Манзовская война. Дальний восток. 1868 г.

Вопрос о строительстве первого в крае сплошного колёсного пути получил разрешение к весне 1866 года, однако из-за отсутствия средств приступить к работам тогда же не удалось. Деньги были ассигнованы только после поездки генерал-губернатора в Приморскую область, во время которой Корсаков лично убедился в необходимости дороги и целесообразности избранного для неё маршрута. Весной 1867 года началась расчистка трассы будущего тракта. На работы отправили всех, кого оказалось возможным привлечь, и в результате за год были улучшены вьючные участки от станицы Буссе до станка Бельцова и от станка Баранова до Новгородской гавани, а в промежутке, от Бельцова до Баранова, устроили проезжую дорогу. Там, где прежде не было станков, через определённые промежутки, в среднем составлявшие три десятка вёрст, поставили в подходящих местах станционные дома с конюшнями и поселили семейных нижних чинов. Тогда же приступили и к устройству веток по направлению к Ольгинскому посту, Камню-Рыболову и Владивостоку. Тракт был ещё весьма далёк от окончания, когда немногим готовым его участкам довелось сыграть свою роль в событиях Манзовской войны.

СТОЛКНОВЕНИЕ

Существует немало свидетельств крайне пренебрежительного отношения китайцев к администрации Приморской области. Например, Н.М. Пржевальский, на основе «почти трёхмесячного» опыта общения с ними осенью 1867 года, писал: «Вообще все здешние манзы нисколько не признают над собою русской власти, считают себя полными хозяевами этой страны и не хотят подчиняться русским законам». Подобные же наблюдения были и у М.С. Корсакова: «Дерзость их доходила до того, что даже в Хабаровке, в одном из главнейших военных пунктов, проживающие там манзы высказывали, не стесняясь, что господство наше на Амуре скоро кончится, и что русских вырежут». Впрочем, не исключено, что Корсаков узнал об этих разговорах со слов М.П. Тихменёва. Если такое предположение верно, то приходится признать, что российские власти ещё зимой 1865—1866 годов получали сведения, наводившие на определённые размышления, однако должных выводов из них не сделали. Вину, как водится, генерал-губернатор возложил на «высшее местное начальство», которое, по его мнению, «не зная действительности, поэтизировало условия их жизни и поэтому относилось к ним благодушно», отчего «всем враждебным заявлениям манзов не давалось никакого значения, и дерзости их оставались безнаказанными»⁶⁶.

Корсаков, конечно, сгущал краски, при этом противореча самому себе, так как в том же рапорте достаточно ясно обрисовал сложное положение местных властей Приморской области. Дело было в том, что ни казаки, ни крестьяне-переселенцы не обеспечивали тогда продовольствием даже самих себя. Казаки потому, что были поселены далеко не в лучших местах, многие из которых затапливались каждым паводком. Места эти, избранные чиновниками согласно указанию Н.Н. Муравьёва о первоочередном обеспечении почтовой гоньбы, нельзя было сменить без разрешения начальства, а при нищете казаков и без материальной помощи. Крестьяне же, применявшие в совершенно иных климатических условиях дедовские методы обработки земли, также не получали хороших урожаев. В лучшую сторону выделялись только хозяйства обосновавшихся на берегах озера Ханка сектантов-молокан, сдававших свои участки в аренду китайцам. Однако прокормить личный состав регулярных войск они были не в состоянии. Корейским эмигрантам, в первые годы сравнительно немногочисленным, требовалось время, чтобы вполне утвердиться на новом месте. Поставки продовольствия морем из европейских губерний России всех нужд не удовлетворяли. Поэтому приморским властям приходилось обращаться к китайцам.

Само собой разумеется, что объективная зависимость от населения, за несколько десятилетий создавшего в крае достаточно эффективную экономику и являвшегося посредником в хозяйственных связях с Маньчжурией, заставляла поддерживать с ним дружественные отношения и закрывать глаза на то обстоятельство, что население это чаще всего действовало в ущерб российским интересам. Манзы не служили в армии, не платили налогов и таможенных пошлин, но беспрепятственно рубили ценный лес, ежегодно добывали и вывозили в Китай пушнину, панты, женьшень, морскую капусту на миллионы рублей. Впрочем, эти, по большей части экзотические для русского человека, промыслы не регулировались российским законодательством. В ином положении был промысел золотоискательский. Самовольная добыча золота законами запрещалась, что имело особое значение для мест, предназначавшихся к отведению под фактории удельного ведомства, непосредственно обслуживавшего императорскую фамилию. Это-то обстоятельство и привело к первому существенному столкновению интересов российской власти и китайской вольницы.

