодиться.
Да, только это были не повседневные перчатки. Это были перчатки на одну ночь, для единственного наряда. Для единственного мужчины.
Мара натянула одну перчатку и только тут сообразила, что не сможет застегнуть их одной рукой. Но прежде чем она успела хоть что-то сказать, Темпл снова подался вперед и вытащил крючок для застегивания пуговиц, причем вытащил с таким видом, будто для мужчины — самое обычное дело носить в кармане такую вещь. Нависая над Марой в темноте, в замкнутом пространстве кареты, он отогнул рукав ее плаща и приступил к делу, крепко удерживая ее ладонь больной рукой и застегивая бесчисленное множество крохотных зеленых пуговок здоровой рукой.
Ей хотелось возненавидеть его за то, что он распоряжался даже этим — даже ее перчатками!
Но вместо ненависти… Она полюбила его еще сильнее, и сердце ее словно разбухло в груди. Ведь это их последний вечер! Возможно, последние минуты, которые они смогут провести наедине.
— Спасибо, — тихо произнесла Мара, не зная толком, что ей теперь делать, и теребя свободной рукой бумагу из коробки.
Темпл молчал, сосредоточившись на своем занятии. А Мара уставилась на его темную макушку, радуясь тому, что успела спрятать под перчаткой историю прошедших двенадцати лет, написанную у нее на ладони. Она ощущала его теплое дыхание на своем запястье и осторожные прикосновения его пальцев к ее руке. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он наконец покончил с первой перчаткой. И Мара шумно выдохнула — до сих пор она даже не чувствовала, что задерживала дыхание. А Темпл тотчас же завладел ее другой рукой. Она попыталась ее выдернуть, но он крепко держал ее.
— Спасибо, я сама могу… — пролепетала Мара.
— Позвольте мне, — сказал он, взяв вторую перчатку с ее колен.
«Нет! — хотелось выкрикнуть ей. — Не смотрите на мою руку!»
Щеки обдало жаром, и Мара порадовалась, что в карете темно. Но герцог все равно заметил.
— Вы их стесняетесь, — произнес он, поглаживая большим пальцем ее ладонь так ласково, что сводил ее с ума.
Мара снова попыталась выдернуть руку. Бесполезно.
— Не надо, — сказал он, поглаживая ее ладонь, и это казалось ей бесконечной пыткой. — Ведь эти руки двенадцать лет помогали вам выживать. Работали для вас. Добывали деньги и обеспечивали крышу над головой, обеспечивали ваше безопасное существование.
Ее взгляд метнулся к его глазам, угольно-черным в тусклом свете.
— Предполагается, что на женских руках не должны быть видны следы черной работы, — прошептала она.
Темпл
же тихо продолжай.— Чего я не могу понять, Мара… Скажите, зачем вам это понадобилось?
Она тихонько вздохнула.
— Мне бы хотелось, чтобы они были не перетруженными. Хотелось, чтобы были мягкими. Такими, какими должны выглядеть дамские руки.
Такими, какие ты наверняка предпочитаешь.
Нет! Ей плевать, какие руки он предпочитает!
Темпл наконец-то натянул перчатку ей на руку и аккуратно расправил ее. Кто бы мог подумать, что кожа между пальцами настолько чувствительна?
— Ваши руки, — произнес он так же тихо, — они совершенны…
— Не говорите так, — прошептала она в ответ.
«Не будь со мной таким милым».
«Не заставляй меня полюбить тебя еще сильнее».
«Не делай мне больнее, чем собираешься».
Он поцеловал через ткань ее ладонь и застегнул пуговки. Затем перешел к запястью. Сначала поцеловал и его, потом застегнул пуговки.
Так все и продолжалось — дальше и дальше. Сначала — короткие поцелуи, от которых ее бросало в жар, а после этого — пуговки. И каждый из его поцелуев подталкивал ее забраться к нему на колени, подталкивал выполнить любое его требование, не задавая вопросов.
Добравшись до последних пуговок, тех, что заканчивались у локтя, Темпл задержался, прильнув горячими губами к чувствительному местечку, о существовании которого она даже не подозревала. Мара ахнула под этой лаской и, не удержавшись, запустила свободную руку ему в волосы. О, теперь она возненавидела проклятую перчатку, мешающую ей прикоснуться к нему по-настоящему.
А Темпл наконец завершил сладостную пытку. Перчатка застегнута.
Мара чувствовала, что в эту минуту могла бы сделать для него все, чего бы он ни попросил. И она сделала бы это с огромным наслаждением.
Но именно поэтому этот мужчина был намного опаснее, чем могли предполагать в Лондоне. Он мог подчинить себе женщину одним прикосновением, что было куда серьезнее, чем все то, что делали другие мужчины.
— Темпл, — прошептала она в темноте, — Темпл, я…
Мара замолчала, потому что не знала, что хотела сказать. Вернее — она хотела сказать ему слишком много…
«Я сожалею».
«Мне бы хотелось все изменить».
«Мне бы хотелось быть для тебя безупречной женщиной. Той, что может стереть прошлое».
«Я люблю тебя».
Но герцог не дал ей возможности сказать что-либо.
— Пора надевать маску, — заявил он, снова откинувшись на сиденье с совершенно бесстрастным лицом, словно все произошедшее никак его не затронуло. — Мы уже приехали.
Глава 16
С перчатками он совершил ошибку и понял это в ту же секунду, как начал застегивать эти проклятые пуговицы. Впрочем, он, конечно же, представлял, как будет их на ней застегивать. И разумеется, представлял, как будет расстегивать на ней все остальное, оставив ее в одних этих длинных шелковых перчатках.
Но воображение бледнело по сравнению с реальностью, когда дело касалось Мары Лоув, и он не сумел удержаться от нежных прикосновений нот поцелуев. И забыл при этом обо всем на свете, кроме одолевавшего его желания… Ни разу в жизни он не испытывал такого возбуждения.
И вот сейчас, выбравшись из кареты и помогая выбраться Маре, Темпл ругал себя за эту свою ошибку. Ведь ему придется прикасаться к ней целый вечер, а каждое прикосновение к ней действовало на него как языки пламени. Как напоминание о том, к чему он до этого прикасался. И к чему не прикоснется больше никогда.