Манзовская война. Дальний восток. 1868 г.

Первый эшелон сводного полубатальона выступил из Николаевска на барже, буксируемой пароходом «Константин», уже 8 мая, взяв с собой 10.000 патронов и принадлежности для снаряжения колёсного и вьючного обоза. И мая из Мариинска Тихменёв просил Фуругельма командировать дополнительно стрелковую роту дислоцированного там 5-го батальона — 90 рядовых. 16 мая в Хабаровке к отряду присоединился второй эшелон. А 20 мая весь полубатальон, во главе с прежним командиром 13-го стрелкового батальона, капитаном В.Н. Флоренским, одним из лучших в области офицеров, прибыл в станицу Буссе. Правда, несмотря на то, что полубатальон комплектовался отборными людьми, из числа бывших охотников-зверобоев, он страдал таким же недостатком военной подготовки, как и другие части. «Учите рассыпному строю», — в первые же дни телеграфировал Тихменёв Флоренскому из Николаевска в Хабаровку. Распорядиться же маршрутом подразделения полковник тогда не мог, ибо не располагал сведениями о развитии ситуации после 25 апреля.

Лишь 10 мая, по прибытии на пароходе «Уссури» в Мариинск, до которого успели восстановить телеграфное сообщение, Тихменёв получил известие о том, что манзы ускользнули с Аскольда на материк и сожгли деревню Шкотову. Дальнейший их путь легко было предугадать. Поэтому из опасения за судьбу жителей Никольской полковник приказал по телеграфу капитану Холевинскому занять её всем ситхинским гарнизоном, притом не переставая собирать сведения о манзовских скопищах. Тогда же Тихменёв послал телеграмму в Раздольное и далее нарочным в Камень-Рыболов, подполковнику Королькову — выставить одну из рот 3-го батальона к селу Воронежскому (Турьему Рогу), для защиты крестьян. Обоим офицерам предписывалось при встрече с вооружёнными манзами действовать решительно и подавлять сопротивление без пощады. Но основное внимание командующий войсками обратил на скорейшее прибытие к месту назначения стрелкового полубатальона, чему способствовало полученное Тихменёвым в Мариинске донесение Дьяченко, сетовавшего на невозможность действовать повсюду с желаемой энергией, вследствие слабости и разбросанности находившихся в его распоряжении сил.

Окружной начальник, конечно, имел в виду отсутствие возможности немедленно подавить бунт превосходящими силами, из-за чего действия небольших отрядов, выделявшихся им по мере необходимости и с опозданием, имели только частичный успех. Так, отряд капитана Буяковича, прибывший на Цымухэ 5 мая, нашёл там ещё тлевшие остатки изб и застал немногих задержавшихся манз, при появлении солдат бежавших в лес, отстреливаясь. Нескольких бандитов удалось убить. После этого были обысканы и уничтожены окрестные фанзы и найденные склады продовольствия. Причём пожар большинства фанз сопровождался взрывами хранившегося в них пороха, что подтверждало заблаговременность подготовки китайского населения к выступлению против русских. В некоторых фанзах нашлись вещи, захваченные в посту Стрелок: ружьё, эполеты поручика Каблукова и пистолет. Довольно неожиданной стала находка формы китайского офицера. 11 мая отряд вернулся во Владивосток.

Манзы же, по сожжении Шкотовой, двинулись к верховьям реки Лефу. Оттуда часть их пошла по реке Чагоу к деревне Никольской, а другие остались в сопках, выслав на лефинскую дорогу группу из 15 разведчиков. Видимо, они намеревались пробраться вдоль реки Лефу на Сунгачу. С этой группой и столкнулся отряд унтер-офицера Раскотова. Исполняя предписание Дьяченко, Раскотов прошёл от Владивостока до Раздольного. Не встретив манз, он отправился далее к северо-востоку, в Лоренцову, куда прибыл 14 мая. На следующий день из дозорной цепи, выставленной им перед тропой, выводившей на станок Утёсный — один из пунктов важнейшей тогда коммуникации, дали знать о появлении неприятеля. Собрав всех своих людей, унтер-офицер напал на китайцев. Семеро из них были убиты, один убежал, а остальные сдались в плен. Раскотов отправил манз в Раздольный, к Холевинскому, но за неоднократные попытки к бегству конвой перестрелял их. Сам Раскотов с большей частью команды продолжал наблюдение за дорогой у Лоренцовой.

Волонтёр Лаубе с пятью солдатами вечером 1 мая прибыл на пост (и станок) Речной. Там ему сообщили, что накануне через Суйфун переправилась подошедшая со стороны Цымухэ шайка хунхузов, численностью до 70 человек, направившаяся затем в горы. Решительный француз тут же бросился вдогонку. Вечером 3 мая его партия настигла китайцев на реке Эльдагоу. Лаубе сумел подвести своих людей вплотную к лагерю шайки, дал по ней залп и атаковал в штыки. Несколько хунхузов было убито, два десятка взяты в плен, но многие разбежались. Дабы не связывать себе руки пленными и не подставлять партию под удар других, быть может, более крупных шаек, Лаубе вывел её к берегу Амурского залива, откуда на реквизированной джонке доставил хунхузов в Речной. Из Речного их, крепко связанных, отправили под присмотром двоих конвоиров во Владивосток, вместе с донесением волонтёра.