В нашем распоряжении нет документов, которые объясняли бы, как и когда именно китайцы обнаружили золотые россыпи на острове Аскольд (Маячный, Termination Point). Видимо, произошло это не ранее весны 1867 года.

Слухи о богатстве аскольдовских приисков быстро распространились по всему краю, и летом на остров перебрались едва ли не все окрестные старатели. Как ни таили манзы своё открытие, кто-то из них проговорился русским, так что о начале промывки узнал гарнизон Ольгинского поста, а от него и командир паровой шхуны «Алеут», лейтенант А.А. Этолин. Его судно, в 1862 году спущенное на воду петербургским заводом Берда, через три года совершило переход на Дальний Восток, где вошло в состав Сибирской флотилии. Новая шхуна, водоизмещением 300 тонн, вместе с другими транспортными судами флотилии стала снабжать приморские посты продовольствием и стройматериалами. В конце августа 1867 года «Алеут» обошёл с этой целью гавани Татарского пролива, а затем направился в залив Святой Ольги.

Известие о появлении китайских золотоискателей на Аскольде, рядом с землями, высочайшим повелением от 3 июля 1867 года переданными удельному ведомству, обеспокоило Этолина, и он решил удостовериться в его справедливости. Пополнив запасы Ольгинского поста, «Алеут» взял курс на Владивосток. Утром 3 сентября, проходя мимо острова, Этолин придержался ближе к нему и увидел «весь берег изрытым и много рабочих людей, занятых добыванием золота». Поставив шхуну на якорь в бухте, лейтенант с полутора десятками матросов на трёх шлюпках съехал на берег. По словам рапорта контр-адмирала Фуругельма управляющему Морским министерством от 7 октября 1867 года: «На месте работ он застал до 500 человек и действительно нашёл довольно богатый прииск, так что сам находил самородки довольно значительной величины и конфисковал золота до 5 фунтов. Запретив работать, лейтенант Этолин предложил хозяевам перебраться на шхуну с их золотом и идти во Владивосток, но они хотя и прекратили работы, но народ не расходился и золота отдавать не хотели»⁶⁷. При таком настроении манз помешать возобновлению промывки мог только вооружённый караул. Однако из небольшой команды шхуны, насчитывавшей шесть офицеров и 37 нижних чинов, можно было выделить не более десятка матросов. Не желая рисковать, Этолин снялся с якоря и ушёл во Владивосток, чтобы взять караул оттуда.

К 4 часам дня шхуна вошла в Золотой Рог. Сразу после постановки на якорь лейтенант отправился к начальнику Владивостокского поста, майору А.А. Горяинову, по характеристике Н.М. Тихменёва, человеку «старому, неспособному, вялому и теряющемуся»⁶⁸. Впрочем, на этот раз майор проявил некоторую энергию. Надо полагать, убедительности доводам командира шхуны прибавил вид конфискованного у манз золота. Во всяком случае, все необходимые распоряжения были сделаны немедля. На следующий день, в половине первого, Этолин ошвартовал своё судно к пристани, принял на борт 18 человек десанта, горное орудие с прислугой из 6 человек и вышел в море. У острова Скрыплева «Алеут» застопорил машину, чтобы взять шестерых матросов. Дальнейший путь судно проделало под парусами. В шестом часу утра 5 сентября шхуна стала на якорь в «бухте острова Аскольд» (т.е. бухте Наездник). Моряки свезли на берег десант и старшего штурмана, кондуктора С.С. Атласова, которому Этолин поручил составить план золотых приисков, а затем ушли во Владивосток⁶⁹.

