Мао Цзэдун

Чистка Гао, Жао и близких к ним лиц спровоцировала бюрократические кампании внутри и вне партии, направленные на искоренение всех, кто получил ярлык «скрытого» контрреволюционера. Эти кампании отличались размахом и интенсивностью, что, конечно, неудивительно, так как политически активная часть китайского общества, включая многих ганьбу (партийные кадры) и интеллигентов, не могла легко воспринять отказ от курса на «новую демократию». Эти люди поддержали «новодемократические» лозунги КПК и были достаточно дезориентированы резким поворотом 1953 года. Руководство партии прибегло к идеологическому террору, используя методы «проработок», уже не раз апробированные, начиная с известного нам движения «чжэнфэн» («исправление стиля»), разворачивавшегося в партии в начале 40-х годов. После провозглашения народной республики, во время марксистской индоктринации 1951 года, Мао использовал те же методы. Он разворачивал все эти кампании как якобы «образовательные», направленные на просвещение отсталых кадров интеллигенции, переходя затем к репрессиям.

Очередная кампания началась в 1954 году как научная дискуссия по поводу романа XVIII века «Сон в красном тереме» (кстати, как мы помним, любимого романа Мао). Очень скоро она переросла в политическое преследование ученого Юй Пинбо, наиболее известного исследователя этого произведения. Но это было только начало. Вскоре Мао атаковал Ху Ши, выдающегося философа-прагматика, бежавшего на Тайвань. Ху, к которому Мао когда-то, давным-давно, относился с большим пиететом, был им теперь зачислен в число врагов. Ведь его либеральная философия подрывала идеологические основы коммунистического режима. Юй Пинбо, а за ним и другие деятели культуры обвинялись в симпатиях к Ху Ши, к западной буржуазной идеологии³⁵. В конце 1954 года в продолжение предшествующих кампаний развернулась борьба и против Ху Фэна — поэта, публициста и литературоведа, члена КПК, одного из руководителей Союза китайских писателей. Как один из наиболее известных нонконформистов среди литераторов левой ориентации, Ху Фэн, отстаивавший свободу слова, был обвинен в контрреволюционной деятельности и стремлении восстановить гоминьдановский режим. Провозгласив курс на строительство социализма, маоисты не могли более терпеть Ху и его сторонников, критиковавших жестокие методы их руководства культурой. В 1955 году Ху Фэн и семьдесят семь других либерально мысливших интеллектуалов были арестованы. Всего в Пекине, Шанхае, Тяньцзине, Нанкине по этому «делу» было привлечено более 2 тысяч человек³⁶. (Все они будут реабилитированы только через 25 лет.)

Одновременно было раздуто и так называемое «дело» врачей, лечивших вождей КПК. Некоторых из докторов Чжуннаньхая обвинили в антипартийной деятельности и попытках отравить высокопоставленных пациентов. По словам очевидца, эта «кампания была тяжелой наукой. Человек в Китае не имел прав. Каждый должен был повиноваться своим „настоятелям“ безоговорочно. Малейшее необдуманное слово могло быть воспринято как неповиновение начальству и обрушить на вас гнев целой организации. Чтобы раскритиковать вас, можно было созвать „митинги борьбы“; чтобы унизить вас, можно было организовать „массы“. Отдельный индивидуум был лишь крохотной шестеренкой огромной и сложной машины. Малейшее недовольство или отклонение от установленных норм поведения — и шестеренку отбрасывали прочь»³⁷.

Маоистская проработка интеллигенции была лишь своеобразным прологом к общекитайскому движению против «контрреволюционеров». Последняя началась в марте 1955 года по решению Всекитайской конференции КПК и была направлена на искоренение всех сомневавшихся в правильности курса Мао Цзэдуна на строительство социализма. За два года этой кампании было репрессировано более 80 тысяч «контрреволюционеров». По информации одного из партийных руководителей Кантона, ставшей известной в советском посольстве, не менее семи процентов работников местного административного и партийного аппаратов были «в той или иной степени замешаны в контрреволюционных делах»³⁸. Атмосфера страха была настольно невыносимой, что за вторую половину 1955 года более 190 тысяч членов партии, боясь шельмования, сами явились в органы общественной безопасности с ложными саморазоблачениями³⁹. Свыше 4 тысяч человек покончили с собой. Обострялась и идеологическая борьба в среде интеллигенции. Были определены новые объекты критики. Наиболее известным из них стал Лян Шумин, ведущий китайский философ, известный своими идеями реформирования китайской деревни. Лян, живший и работавший в Пекине, поддерживал новую власть, хотя и стремился отстаивать независимые взгляды. Характерно, что он был одним из немногих ученых-обществоведов, сохранивших убеждения в обстановке идеологического террора. В то же время некоторые другие видные деятели культуры (Го Можо, Мао Дунь, Чжоу Ян) выступили во время этих первых столь масштабных идеологических кампаний в качестве ударной силы идеологического террора.

Стремясь выслужиться перед руководителями партии и лично Мао Цзэдуном, бюрократы от культуры, как всегда, перегнули палку. В мае — июне 1955 года ряд делегатов Всекитайской конференции работников культуры и образования подняли вопрос о замене уже почти не употреблявшегося термина «идеи Мао Цзэдуна» на «маоизм»⁴⁰. Их почин, однако, не получил поддержки: как мы помним, вопрос этот был для Мао принципиальным.

Волна репрессий докатилась и до деревни, где в 1954–1955 годах в превентивных целях была репрессирована часть бывших дичжу и богатых крестьян.

