Манящий запах жареной картошки

Сентябрь 2000 г.

ОСНОВНОЙ ИНСТИНКТ

Доктор Вадим Сергеевич Усачев возвращался домой с ночного дежурства в роддоме. Дежурство было так себе, ничего примечательного. Рожают сейчас сравнительно мало, не то что прежде. Детишки родились все здоровенькие, женщины тоже были ничего, без кровотечений и прочих сюрпризов, однако доктор Усачев что-то устал. Да и сколько можно работать? С утра до вечера в женской консультации, там же он и специалист ультразвуковой диагностики, там же он и гинеколог-эндокринолог по средам и пятницам. Да еще два раза в неделю дежурства в роддоме. В общем, с ума можно сойти. Но Вадим Сергеевич с ума не сходил, принимал работу как должное, просто сейчас он устал. Шел домой и мечтал о тарелке горячего супа, свежей постели и чтобы дома поменьше орал телевизор или поплотнее закрывалась бы дверь. Он вошел в квартиру и как можно более бодрым голосом сказал общее:

— Здрасте!

Гробовое молчание из комнаты младшего сына было ответом. Потом жена с заплаканными глазами вышла из кухни и сказала:

— Привет.

«Не поцеловала, — отметил про себя доктор Усачев, — значит, что-то серьезное».

— Что случилось? — спросил он жену, попутно отдав ей несколько смятых бумажек, что накануне вечером сунул ему в карман чей-то на радостях хорошо пьяненький муж, новоиспеченный папаша. Жена даже не посмотрела, сколько там денег.

— Он решил жениться! — сказала она мученическим голосом, возводя на мужа заплаканные голубые глаза. — Прямо в десятом классе. Не переходя в одиннадцатый. Невеста беременна.

Вадим Сергеевич медленно снял плащ и ботинки. Похлопал себя по карманам. Сигарет у него не было. Накануне вечером он решил бросить курить. Он с досадой вспомнил, как утром на пятиминутке зачитали какой-то дурацкий приказ о вреде курения и запрете курить в лечебных учреждениях. Как будто курить в лечебных учреждениях было нельзя, а в других местах — можно. Вадим Сергеевич радостно заявил, что ему на приказ плевать, а курить он бросил сам, накануне, чтобы подать положительный пример всем поголовно курящим акушеркам, медсестрам и на пятьдесят процентов курящим докторам.

— Женщинам курить тем более вредно! — с пафосом заявил он по дороге в ординаторскую, картинно выбрасывая едва начатую пачку хороших сигарет в ведро. Через какое-то время пачка оттуда исчезла. Теперь Вадим Сергеевич горько пожалел о поспешном решении. Он опять похлопал себя по карманам, будто за это время там должно было что-нибудь появиться, чертыхнулся про себя и спросил: — Где жених?

— Ушел гулять.

— Тогда я пойду лягу.

— Что ж теперь будет? — спросила жена.

Доктор помолчал и ответил:

— Ничего не будет. Он приведет ее ко мне на дежурство. Сделаю аборт. Постепенно все утрясется. Молодые расстанутся, каждый побежит по жизни своей дорогой. Как уже было на свете тысячи раз.

— Думаешь? — с сомнением покачала головой жена. — Лешка ужасно упрямый. Поперек лучше не говорить. Ты поосторожнее с ним.

— С тем поосторожнее… С этим поосторожнее…

Жена поняла. Он имел в виду старшего сына.

— Когда с нами-то будут поосторожнее?

Жена мыслила более рационально.

— Есть будешь?

— Нет.

— Тогда иди спать.

Он закрыл за собой дверь и через минуту уснул. Утром надо было опять идти на работу.

Осень в целом выдалась теплой. Но дождливой. И несмотря на то что до нового тысячелетия оставалось чуть меньше двух месяцев, зимой совершенно не пахло. Еще лежали на асфальте вполне красивые желтые листья, кусты сирени даже не думали сбрасывать зеленый покров, кавказские женщины у метро вовсю торговали белыми и желтыми хризантемами. Девушки вдруг все как одна заблестели черными сапогами, и на все это осеннее великолепие моросил мел кий, довольно теплый дождь. В общем, погода была неплохая.

Уходя на работу, Вадим Сергеевич заглянул в комнату сына. Тот еще спал или делал вид, что спит. Доктор приподнял краешек одеяла. Теплая со сна, такая родная мордочка сына преувеличенно громко посапывала носом. Усачеву стало жалко его тормошить. «Притворяется или подхватил где-то насморк. Одно из двух», — решил он.

— Как фамилия твоей суженой? — наклонившись к розовому уху, зачем-то спросил он. Как будто фамилия имела какое-то значение. Хороший доктор, с многолетним стажем работы, он почему-то часто чувствовал себя идиотом в разговорах с подрастающими детьми.

— Догадайся! — шепотом сказал сын. — У нее очень редкая, но в то же время известная фамилия! — Голубой материнский глаз лукаво глянул с сыновнего лица. И закрылся опять. — Пап, а пап, дай пятьдесят рублей на мороженое! — Он проскулил это из-под одеяла.

Не хотелось портить себе настроение прямо с утра. Как только доктор вспоминал, какие противные гримасы может строить эта мордашка, какие обидные слова могут вылетать из ангельски пухлого рта, ему сразу хотелось куда-нибудь уйти и подольше не возвращаться. Он положил на тумбочку пятьдесят рублей и вышел из комнаты.

— Димке звонила? — спросил он жену, наливавшую кофе. Димка был старшим сыном.

— Звонила.

— Ну, как он?

— По-прежнему.

Димке было почти двадцать лет. Он был студентом третьего курса, только недавно развелся с женой и по этому случаю жил в квартире у бабушки. Он хорошо помнил, как родители отговаривали его жениться в девятнадцать лет, но представлял себя уже взрослым, пожившим на свете мужчиной, а потому к родителям жить возвращаться он не хотел. Особенно он не переваривал разговоры о том, что надо ценить здоровье, молодость, пребывание в институте, а не в армии. На прошлой неделе в ответ на такую ненавязчивую воспитательную беседу он заявил Усачеву, что все понимает и раздумывает в настоящий момент о двух вещах.

— Каких? — наивно поинтересовался доктор.

— Что лучше — повеситься или жениться снова? — с невинной улыбкой сообщил ему старший сын. Впрочем, спокойной жизни с ними не было никогда. Теперь вот дал прикурить младший.

Доктор ровным шагом прошел мимо табачного киоска, решив, что человек с сильной волей все-таки может заставить себя отказаться от курева.

В коридоре консультации то ли по случаю дождя, то ли раннего часа было совсем пусто. Только под дверью его кабинета сидели двое.

Дочка и мать, сразу определил он. Мать была пухленькая, еще хорошенькая, моложавая, похожая на его жену. Ему нравился такой уютный тип женщин. Дочка, как он заметил беглым взглядом, была по-подростковому угловатая, темноволосая, темноглазая. Из тех, что со временем перерастают в роковых красавиц. Или не перерастают, оставаясь на всю жизнь недоразвитыми гадкими утятами.

Он застегивал на животе халат, когда, робко постучавшись, в кабинет осторожно вошла мать.

— Чем могу? — Так он всегда начинал разговор, подражая своему старому профессору, у которого учился в ординатуре. А тот научился этому выражению у своего старого профессора, который в кабинет входил в лисьей шубе и терпеть не мог ждать, когда женщины, раздеваясь, путались в многочисленных нижних юбках.