Караул при орудии вынудил китайцев покинуть остров, и 18 сентября «Алеут» вернул солдат в постовую казарму. Но вскоре им пришлось вновь отправиться к месту караульной службы. На этот раз их высадили на соседний остров Путятина, где по сведениям контр-адмирала Фуругельма также появились золотоискатели. Помимо этого был усилен до 15 человек Сучанский отряд, выделенный Новгородским постом и осуществлявший охрану земель, отведённых под удельную факторию. За отсутствием других офицеров, его вверили поручику корпуса лесничих А.Г. Петровичу, которому вменили в обязанность наблюдать за окрестными разработками. 28 сентября «Алеут» доставил в бухту Разбойник, напротив острова Путятина, артиллерийского поручика Н.Н. Каблукова с 25 солдатами, основавшими пост для наблюдения за берегами пролива Стрелок, откуда удобнее всего было переправляться на Путятин и Аскольд. Наконец, Фуругельм, опасавшийся, что слухи о золоте привлекут на российскую территорию «европейских авантюристов», объявившихся в портах Китая, решил постоянно держать в южных гаванях Приморской области канонерскую лодку «Соболь», одну из трёх лодок Сибирской флотилии⁷⁰.

Той же осенью «Соболь», под командованием капитан-лейтенанта М.А. Усова, вышел из Николаевска. Однако в амурском лимане лодка села на мель. Все попытки снять её оказались безуспешными, пришлось готовить судно к зимовке. Команда вбила рядом с корпусом лодки деревянные сваи, предохранившие борт от повреждений во время весеннего ледохода. Прибыль воды позволила «Соболю» сняться с мели, но необходимость в мелком ремонте и пополнении запасов заставила Усова вернуться в Николаевск. Таким образом, и в начале навигации 1868 года южные гавани, под которыми понимались Владивосток и Посьет, остались без должной защиты. Из всего состава Сибирской флотилии, насчитывавшей вооружёнными, помимо канонерок, три парохода и две шхуны, в распоряжении местного начальства находился один «Алеут», с его двумя 4-фунтовыми (87 мм) нарезными орудиями. Однако и он 9 ноября окончил кампанию во Владивостоке.

Между тем, в первых числах декабря среди манз, живших по реке Сучан и в окрестностях бухты Находка, начались беспорядки. Подпоручик Петрович, являвшийся сучанским участковым начальником, ещё 10 ноября доносил начальнику Суйфунского округа и Новгородского поста, подполковнику Я.В. Дьяченко, что местные манзовские старшины отказались «подчиняться русским законам». Они и раньше позволяли себе притеснять русское население. Как писал Петрович в позднейшем рапорте от 10 декабря, «манзы из дсрев[ни] Удехя-дза избили почти что до полусмерти купца, живущего в Александровской слободе, сломали ему руку; он жаловался на них, но когда приказано было разобрать это дело — взял жалобу обратно и помирился с манзами. Крестьяне Владимирской слободы в прошлую осень 66 г[ода] спасли манзовскую лодку, которую несло оторванную течением вниз по р[еке] Сучану, и так как не находилось хозяина её, то объявили манзам, что будут её хранить, но что если найдётся хозяин, то он должен будет дать им за это хотя какое-нибудь вознаграждение; через несколько времени, вследствие приказания главного старшины, манзы из соседней деревни Ха-ни-хэ-дза, пришедши толпою со стягами, топорами к русским, избили их и увели лодку. ... Подозревая в краже поселенца Григорьева, толпою в 40 человек, вооружённых, сделали нападение на слободу, ломились в поселенческие дома, грозили перерезать поселенцев, если не выдадут им Григорьева»⁷¹.

Подобные бесчинства не прекратились и после приезда в Сучанский участок Петровича. Манзы проигнорировали произведённый им раздел пахотных земель во Владимирской слободе. Главный старшина Ю-хай заявил, что по реке Сучану нет русской земли, и манзы могут пахать, где угодно, а русские должны довольствоваться разрешением жить рядом с ними. Осенью манзами был пущен пал против Владимирской слободы, и она едва не сгорела. Заподозрив крестьянского старосту С. Кажихова в том, что он указал манзовские золотые прииски российским властям, Ю-хай приказал арестовать его. 3 ноября 1867 года Кажихов был схвачен, связан и доставлен к Ю-хаю, который не стал слушать оправданий, а постановил судить и наказать старосту.