В конце концов Мао Цзэдуну удалось одержать победу. Его генеральная линия на сталинизацию Китая по советскому образцу получила поддержку как в партии, так и среди широких слоев населения. Этому, разумеется, способствовали не только репрессивные кампании, но и экономические успехи, достигнутые коммунистическим режимом за первую половину 1950-х годов с помощью Советского Союза. Мао был настолько воодушевлен, что даже включил определение генеральной линии и положение о значении для Китая советского опыта в Конституцию Китайской Народной Республики, заменившую действовавшую до тех пор в качестве основного закона страны Общую программу Народного политического консультативного совета Китая. Он внес соответствующее предложение во время правки текста доклада Лю Шаоци о проекте Конституции⁴¹.

Эта Конституция была принята 20 сентября 1954 года первой сессией нового парламента страны, Всекитайского собрания народных представителей (ВСНП). Тогда же были реорганизованы высшие государственные органы КНР и учрежден пост Председателя Китайской Народной Республики (по существу, президента страны). Им, разумеется, стал Мао, а его заместителем — Чжу Дэ. Председателем Постоянного комитета ВСНП был избран Лю Шаоци. Премьером Государственного совета, прежде именовавшегося Государственным административным советом, утвержден Чжоу Эньлай⁴².

Решения ВСНП были с большим энтузиазмом восприняты в Советском Союзе. Новый парламент был сформирован в результате выборов, правда, не всеобщих, но все же массовых. («Классовые враги» режима, такие как дичжу и другие «контрреволюционеры», не имели избирательного права.) Тем самым власть КПК получала как бы «мандат народа», а потому это событие с особым восторгом приветствовалось в СССР.

Решающая роль в определении советской политики в отношении КНР принадлежала Никите Сергеевичу Хрущеву, который в сентябре 1953 года единолично возглавил Центральный комитет КПСС. Пока Хрущев боролся за власть, поддержка со стороны Китая была для него жизненно необходима, и Мао содействовал ему в критические моменты. Руководство КПК полностью приняло абсурдные обвинения, арест и физическое устранение ближайшего соратника Сталина, советского министра внутренних дел Лаврентия Павловича Берии; оно также быстро согласилось и с ослаблением Маленкова. Мао, конечно, был прагматичен: как вспоминает его переводчик Ши Чжэ, он исходил из следующей установки: «Кто бы ни оказался наверху [в советском руководстве], мы его поддержим»⁴³. Это тем не менее не умаляло значения самой поддержки.

Хрущев вначале отвечал тем же, приняв постфактум сообщения о Гао Гане и Жао Шуши. Чжоу Эньлай и Лю Шаоци проинформировали советского посла Юдина (сменил Кузнецова в конце 1953 года) об этом деле только в начале февраля 1954 года⁴⁴. До этого, 2 января, беседуя в Ханчжоу с заместителем председателя Совета министров СССР Иваном Федоровичем Тевосяном и Юдиным, Мао лишь намекнул им на то, что произошло. Он рассказал гостям историю о том, как в древности царство Цинь разгромило государство Чу, заметив, что, если бы этого не произошло, «в Китае могли бы возникнуть беспорядки»⁴⁵. Советские гости, конечно, не поняли старинной истории, но Мао не спешил их просветить. Он лично ознакомил Хрущева с обстоятельствами дела только через несколько месяцев, 1 сентября, уже после смерти Гао⁴⁶. Несмотря на то, что китайская сторона впервые действовала без санкции Москвы, никакого выговора в адрес Мао не последовало. Правда, на всякий случай Председатель и его сотоварищи представили чистку Гао и Жао как аналог дела Берии в Советском Союзе⁴⁷, на что советская сторона не возражала.

Но вскоре советско-китайское сотрудничество вступило в новую фазу. Получив от правительства КНР в 1954 году просьбу об увеличении объемов советской помощи в строительстве предприятий китайской тяжелой промышленности, Хрущев воспринял это с таким огромным энтузиазмом, что дал распоряжение соответствующим министерствам СССР разработать план оказания помощи в невиданных до того масштабах. Он решил сделать Мао подарок, предложив ему новый долгосрочный кредит и широчайшее экономическое содействие в различных областях. Помощь Китаю была поставлена под прямой контроль первого секретаря ЦК КПСС⁴⁸, приобретя тем самым значение «приоритетной»⁴⁹. Одновременно Хрущев стал очищать советско-китайские отношения от всех недоразумений прошлого, стремясь придать им действительно равноправный характер. «С китайцами будем жить по-братски, — повторял он. — Если придется, последний кусок хлеба будем делить пополам»⁵⁰. Ему нужно было безоговорочное признание со стороны Мао в качестве наследника Сталина и наиболее авторитетного лидера не только КПСС, но и международного коммунистического движения. Позиции его все еще были шатки: он не был настолько известен в мире, насколько многие другие члены советского Политбюро. В этой ситуации голос Мао мог иметь решающее значение: авторитет Председателя КПК в коммунистическом мире был чрезвычайно высок. Более того, тесная дружба с Мао укрепила бы восточные границы Советского Союза, что в условиях обострения «холодной войны» тоже было немаловажно.

В конце сентября 1954 года Хрущев созвал специальное заседание Президиума Центрального комитета КПСС, чтобы получить одобрение своей политики в отношении КНР со стороны всех членов советского руководства. Он заявил: «Мы упустим исторический шанс построить и закрепить дружбу с Китаем, если… не поможем проведению в жизнь важнейших мероприятий в предстоящем пятилетии по социалистическому индустриальному развитию Китая»⁵¹. Именно его энтузиазм заставил остальных руководителей СССР снять все возражения.