Старый алжирский солдат, Лаубе отлично знал ратное ремесло. Он вооружил подчинённых, помимо казённого оружия, ещё и отнятыми у манз ножами, небольшими топорами, каждому приказал иметь за пазухой верёвку. В результате партия была надлежащим образом снаряжена для той, по сути дела партизанской деятельности, которой ей надлежало заниматься. Лаубе сумел вселить в своих солдат энергию, уверенность в себе, и они, несмотря на отсутствие у волонтёра каких-либо дисциплинарных прав, оказывали ему беспрекословное повиновение. Бодростью дышали написанные им на ломанном русском языке донесения. Предполагая произвести осмотр побережья, а потом телеграфной линии на Мангугай, что, впрочем, противоречило исходному поручению Дьяченко, Лаубе выражал надежду очистить со своими молодцами всю эту местность от манзовских шаек. Тем не менее, он просил дать в его распоряжение ещё пять человек, которые и были немедленно посланы из Владивостока.

Среди захваченных партией Лаубе пленных оказался один мирный промысловик, ловец трепангов. Его распознал караульный, понимавший по-китайски и подслушивавший разговоры узников. Допросив промысловика, выяснили, что цымухинские манзы в большинстве примкнули к хунхузам, целую неделю с того момента, как до них дошли известия о событиях на Аскольде, отовсюду собиравшимся в долину реки. Тех, кто не желал выступать против русских, принуждали силой, а при упорном сопротивлении убивали. По словам китайца, за Владивостоком постоянно наблюдали шпионы предводителя хунхузов Дын-соа, обычно жившего в Нингуте и проникавшего на российскую территорию, где у него имелись фанзы на Цымухэ, только для хищнической добычи золота. Дын-соа намеревался напасть на Владивосток при первой возможности. Его шайки были вооружены как пиками, топорами, так и ружьями, которых у одних цымухинских хунхузов насчитывалось несколько сот. Давшему такие показания пленнику сохранили жизнь, остальных же расстреляли.

Лаубе, остававшийся в Речном до тех пор, пока не вернулись посланные им во Владивосток конвоиры, за два дня объехал ближайшее побережье и уничтожил до 30 манзовских джонок. Получив просимое подкрепление, он двинулся по берегу залива от Эльдагоу на Амба-бира и Мангугай, изгоняя мелкие шайки, бежавшие при его приближении. Жившие по Мангугаю корейцы обратились к Лаубе с жалобой на жестокие притеснения со стороны манз, совершивших даже несколько убийств, причём указали ему место пребывания разбойников. Присоединив к своей партии людей с ближайшей станции вьючного тракта, волонтёр собрал 17 солдат, взял корейца-проводника и отправился к разбойничьему притону, носившему название «Богатая фанза». Занятый более чем сотней хунхузов, притон этот представлял собой обширный двор, застроенный фанзами и обнесённый высокой глинобитной стеной. Спустя три десятилетия, когда российские войска ликвидировали восстание 1900 года в Маньчжурии, такие дворы были неточно названы «импанями». 13 мая Лаубе атаковал разбойничью импань, перебив немало хунхузов, однако взять её не сумел и отступил. Один из солдат при этом получил пулю в грудь, а у самого француза в трёх местах была прострелена одежда.

Сообщая о стычке, Лаубе писал, что для надёжной защиты корейцев, почтовых станций тракта и разгрома засевших в импанях шаек нужен отряд, по крайней мере, в 50 человек и непременно с орудием. Как ни странно, но это здравое рассуждение алжирского солдата отнюдь не всегда приходило в голову даже наиболее отличившимся начальникам отрядов во время событий 1900—1901 годов. Имевшие полную возможность взять с собой артиллерию, они чересчур легко относились к глинобитным стенам, и, бывало, испытывали участь Лаубе⁸³.

Между тем, Дьяченко, окончивший в Посьете важнейшие дела, 12 мая выехал к Раздольному, рассчитывая застать там Садовникова со 120-ю солдатами, которых собирался вести к Цымухэ и Сучану. Из Раздольного предполагалось дать знать заранее предупреждённому Этолину, чтобы он сформировал отряд, высалил его в устье Цымухэ и оттуда двигался бы навстречу Дьяченко, смотря по обстоятельствам, дорогами к Лефу или Даубихэ. По пути Дьяченко тщательно обследовал долины Мангугая и Амбабира, воспользовавшись встретившейся ему 14 мая партией Лаубе и отрядом Буяковича. Последний, как состоявший из людей 1-го батальона, был накануне перевезён Этолиным по требованию Пфингстена на мыс Песчаный, для следования в Посьет. Впрочем, учитывая ограниченные запасы продовольствия, долго удерживать этот отряд при себе Дьяченко не мог и отправил к месту постоянной дислокации уже через день. Дальнейшая разведка, за отделением партии Лаубе в верховья Мангугая, продолжалась силами всего десяти человек.

Корейское население тогда пребывало в постоянной тревоге, так как насилия со стороны хунхузов не прекращались. Лишь через несколько дней, когда почти все манзы бежали в горы, стало спокойнее. Во всей округе хунхузы лишились пристанищ, в частности, ими была покинута импань, так и не захваченная Лаубе. Расставаясь со своими жилищами, иные китайцы старались поджечь их. От нескольких оставшихся манз узнали, что часть бежавших пристала к хунхузам, другие же скрылись из страха перед ними, а равно и перед русскими, опасаясь, как бы последние не приняли мирных земледельцев за бандитов. Дьяченко приказал выдать оставшимся манзам охранные листы, а уцелевшие дома беглецов сберечь, в надежде воспользоваться ими при жатве брошенных хозяевами на полях хлебов, которыми подполковник думал прокормить пострадавших жителей Шкотовой. 17 мая окружной начальник прибыл в Раздольный, где узнал от Холевинского, что деревня Никольская сожжена.